Живица. Исход

Анна вздрогнула, потому что ожидала вроде бы лучшего. Глаза ее округлились в испуге, она было повернулась, чтобы уйти, но задержалась и, обмирая в душе, сказала:

– Ведь такая теснота… битком… хоть бы зашли, посмотрели… ни разу не зашли…

Анна была еще слишком искренне проста, чтобы уметь скрывать свои мысли – они отпечатывались на ее лице.

– Зайду, сегодня зайду, – спокойно согласился Соловьев, чувствуя и видя Анну за ее словами…

Улеглись раньше обычного. Анна ждала. И когда в дверь постучали, даже мать создавала видимость, что спит.

С порога Соловьев чуть не наступил на спящих. Он усмехнулся, не дожидаясь особого приглашения, снял пальто, шапку – повесил на гвоздь и бочком-бочком прошел вперед, к столу.

– Да, действительно, у вас тесновато, как говорится, без перегородок, в два яруса…

Анна не представляла, как взглянуть ему в глаза, с чего начать, но оказалось все гораздо проще.

– У тебя найдется чем-нибудь закусить? – спросил он, ставя на стол бутылку водки.

Анна невольно вздрагивала от его громкого, непринужденного говора.

– Есть, – с кивком тихо ответила она и поспешила достать-выставить из тумбочки хлеб, селедку, колбасу, сырки – все, что было заранее приготовлено.

Выпили. Он выпил ещё и во время долгой задумчивости машинально взял ее руку в свою, легонько покачал, прикрыл ладонью другой руки и неожиданно спросил:

– Зачем вы сюда приехали?

Анна смешалась, ответила, что на язык подвернулось:

– Жить.

– Ясно, что не умирать… Стройка – не ваше дело. – Он покачал головой. – Эх, не ваше. Они по необходимости, из нужды в нужду, а ты? Ведь ты здесь как слепая. И это первая награда, – кивнул на спящего Гришу. – Отец его был симпатичен, красиво говорил, ну и, бесспорно, ненавидел всех женщин… Ты только не злись, не выкручивайся и не возражай. Все это сказать я имею право. Ты только думаешь, а я уже знаю, о чем ты думаешь и что скажешь… Вам нужна квартира – я знаю. Ты решила, что мной можно воспользоваться, а я тебе дважды в отцы гожусь. – Он вздохнул. Закурил. – Кто тебя этому научил? Кто тебе сказал, что все начальники падкие на своих секретарш? Ирина?

Огорошенная Анна покачала головой – нет. А Соловьев беспощадно усмехнулся:

– Тем более! Уже своим умишком додумалась – поняла материалистическую диалектику. А понадобится еще что-то? В итоге – ни семьи, ни любви. Последняя деревенская баба будет счастливее тебя… Вы родились в деревне – там ваше…

Досада и слезы так и вязали горло, но Анна терпеливо молчала, чутьем угадывала: любые слова – во вред.

– Я, пожалуй, долго в председателях не буду, – точно подумал Соловьев вслух. – Ну а с жильем постараюсь помочь. Только ты оставайся собой, хоть бы на этом уровне попытайся остаться. Да не меряй всех одним аршином – разочаруешься. И в паскудную грязь не влезай: засосет – захлебнешься.

Что он мог ей сказать, вершивший революции и стройки коммунизма, чем он мог её обнадёжить и утешить? Он знал, как должен человек жить, но не знал и знать не мог, из чего складывается человеческое счастье, потому что и сам он не чувствовал себя счастливым ни раньше, ни теперь… В послевоенной экономической и духовной разрухе, когда просто сытый человек был уже вправе считать себя счастливым, Соловьев одно прекрасно понимал: что он не должен, не имеет права лгать, только правда может в таких условиях спасти человека, правда не вообще, а как он сам ее понимал… И Соловьев не солгал, сказав свою правду, поднялся и ушел, оставив недопитую водку, табачный дым, растерянную Анну и беззвучно плачущую мать.

8

Все чаще и дольше засиживалась Анна за машинкой, но нужда опережала. Теперь уже и мать не удивлялась тому, как здесь неумолимо быстро уплывают денежки. Поэтому, когда предложили работать уборщицей в библиотеке – в том же доме, за двумя стенами, Лизавета храбро согласилась, а сыновья охотно обещали помогать.

В месяц сто аванса, двести сорок в расчет – не шутка!

Однажды, покурлыкивая под нос, охая и ахая, влезая на переносную лестницу или на стул, Лизавета влажной тряпицей стирала с полок накопившеюся пыль. Много уже протерла, когда полки вдруг качнулись и поплыли.

На дворе опахнуло свежим воздухом – поотпустило, но когда Лизавета вошла в комнату, сели на стул, то дышать стало совсем трудно.

– Сынка, Саня! Зови Аннушку, там она, у себя, никак я отхожу… Дочушка… давит, сердце мрёт… мальчишек, Господи, блюди, – наконец договорила Лизавета и безвольно повалилась со стула.

Подхватив мать под руки, уложили на кровать, и Анна побежала звонить. Она заплакала, когда с другого конца провода начали допрашивать: какого пола больной, сколько лет, где работает и что случилось.

Помощь, однако, приехала скоро.

* * *

За семь месяцев, что Лизавета отлежала в больнице, Анна совсем извелась. Мальчишки так и старались улизнуть на улицу, кто-то из них потаскивал из карманов мелочь, кто-то покуривал.

Жили на одну зарплату, квартиру не обещали, мать лежала пластом.

Как-то осенью Соловьев сказал:

– Ты, Аня, напиши заявление на имя постройкома, попроси материальную помощь, а то твои соколики совсем пообносились.

Анна написала – и ей помогли. На полученную тысячу рублей она справила обновки для всех.

– Вот как! Тыщу дали! Бочком да валиком! – козыряла сестра перед братьями. – А я зимой-то еще напишу! – искренне радуясь, говорила она в больнице вяло улыбающейся матери.

* * *

Они только что пришли с ноябрьской демонстрации, которую неожиданно смазал первый снег: сразу стало холодно и сыро.

Ирина не замедлила разуться – и на кровать, ногами к радиатору. Анна собирала на стол, пошмыгивая носом, потирала озябшие руки.

– Гляжу на тебя, Анна, и удивляюсь. – Ирина нехотя листала хрестоматию по литературе для шестого класса. – И как ты можешь вот так – одна? Хотя бы какого-никакого присмотрела.

Анна усмехнулась-хмыкнула:

– Вон у меня мужичишко – хватит. Во-о-он он… сынулька-здоровулька. Те-те-те…

– Нет, я вполне серьезно – это же естественно.

– А мне не хочется, – сказала Анна и от своих же слов застыдилась.

– Вот я и удивляюсь… Слушай, я тебе о Гриневе прочитаю – про любовь.

– Оставь, я о нем уже сто раз читала.

Ирина лежала расслабленно, а взгляд ее шало блуждал по забитому хлопьями снега окну.

– Поднимайся пьянствовать! – желая встряхнуть подругу, предложила Анна.

– Вермут? Н-нет, у меня впереди коньяк. – Ирина отбросила хрестоматию в ноги и, легонько стукнув кулаком по стене, сказала-подумала: – Замуж, что ли, выйти?

– В чем же дело? Давай, на свадьбе погуляем!