Позвони мне

Василий Иванович, не будь простофилей, враз догадался к чему это клонит Создатель, однако не отступился и предпринял обходный манёвр. Он обратился к военной хитрости и попытался подъехать с другой стороны:

– Знаю я эти секретные телефонные номера, составленные из сплошных только шестёрок, не будешь рад, когда свяжешься. Вы лучше скажите, это правда, что Николая Романова могут в святые определить? С виду он не больно на Николая Чудотворца похож, да и закваски Серафима Саровского как-то в нём не замечено. Раньше даже подумать не мог, что у вас кандидатов на причисление к лику святых, как на приём докторов, в порядке живой очереди выстраивают.

Создатель опять едва не сорвался в гомерический хохот, но отделался лёгким смешком и, отхлебнув глоточек свежего чая, поведал рассудительно:

– То, что вы святых между собой назначаете, дело, без сомнения, интересное, дорогой друг Василий, но к нам оно не имеет ни малейшего отношения. Мы подобных почестей давно уже никому не оказывали, и списки кандидатов в последнее время появились слишком большие, и заслуги для нас не очень понятные. Вы по собственному усмотрению Николая Второго в святые зачислите, вам всю жизнь и поклоняться ему. Нам-то что, от нас не убудет. Впрочем, надежду храним, что всякое причисление к лику святых хоть кого-то, пусть на малую толику, приблизит к чертогам небесного града.

Очередное признание Создателя некоторым образом сбило с панталыку, озадачило неугомонного комдива. Он, по простоте душевной, наивно полагал, что имена кандидатов причисления к лику святых непременно согласуются с небесами, что там не может быть места для залётных гусей. Даже в партию к большевикам не проскользнёшь сквозь игольное ушко у Фурманова, а уж к собору святых случайному человеку и комариным носиком не затесаться. В связи с этим Василий Иванович с нескрываемым недоумением поинтересовался:

– Так выходит, что Вы распоряжаетесь только там наверху, а к земным нашим дрязгам вообще никак не причастны? Тогда хоть в курс дела немного введите, если, конечно, небесный устав позволяет. Выходит, что Невского князя и отца Серафима мы тоже по собственной воле в святые назначили? Если управились без Вашего благословения, то, согласитесь, очень несерьёзно всё это устроилось.

На что Всевышний не допускающим возражения тоном заметил:

– Зачем же, дружище, всех валить в одну кучу. И у нас, и у вас по-разному всё случается. Иногда среди вашего брата такие ревнители горнего духа встречаются, что и нам впору благословляться от них. Тебе же рекомендую смиренно принять, что на свете есть много чего, о чём до поры никто не узнает, не то что по дружбе, но и по-родственному никогда не скажу. Сколько сам подымешь, столько и понесёшь, негоже человека нагружать поверх меры.

– Извините, конечно, но иногда Вы напоминаете мне нашего строптивого комиссара, – несколько раздражённо посетовал комдив. – Стоит только дочитаться в «Капитале» до самого интересного, Фурманов сразу же ничего не знает и объяснить толком ничего не может, сплошные ребусы. Я вовсе не претендую на стратегические небесные тайны, но скажите хотя бы, вот Владимир Ильич, он в святые, по Вашему разумению, уж точно годится? Для нас он является самым верным примером служения интересам простого народа.

– Насколько я понимаю, – ответил Создатель, – никто его особенно не упрашивал беспокоиться об интересах простого народа. Это он по собственной прихоти великого благодетеля из себя изображает. У нас иногда возникает подозрение, что Владимир Ильич некоторым образом в фараоны намерен податься. Он уже и супругу свою, с глазу на глаз, на всякий случай Нефертити кокетливо величает. Для Меня это странное желание оказалось большой неожиданностью, ведь у специалистов самая лучшая жаровня без дела простаивает. Ещё удивляет, что всё как-то без размаха, довольно скромненько пока у него намечается, для приличной пирамиды то ли места, то ли камней не хватает. Похоже, что ещё подвезут.

– Чего подвезут, Отче наш, камней или мумий? – забеспокоился комдив. – Вы можете откровенно хоть в этом наставить меня?

– Больно ты любопытен, Василий. Говорил же, что излишки познаний доставляют человеку одну лишь печаль. Расскажи тебе правду о Ленине, вся командирская жизнь пойдёт кувырком, не возрадуешься, что шашку держать в руках научился. А вообще, в этом деле важен процесс. Какая тебе разница, на чьей стороне саблей махать? Тревожишь меня по пустякам, нынче и без тебя день не заладился. Извини, поговорим в другой раз.

Василий Иванович, окончательно запутавшись в бесконечных предположениях, нетерпеливо поднялся с ольховой коряги. Устремив цепкий взгляд в ночное звёздное небо, он в который уже раз беспомощно пытался представить, где же все-таки обитает этот загадочный абонент. Главное, видит и знает про всё. Такого контрразведчика в штабе дивизии завести – до самой победы мировой революции без лишних хлопот самым героическим полководцем окажешься.

Чтобы хоть как-то развеять набежавшую некстати печаль, комдив по традиции сделал несколько глубоких приседаний под кожаный хруст обожаемых трофейных сапог. После чего, оголив навострённую шашку, совершил ряд боевых с присвистом махов и стремительно кистевым броском загородил в ножны клинок. Вместе с ударом клинка о ножны у самого берега какая-то огромная рыбина саданула упругим хвостом по лунной дорожке, так что холодные капли воды оросили комдиву чело. Он, встрепенувшись, вернулся в боевую реальность, вспомнил, что у командирского шалаша остались покинутые хозяином гости, и спешно заторопился наверх.

За центральным пеньком, несмотря на долгое отсутствие командира, полным ходом продолжалось весёлое гулянье. Уже ординарец сидел в обнимку с хорошо захмелевшим Александром Ульяновым, пил водяру из пол-литровой кружки и что-то шкодливое, оглядываясь по сторонам, кричал ему на ухо. Уже венценосный Романов в неприличной близости переговаривался о чём-то с возбуждённой, раскрасневшейся Анкой. По всему было видно, что оставь эту парочку наедине – и как пить дать благодарное Отечество возрадуется обретением новоявленного наследничка. Более чем не по чину надравшийся денщик одиноко сидел у костра и отчаянно наяривал до посинения кошерное «семь сорок». Можете не поверить, но приблудившаяся собачонка исключительно в такт пересыпала коротенькими ножками, счастливо дергалась, подвизгивала и, кажется, даже подмигивала заядлому музыканту.

Чапаеву, разумеется, не очень понравилось заварившееся в его отсутствие веселье. Такая самодеятельность бессовестным образом нарушала законную субординацию, особенно раздражало заигрывание царя с пулемётчицей. Комдив, подойдя к столу, решил немного осадить разгулявшегося императора. В конце концов, в святые его пока ещё никто не определил и нечего с ним зазря церемониться.

– Ты, Николаша, губу-то не шибко раскатывай, – стартанул без разгона Василий Иванович, – не так-то легко, по моему разумению, в святые пробиться. Для этого, брат, большие заслуги потребуются, твоих-то, пожалуй, и не наберётся. Похоже, что так и придётся до скончания веков былое оплакивать да под чужими бабскими юбками удачу искать.

– Да что вы такое буровите, – враз ощетинился преобразившийся царь Николай. – Нравится это кому-то, а может, и нет, но должна же быть и у вас хоть какая-то справедливость, ведь нас всей семьёй, словно мух, эти сволочи без суда и следствия перехлопали. Мы же такую лютую смерть в подвале от разбойников приняли. Кого же, как не нас, следует причислять к лику святых? И учтите, не может Россия оставаться без покаяния.

– Так для своего удовольствия эти же сволочи в святые вас и возведут, – бесцеремонно прокомментировал высокопарное заявление царя незатейливый ординарец. – Это же любимая отечественная забава – сначала стрельнуть, а потом со всеми почестями в святые загородить. Случается и наоборот, сначала в святые определят, а потом с благородным гневом, аккуратненько, будто в фотографическом салоне, к стеночке возьмут и приставят. Тут, знаете ли, всё решает фортуна, как кому повезёт. Эх, Николай Александрович, после того как вы страну ни за грош просвистали, не счесть сколько семей не то чтобы как мух, словно грязь непотребную поганой метлой замели. Если всех приниматься в святые из жалости снаряжать, чего доброго небеса наверху опрокинутся, не выдержат подобного столпотворения.

Царь подобрался с достоинством, напыжился как сыч, ещё больше выправил шею и совершенно неожиданно для присутствующих выдал:

– Позвольте, но ведь я же божий помазанник, избранник с горним благословением, неужели для вас даже этого мало? В цивилизованном обществе должны же присутствовать хоть какие-то священные нормы, неприступные для хамского произвола рубежи. К тому же Россия не приспособлена, не в состоянии существовать без верховного единоначалия, равно как и без православного исповедания. Ещё учтите, что те правители, которые после нас в кремлёвские коридоры власти ворвутся, окажутся не в пример паршивей. Их не то что в святые, пожалуй, не всякие черти в свою компанию с радостью примут.

В это время бродяга Кашкет, качаясь на пьяных ногах, подошёл с балалайкой к столу и заиграл в полную мощь инструмента «Боже, Царя храни!». Николай, понятное дело, торжественно выпрямился, троекратно перекрестился и уронил, не без гордости, императорскую слезу. Величальное стояние, наверное, продолжалось бы ещё долго, если бы денщик не извернулся в ловком музыкальном коленце и не подсунул на закуску «и в ямку закопал, и надпись написал». Венценосный гость просто рухнул на скамью как подкошенный и обидно заморгал голубыми глазами.

– Хватит вам лошадей перед миром смешить, сами-то верите тому, что несёте, – не пощадил морально уже поверженного императора не на шутку отвязавшийся Петька Чаплыгин. – Настоящим божьим помазанником был тёзка мой, Пётр Алексеевич, за таким императором можно было хоть в бой, хоть на праздничный смотр без оглядки ходить. Неужели самому вам не стыдно за былые геройства свои, за кровавую долю народа, за поруганную матушку-Русь? Вот бы Аннушку нашу посадили на трон, не хуже Екатерины Великой с германцами разобралась бы и порядок в стране без соплей навела. Пускай никого не смущает, что невеста моя к пулемёту приставлена, – в душе у неё отвага великого полководца сидит.

– Не могу согласиться с вами, Пётр Елисеевич, – из последних сил возразил заметно поверженный царь Николай. – Российской императрицей посадить на трон просто так никого невозможно, для этого необходимо родиться на свет под небесным благословением. Я уже не говорю о том, что службе Отечеству долго и упорно обучаться приходится. Хорошую уху сварить без стряпчей науки едва ли получится, а страной управлять много сложнее, гораздо обременительней.

– Прям уж, народиться положено, – не смогла промолчать задетая за живое пылкая Анка. – Попадались нам с Люськой в трофейных обозах бальные платья, мы даже одевали их перед зеркалом. Можете не сомневаться, уважаемый Николай Александрович, не хуже ваших дворцовых барышень выглядели. Вот комдив наш, никаких академий никогда не заканчивал, а золотопогонные генералы да бравые офицерики только пятки успевают намыливать.

Петька, рассудив сам с собой, что царю требуется некоторая передышка для восстановления поникшего духа, решил переключить общее внимание к Александру Ульянову и потому, не без лукавства, поинтересовался:

– А расскажи нам, студент, чисто по дружбе, дело ведь прошлое, сильно обрадовался, когда узнал, что большевики царскую семью порешили? Небось, целую неделю от восторга не просыхал, всю зарплату в трактире спустил? Я бы на твоём месте поступил точно так же.

– Что вы такое выдумываете, товарищ Чаплыгин, – запротестовал порядком заскучавший брательник вождя, – чему можно радоваться? Ведь там, в Ипатьевском подвальчике, злодеяние великое было совершено. Говорю об этом со знанием дела, с полной ответственностью. Подбор бриллиантов у дамочек был красоты несказанной, под стать российской короне. Всё это чертыхнулось неизвестно куда, как ветром развеяло. За такие сокровища при хозяйском подходе можно было в Америке бомбочки изумительные заказать. Карету шестериком вместе с кобылами без труда на шпиль Петропавловской крепости занести. Я так мыслю, что из-за бриллиантов всё семейство и шлепнули. Что поделаешь, жадность не одного фраера по жизни сгубила.

– А я ведь молюсь за него, негодяя, – возмутился растерявшийся царь Николай, – ходатайствую о прощении Божьем.

– Вы бы за себя не ленились молиться, Николай Александрович, – легко парировал студент, – не забывайте, что воля Господня, как и гнев, как и милость Его, – никогда нам неведомы.

Луна незаметно потерялась в размерах, и свечение её сделалось не таким тревожным, не таким магнетическим. Уже краем своим она коснулась верхушек деревьев, готовая до срока провалиться в черноту леса. Гости заметно заволновались, начали в нетерпении прощаться. Император всея малая, белая и так далее Руси обратился персонально к Чапаеву:

– Благодарю вас за радушный прием. Раки за столом и впрямь были необыкновенно хороши. Оставляем вас с надеждой, что всё самое лучшее ещё впереди.

Царь достал из верхнего кармана заштопанной во многих местах гимнастерки золотой перстенёк – тот самый, который предназначался в качестве свадебного подарка для пулемётчицы, – и, глядя комдиву прямо в глаза, вручил со словами:

– Девочкам моим он всё равно не понадобится, распорядитесь по своему усмотрению, передайте, кому сочтёте возможным.

И взяв под руку потерявшего ко всему интерес Александра, не оглядываясь, торопливо направился в таинственный лес.

Глава седьмая

Всякие времена переживала легендарная Чапаевская дивизия, были в её роскошной биографии блистательные победы, были и суровые дни роковых, судьбоносных испытаний. Чего стоили одни только прощания с погибшими боевыми товарищами, когда казалось, что нет никаких человеческих сил становиться с оружием в строй и продолжать суровую борьбу за пролетарское дело. Но горе, которое накрыло чапаевцев в эту годину печали, нельзя выразить никакими словами, невозможно испить никакими страданиями. Отошёл в мир иной, сказать по совести, сделав вид, что отправился на тот свет, самый главный застрельщик великой пролетарской революции, незабвенный Владимир Ульянов. В это невозможно без стакана самогона поверить, но очень скоро, к удивлению всех, обнаружится, что ничего личного в мире ином Владимир Ильич не забыл и покидать нас вовсе не собирается.

В Разливе пятый день кряду сокрушённый Василий Иванович, солидарно с затянутым в кожаный френч комиссаром, заливал неподъёмное горе единственно спасительной для русской души благодатью, безотказным утешительным средством. Кашкет давно уже опустошил в пределах округи все запасы самогонного зелья, обшарил самые дальние закутки, где не брезговали сдабривать ядрёное варево паленым табаком и даже куриным помётом. Выпито было всё, и денщик не имел ни малейшего представления, куда отправляться, если комдив, оклемавшись, потребует водки. Самогонки в дивизии не осталось ни капли – хоть шаром, хоть тачанкой «вдоль по Питерской» прокати.

Однако потенциальные силы между самогонным могуществом и телесным здоровьем Чапая оказались неравными. Врубившись очередной раз за страдальным, уставленным пустыми бутылками и надкусанными огурцами пеньком, Василий Иванович сквозь шум головного столпотворения неожиданно сообразил, что, если срочно не остановиться, не осадить лихого коня, появится хорошая перспектива отправиться вслед за Владимиром Ильичом, и скорее всего, без фараоновских почестей. Ценой героических усилий он сумел разомкнуть оплывшие веки и увидел прямо под носом красно-чёрную траурную повязку на кожаном рукаве безутешного товарища Фурманова. Комдив ткнулся носом в эту трагических раскрасок тряпочку и далеко не командирским голосом просипел:

– Митька, пора завязывать, иначе дело труба, так можно и до коммунизма не дотянуть.

Дмитрий Андреевич горестно промычал в ответ:

– Сам чую. Я уже и на том свете, кажется, немного побывал. Пятки огнём горят, такое впечатление, что на раскалённой сковородке украинского гопака с какой-то меньшевичкой наяривал. Надо же такой гадости с бодуна померещиться!

Все эти тягостные дни Кашкет сиротливо отирался в прямой видимости отчаянно скорбящего командира и периодически принимался выводить на неразлучной балалайке исходящее тоской «Сулико». Как только денщик обнаружил некоторые признаки шевеления оживающего предводителя, тут же ракетой метнулся к пеньку с готовностью разделить любые страдания и услужливо поинтересовался, чем может пособить в годину печали.

В шалаше уже дожидался загодя припасённый бурдючок с кисленькой сывороткой, откинутой от сквашенного бараньего молока. Запарена была и горная чудо-травка, которая среди понимающих толк в похмельной ботанике знатоков называется «хвост аксакала» и весьма помогает с устатку. Эти, не единожды испытанные в суровых похмельях, снадобья были срочно востребованы, и сразу же после первых выпитых кружек в командирских мозгах наступило некоторое прозрение. Не так чтобы вспыхнула радуга, как после летней грозы, однако же забрезжил в разрывах обоих полушарий спасительный розовый свет.

– Ну что, Дмитрий Андреевич, – поинтересовался срывающимся голосом Чапай, – будем считать, что прощание с вождём мирового пролетариата благополучно закончилось. Не приведи Господи что-нибудь с Троцким или Каменевым на днях приключится. Я хоть и полный Георгиевский кавалер, но чую – дам дёру, не совладаю с собой. Как по мне, теперь лучше в атаку на капелевцев сходить десять раз впереди эскадрона, чем с одним вождём на всю жизнь расставаться.

Комиссар, несмотря на горящие в точке паровозного кипения трубы, нашёл в себе силы изобразить удивление и выразить партийное непонимание:

– Похоже, вы вчера не очень внимательны были, боевой мой товарищ. Я ведь поставил и вас, и Люсьену в известность, что прощание с Владимиром Ильичом решительно отменяется. Из Центрального комитета получена секретная директива с постановлением руководства партии зарезервировать и сохранить вождя всех народов для вечного пребывания поблизости с нами. Большевики поднялись на революцию во главе с Ильичом – вместе с ним и завершат это великое дело. Да и сам рассуди: ну какой, к чертям, коммунизм без товарища Ленина, это всё одно что тачанка без пулемёта.

Чапай с удивлением выслушал подозрительную речь полномочного представителя партии, отпил ещё для страховки четверть кружечки кислой бараньей сыворотки и закусил в раздумье зубами усы. Через пару минут решительно сплюнул прокуренную щетину и принципиально спросил комиссара:

– Это вы от себя сейчас выступаете или так в «Капитале» наказано? Может, накатите на всякий случай для бодрости соточку – слишком фантазия у вас разбушевалась, эдак можно совсем не в ту степь закатиться. Иногда на поворотах попридержать не мешает коней, – и уже как бы для себя самого, еле слышно добавил: – На глазах теряем даже закалённых залпом Авроры людей, похоже, уже третьего комиссара белка накрыла.

Фурманов немедленно встрепенулся, подтянул портупеи, потрогал для чего-то притороченный к заду наган и по-партийному чётко отреагировал: