видит старые липы
у дома,
которому молится,
видит руки
словно корни растений —
старого мастера руки,
мнущие глину
Печь,
откуда выходят фигурки
краски
кисти простые…
Анна спит.
А утром
Колодец от инея стонет
замерзший колодец,
присыпанный снегом
Анна, проснись!
Пора за водой
и за болью.
«Видно кем-то я проклят…»
Видно кем-то я проклят
(но кем и когда?)
И взгляд мой снега окутали
Корабли дали течь
Паруса
разорваны ветром,
заклинил штурвал
снасти истлели,
запутаны.
Это проклятье лежит на челе,
но не клеймом оно выжжено,
проклятье – мой крест
и в огне
оно седмирицей очищено
Нет, не тавро позорное
не печать колдовская
Боль необычная
странная
Тоска моя неземная.
Ты не ищи меня, милая
в этих словах неумелых,
в них от меня лишь дыхание
в них лишь огонь несмелый…
«Под рукой…»
Под рукой,
привыкшей к раздумьям,
белая глина податлива
словно осенняя полночь.
Из глины рождаются соловьи,
люди, звери, деревья
и ставит фигурки в печь
моя нерожденная дочь.
Мать пошла по воду.
Покосился колодец.
Тропинка мокра от росы
Прошу тебя,
войди в дом мой осенний
радость и горе мое раздели
Помолись со мной,
не пугайся слов о смерти
Вот – яблоки
не стесняйся – бери
вот – вино,
выпей со мной
немного
Может быть, чай?
Хочешь – молчи
Хочешь – я помолчу?
Не уходи,
останься сегодня в доме
в доме моем осеннем,
Я двери закрою —
никто не войдет
не потревожит.
Останься.
Утром уйдешь незаметно
Я лишь услышу скрип двери
выйду в сад
и следы увижу
и снова буду мять белую глину.
«Прости…»
Прости.
Я так измучен миром
Я так устал от сей
невидимой войны,
где поражение – кроваво и жестоко,
где враг – безжалостный анатом чистоты.
А мы все пьем
и мучаемся после,
но не от жажды
и не от вина…
Гляди,
опять приходят кредиторы
клянут нас, грешных