Живица. Исход

Бабы переглянулись, Кирганиха, вздохнув, сказала:

– Хуже бы, да некуда… А ваши, как и все. Лизавета прихварывает, но всё ж-таки потихоньку работает. Ребятёнки учатся. Верка-то, чай, работает.

– Да ведь все по-старому, – включилась тетка Настя. – Пишут, поди.

– Пишут… – неопределенно ответила Анна. – И как же это вы решились, с детьми?

– Решишься. Уж лишь бы куда. А по вербовке отпускают… Калянов был хорош, а Щипаный – переплюнул: извел. – Кирганиха усмехнулась. – Наладился к солдаткам: не усладишь, так и вовсе беда.

– Кто такой?

– Да председатель.

– Фамилия Щипаный?

Обе вяло засмеялись.

– Прозвали так – защипал. Солодов Михаил – из района прислали…

С тоской смотрела Анна на землячек, она помнила их молодыми – теперь же эти рано увядшие лица были усталы и тяжелы, как осенние влажные листья.

Анна потеряла канву разговора, потому неожиданно спросила:

– Как там дядя Саша Шмаков?

– Шмаков? Ай ты не знаешь? Он еще летось тронулся, в Ляхово возили, теперь дома – все песни по деревне поет.

– Блаженный…

– Как это?! – Анна и ушам своим не верила. – А мне ничего не писали.

– А что писать – одно расстройство.

– Добрый мужик был.

– Чай, всё таскали, судом грозили – что-то не так сделал. Крепился, а как Ольгуха-то скончалась…

– Крестная! – Анна вскрикнула. – Скончалась?

– Не разродилась сердешная… Так вот он тогда и вовсе того… свихнулся. Хоть и не шумливый, а одно – дурак.

Долго молчали, тишину нарушила Кирганиха.

– Хоть бы браги, что ли, со встречей, – сказала она, досадно отодвигая пресный чай. Анну осенило: набросив на плечи платок, побежала к соседке – к сельповской продавщице.

После рюмки исподволь, точно сговорившись, бабы затянули:

Э-э-эх, летят утки, эх, летят утки
И два гуся…

Анна слушала, и песня эта с бурлацким «э-э-эх» отзывалась в душе похоронным плачем по её деревне.

* * *

В бывшем колхозном саду строили энергохозяйство, подстанцию. В глубь леса через болота уводили просеку для опор высоковольтной линии. Из Палкина к Правде вели насыпи для шоссейной и железной дорог. А в конце Пестова уже срубили из бруса пекарню и столовую.

Местный говор обреченно терялся: и «оканье», и «аканье», и другие вариации русского языка – все перемешивалось в нечто однообразное и безликое.

День ото дня становилось голоднее; Городок уже не мог снабдить немалую армию строителей, а строительный ОРС в бездорожье бездействовал. В магазине из-за килограмма хлеба буквально давились, а местные жители взвинчивали цены на молоко и картофель.

5

– Анна Петровна, – как-то необыкновенно доверительно обратилась Людмила Станиславовна, – давайте вместе отметим Восьмое марта. У нас в коллективчике «старушки» все домовитые, с ними не сговоришься… ну, да и мы по-семейному, а?

– Можно, – как под гипнозом согласилась Анна. Потом и сама удивлялась – с какой бы стати?

…Гостями были двое – Анна да приятель Виктора Василий Аксенов, девятнадцатилетний сын начальника строительства, остальные – хозяева, Фарфаровские: Людмила Станиславовна, Виктор и Римма.

– Ну, племя младое, – объявила Людмила Станиславовна, когда пришла запоздавшая Анна, – все в сборе, главное – Анна Петровна здесь. К столу, иначе и от голода умереть можно.

– Людмила Станиславовна, не надо меня по отчеству, – тихонько шепнула она, – просто Анной…

– Отлично! – неожиданно громко сказал Виктор. – Анна, прошу, пане, к столу. – И он склонил голову набок по-петушиному, отведя руку-крыло на сторону.

– Э, Виктор, без фокусов, – с одобряющей улыбкой заметила мать.

– Ма-ма? Восьмое марта…

Анне же почему-то подумалось, что над ней потешаются. Она горько смутилась, даже губы дрогнули.

Но и Василий, приглашая Римму к столу, тоже проявил нескладную учтивость.

– Ха-ха-ха-а! – громко засмеялась Римма. – Анечка, Аня, мальчики-то тренируются в пижоны! Ну, голуби! – Она трясла Анну, тянула за руку к столу, щурила по-кошачьи глазки, запрокидывала рыжую головку, и ее стрекотанье развеселило всех.

Засмеялась и Анна.

– Анечка, да не садись ты с ними рядом! – И новый взрыв смеха.

– Римма, – без нажима произнесла мать – и дочь тотчас успокоилась.

Разлили коньяк. Анна не только не пила коньяк, но до этого и не видела его в рюмках.

– Ну, мужчины, что же вы молчите – ваше слово. – Людмила Станиславовна, как бы недоумевая, вскинула брови.

Поднялся Виктор, взял рюмку – он смотрел поверх стола и сидящих и говорил, точно обращаясь к кому-то за стеной.

– Я, – начал он, – я пролил десять потов, прежде чем в здешних провинциях достал этот коньяк. Но я достал его потому, что знал, что это – ради женщин. От меня и Василия – с праздником. Пить до дна. – И он аккуратно выпил.