Не стреляйте в белых лебедей (сборник)

– До кустов дойду…

– Весь день впереди. Намахаешься.

Сергей покорно воткнул косу и пошел к костру, чувствуя, как плывет и качается под ногами топь. У опушки Вася и Михалыч умывались в глубокой луже.

– Ополоснись, Серега, – сказал Вася. – Сразу посвежеет.

Сергей подошел, нехотя зачерпнул пригоршню холодной желтой воды, протер лицо.

– Зла мужицкая работка? – улыбнулся Михалыч.

– Приспособится, – сказал Вася. – Тут хитрости нету.

– Есть хитрость!.. – возразил Михалыч. – В городе все быстрей норовят, все наскоком, все нахрапом. Нетерпеливые вы. А у нас так нельзя, не-ет, нельзя! У нас силу сберечь надо. Но – умеючи, умеючи, значит. Вот это и есть мужицкая хитрость.

Паша сварила ведро картошки с тушенкой, и они начисто выскребли ведро, напились чаю и сразу вернулись на недокошенные полосы.

– Ну, мужики, до обеда должны все скосить, – сказал шкипер. – Если осилим – значит, выхватим это сенцо у бога из самой запазушки.

– Не у бога, а у колхоза имени Первого мая, – улыбнулся Вася.

– Сроду здесь колхоз не косил и косить не будет, – сказал Иван. – А траве зря пропадать не положено.

Солнце вставало все выше, топь звенела полчищами слепней. От болота поднимался пар, пот струйками тек по спинам косцов; они все чаще отходили к опушке, где бил родник, и пили холодную желтую воду.

– Как нога? – спросил шкипер. – Отдохнул бы.

– Ничего. – Иван сполоснул лицо, улыбнулся: – Погодка-то, а? Как заказанная…

Он врал, когда улыбался. Ногу ломило до пояса, он давно уже косил, стараясь не опираться на нее, но боль росла. Лечь бы сейчас, вытянуться – тогда отпустит. Но он не давал себе спуску. Никогда не давал: только начни болеть – и тело припомнит все осколки и пули, все контузии и ржавые сухари с болотной водой. Только распусти вожжи – не встанешь.

Поэтому он деловито ел за обедом пропахшую горьким осиновым дымом похлебку. Ел насильно: его мутило от боли и усталости.

– Не могу, – сказал Сергей и бросил ложку. – В глотку не лезет.

Он откинулся на кучу ломкого хвороста и закрыл глаза. Плыло, качалось болото…

– Попей.

Он открыл глаза: Еленка протягивала большую эмалированную кружку.

– Выпей, – повторила она. – Нельзя же ничего не есть.

– Ослабнешь, – сказал Иван.

Сергей хлебнул: в кружке было молоко. Прохладное, густое, почему-то чуть горьковатое.

– Больше не коси, – сказал Вася. – Что осталось, мы с Михалычем подберем, а вы копешки готовьте. Пудика по три потянем, Михалыч?

– Потянем, чего же не потянуть?..

Поначалу сгребать мокрую осоку показалось делом почти пустяковым. Но осока была не просто тяжелой; она была цепкой, как колючая проволока, пласты ее упорно свивались в большие вязкие комья, в которых намертво запутывались грабли.

– Ты руками, Сережа, – сказала Еленка.

Руки ее уже были порезаны в кровь, до волдырей искусаны комарами. Но она двигалась легко и гибко, словно не чувствуя усталости.

– Здоровая ты девка, – сказал Сергей.

– Привычная…

Через час с дальнего конца топи вернулись Михалыч и Вася. Сунули держаки кос в раскисшую землю:

– Готово, Игнат Григорьич.

– Ну что, мужики, отдохнем полчасика, а? – спросил шкипер. – Отдохнем, покурим и – двинем.

– Конечно, отдохните, – сказала Лида. – Нам тут еще грести и грести.

Косцы побрели к костру, а Сергей еще дергал, пинал, волок проклятую осоку. Еленка мягко отобрала у него грабли.

– Покури. Главный труд впереди, Сережа.

Пошатываясь, Сергей подошел к костру и почти рухнул на хворост. Вася протянул ему папиросу, он взял ее и держал в руке, как свечку: не было сил прикурить.

– Воровство – это когда корысть есть, – сказал шкипер, мельком глянув на него. – Украсть, продать да прогулять – вот воровство. Так я мыслю, Трофимыч?

– Мысль с совестью в разладе, – вздохнул Иван. – Я горючее тоннами тащу, Григорьич – траву, Вася…

– Краску! – засмеялся Вася. – Облез наш лайнер, как апрельский кот, глядеть невозможно. Лидуха пилит: давай, мол, подновим, давай, мол, выкрасим. Пошел я краску добывать, а мне говорят: не положено. Ремонтные работы – зимой, сейчас средств нет. Я говорю: за мой счет. Все равно, говорят, не положено. Ну, плюнул я, сунул кладовщику на пол-литра, и краска сразу нашлась.

– А я гвозди, гвозди так добывал, – подхватил Михалыч. – Крыша прохудилась, ремонту требует, а гвоздей в продаже нет. Я туда, я сюда – нету! Пришлось со стройки захватить. Несу домой, а душа трясется. Страх ведь, страх!..

– От бесхозяйственности все, – вздохнул Вася. – Почему в Юрьевце, скажем, гвозди есть, а у нас нету? Что стоит завезти их вовремя?

– Расторопности мало, это ты, Вася, правильно говоришь, – сказал Иван. – И расторопности мало, и желания, и умения: вот и выходит, где – завал, а где – нехватка.

– Нет, это не воровство, – убежденно сказал шкипер. – Ну, а внутри-то мышка, конечно, скребет, это ты верно сказал, Трофимыч. Живет в нас эта мышка, будь она трижды неладна, и ворочается, и сна не дает. В старину тоже так случалось, но тогда способ знали, как эту мышку из души выжить.

– Что за способ? – спросил Вася.

– Каялись.

– Глупость это, Игнат Григорьич!

– Не скажи, Вася. Когда невмоготу – откровение требуется. Груз с души снять нужно, поделиться, очиститься. Без покаяния умереть боялись, очень боялись.

– Перед людьми надо ответ держать, а не перед попом, – сказал Иван.