Не стреляйте в белых лебедей (сборник)

– Жара – сама говоришь.

– А если посидеть захотим?

– Не захотим, – буркнул Сергей и первым полез из кубрика.

Шура вздохнула и покорно полезла следом. Иван ошалело проводил ее глазами и долго сидел на старом диване, испытывая смутное чувство гадливости и досады.

Чувство это оставило его только возле баржи-такелажки, когда еще на подходе он увидел на ней Еленку: она, тихо смеясь, играла с Дружком. Пес притворно рычал, стараясь лизнуть ее в лицо, но она ловко увертывалась. Иван остановился, любуясь ее мягкими движениями, и на душе сразу посветлело.

– Купили!.. – торжествующе закричала Еленка, увидев его. – С белой лысинкой!.. Да погоди же, Дружок!..

Она стремительно повернулась, уходя от собачьих лап, и легкое платье раздулось куполом.

Он вдруг захотел сказать, что любит ее, что она самая высокая его награда, что… И опять не сказал. Взошел по гибким сходням на баржу, подавил вздох.

– Ну, пойдем. Показывай.

Они открыли тяжелую дверь, но сразу же свернули вниз, в глухой, огромный трюм, где в полутемной выгородке стояла чистенькая рыжая телочка с белой отметинкой на лбу. Перед нею была бадейка с пойлом, но телочка уже не ела, а только меланхолически двигала мокрыми добрыми губами и вздыхала. Старуха стояла подле, то оглаживая ее, то поправляя бадью, а шкипер сидел на ящике и курил, усмехаясь.

– Вот красавица-то моя, гляди, Трофимыч!.. Вот умница-разумница, вот звездочка моя ясная!.. – запричитала старуха.

– Сподобились, Трофимыч, – улыбнулся шкипер. – Сподобились мы, значит, счастья в коровьем образе.

– Молчи, балабон, прости господи!.. – зыркнула на него жена и снова начала оглаживать телочку. – Ну, скушай, ясынька моя, ну, хлебца…

– Сказали бы мне лет сорок назад, что старуха моя от телка спятит, я бы ни за что не поверил, – улыбаясь, сказал шкипер.

– Наверх бы шли, дымокуры! – сердито сказала Авдотья Кузьминична. – Нечего тут курить, непривычная она.

– Видал?.. – хитро подмигнул шкипер. – Пойдем, Трофимыч, от греха…

– Вовремя ты пожаловал, – сказал старик, когда они выбрались на палубу. – Встретил я, когда телушку-то торговал, лесника нашего Климова Константина. Закинулся насчет сенца, а он и говорит: Луконина топь. Там, говорит, сроду никто не косил, потому что дорог нет и далеко. Осока, конечно, но добрая. Коси, говорит, на здоровье, но выдергивай разом, а то колхоз заметит, и пропала твоя косьба. Вот я насчет завтра и подумал. Там до берега – версты три, даже и того меньше. На катер бы сволокли, а уж здесь-то, на барже, я частями высушу да и приберу.

– Косцов надо, – сказал Иван. – Ты да я – много ли наработаем?.. Ты вот что, Игнат Григорьич, ты Еленку за Пашей направь. За Пашей да за Михалычем: он сам помощь предлагал. А я на топлякоподъемник смотаюсь, Васю с Лидой попрошу. Да пусть Еленка косы у Никифоровых возьмет: у них есть…

Договорившись, Иван торопливо вернулся на катер. Сергей сидел в кубрике и прилежно трудился над радиотехникой.

– Ты чего… тут? – удивился Иван.

– А где мне быть?

– А Шура?

– Ах, Шура! – Сергей встал, с хрустом, с вывертом потянулся. – Черт ее знает. Может, дома ревет, может, на чужом пиджаке сидит… – Он поглядел на Ивана, засмеялся: – Чудак ты, капитан, честное слово, чудак! По-твоему, если девке чего на ум взбрело, так сразу надо поддакивать, да? Нет уж, сроду они мной не командовали и командовать не будут.

– Дело ваше, – сказал Иван. – Сейчас к Васе сходим, на топлякоподъемник.

По пути Иван рассказал о покупке и о том, что завтра надо косить на Лукониной топи.

– Надо так надо, – сказал Сергей. – Правда, косец из меня плохой.

– Затемно пойдем.

– Ну?

– И назад – затемно. Весь день с комарами.

– Ну?

– Все-таки выходной завтра…

– Что ты меня отговариваешь?.. – усмехнулся Сергей. – Ты прямо скажи: нужно – поеду, не нужно…

– Нужно, – улыбнулся Иван.

– Ну, и кончен разговор!..

Вышли, когда чуть просветлело. В предутренней тишине особенно громко стучал мотор. Иван стоял за штурвалом, Сергей курил, сидя на высоком комингсе рубки.

– А ничего, что катер без спросу взяли? – спросил он вдруг.

– Ничего, – сказал Иван.

Шкипер, Михалыч и Вася курили на корме, прячась от ходового ветерка. «Волгарь» бежал на полных оборотах, носовые волны елкой расходились по сонной реке. Иван придвинул табурет, сел.

– Странно, – сказал Сергей. – Сидишь за штурвалом. Непривычно.

– А-а. Знаешь, сколько я порогов обил, пока за штурвал пустили? Медкомиссия отказала вчистую: только на берегу.

– Заново комиссовали?

– Нет. Просто само собой, вроде все в порядке. Врачи молчат, начальство молчит, и я молчу. Молчком и работаю.

Из-за рубки вышел шкипер:

– Держи на стрежень, Трофимыч. Протокой не пройдешь: мель.

Катер повернул за мыс, и сразу берега расступились, исчезнув где-то за туманной линией горизонта, и вокруг разлилась вода. Желтая, почти неподвижная, она затопила все низины, все ложки, и мертвые березы по пояс торчали в ней.

– Гиблое место, – вздохнул шкипер. – Даже птица стороной облетает.

– Одна береза, – сказал Сергей.

– Ель первым же ледоходом свалило, – пояснил шкипер. – А береза все держится: корни глубокие.

– Береза – русское дерево, – улыбнулся Вася.

– Вот это ты верно сказал, Василий, верно, – подхватил Михалыч. – Я в Германии воевал, город Штеттин. Ранило меня там, осколком ранило. В госпиталь там поместили, так уж я насмотрелся. Не та береза, нет, не та! Духу нету, совсем духу нету, поверишь ли? Весна была, цветень самая, а – не пахли. Ничем не пахли.