Живица. Исход

– Комсомольское собрание.

– И сдалось тебе… – Саня поскреб затылок.

– Балда… И тебе пора бы в комсомол. Жизнь-то наша впереди – расти надо, а растут с малого, потихонечку… – Алешка стянул с ног сапоги и выпрямился. – Вот погоди, я еще и секретарем комсомольской организации буду.

– Хе-хе, секретарь, глянь, хе-хе, секретарь.

– Хе-хе, – передразнил Алешка. – Меня уже в редколлегию стенной газеты выбрали – хе-хе?

– Ну ладно, – уступил Саня. – Принес?

– Принес, в кармане, – недовольно буркнул Алешка, стягивая с плеч пропитанную маслом и грязью куртку.

– Вот хорошо, теперь дело пойдет… Еще принеси два подшипника – таких. – Саня показал на солонку.

– Может, тебе «Дип-двести» принести?

– А что это за «Дип-двести»? Тащи.

– Токарный станок. «Дип» – догнать и перегнать, – с достоинством ответил брат. – Ну-ка, полей тепленькой.

– Ты не смейся, – приговаривал Саня, поливая из чайника. – Погодь, смастерю такую штучку – ахнешь!

Алешка молчал, тщательно намыливал лоснящиеся руки, думая о том, что работа у него все же не та, простоишь за станком, как Староверов, пятнадцать лет, а так и останешься всего лишь токарем. Старайся не старайся – всё токарь, разница только в зарплате. И работа твоя вроде бы никому не нужна, нет, работа нужна, а ты – так себе…

– Лех, – глянув на закрытую дверь, негромко сказал Саня, – Лех, а я знаю, кто Анну, ну, кто Гришкин отец…

– Кто? – перебил брат, щуря намыленные глаза.

– Ну, знаю…

– Брешешь.

– Ни, не брешу, ей-богу.

– Кто?

– Тренер – Фарфоровский. Отчество-то Викторович.

– Брешешь!

– Брешешь, брешешь, сам брешешь! – взъярился Саня. – Своими ушами слышал в воскресенье. Они разговаривали…

– А что же он тогда не женится на Аннушке? – Алешка быстро ополоснул и вытер лицо. – Ведь Гришка-то его!

– Его. Только говорит, валяй на все четыре.

– Во гад! – Алешка сел на табуретку.

Саня не понимал, почему так злобно настроен брат, но чем больше Алешка негодовал, тем настороженнее становился и Саня.

– Да ты, балда, понимаешь, что это же не по-советски, аморально, значит! – выкрикнул Алешка в лицо брату и, спохватившись, продолжил тише: – Ведь это все равно как если бы наш отец был живой и мать бы бросил вместе с нами. Да таких гадов сажать надо!.. Аннушка – дура! Врезала бы ему по харе!

– Ты, Леха, с папанькой не равняй, он на фронте погиб, он наш, а это так… А может, она сама. – Теперь уже и Саня не улыбался, а кончики его ушей покраснели.

– Сама, сама, – огрызнулся Алешка и, поразмыслив, неуверенно предложил: – Давай отметелим его.

– Отметелишь, хе!.. Он нас одной ручкой обоих упахтает.

– Или женись, или – кольями…

– Нет, подкараулить ночью, – заговорщически поддержал Саня. – А если так – дружков соберем.

– Нет, мы его сами, гада, за сестру. Мы его косорылым, гада, сделаем… Только так, чтобы не узнали… – И кулаки сжались, и слезы навернулись на глаза от бессильной досады: чувствовал Алешка – ничего не сделают.

Братья помолчали.

– Все, я боле лыжами не занимаюсь, – точно отсёк Саня. – Не буду у него заниматься. Займусь боксом, чтоб – раз! – и с копылков! – Саня неуклюже ударил кулаком воздух.

– И я тоже боксом займусь, – решил Алешка.

– Уж мы тогда ему ввалим! – вспетушился Саня, поблескивая чистыми глазами. – Эх и ввалим!

5

По вторникам и пятницам в фойе Дома культуры тренировались боксеры. Здесь ни ринга, ни тренировочных снарядов – пять пар боевых перчаток, «лапы» да малоопытный наставник.

– Хорошо, – одобрил наставник. – Отдохни.

Саня вяло улыбнулся и зубами начал развязывать шнурок перчатки. А из головы не выходила Ирина. Он то досадовал на себя, то нервно усмехался. Стоило прикрыть глаза, как тотчас и ощутил губами не влажную кожу перчатки, а бархатистое плечо Ирины… «Ну и лопух, вот уж да… Но Леха, Леха, кажись, крутит с ней… Сама, говорит, напрашивается…» Саня рванул зубами затянувшийся в узел шнурок. Он поднял голову и в настенном зеркале увидел отражение брата – с пропусками, но на тренировки все же ходит и он.

– Ты уже? – спросил Алешка.

– Нет.

– А что злой? Или в нюх получил?

Подошел тренер, поздоровался.

– Разминайся, Алеш, с братцем поработаешь, ему в воскресенье выступать.

Тренеру нравились братья, хотя из старшего – он это знал – боксера никогда не выйдет. Старший брал хладнокровием, работал на выжидание – этого, правда, не хватало младшему.

Разминаясь, Алешка старался ни о чем не думать, но мастерская преследовала и здесь: работа на станке, лицом в стену – до того это надоело, что порой он реально чувствовал, как сам превращается в станок для изготовления болтов. Болты, болты – одно и то же, до боли в глазах, изо дня в день. Как-то исступленный Алешка сказал мастеру, что болты ему надоели и делать их он не будет. Мастер ответил: «Будешь, куда денешься. Это тебе не в колхозе». Алешка замолчал – и вновь все те же болты. А ему хотелось работать на виду – к Ермолину в бригаду, которая не сходила с Доски почета. И чтобы сблизиться с бригадиром, Алешка систематически писал стихи: получались первые строчки – и стопорило. Но настойчивость и труд выдавали строку за строкой, которые уже казались пропуском к Ермолину…

Братья надели перчатки.

«Ну, я тебя нарисую», – нервно играя рукой, подумал Саня.