Замуж за турка. Книга первая

– Дала…

Сахарница хранила молчание…

Жизнь среднестатистической женщины – это ад, дорога в который вымощена трупами страдалиц, безвестно сгинувших в поисках правильного ответа на вопрос: давать или не давать?

– Сложность в том, что этот ребус невозможно решить, – с уверенностью знатока делилась наболевшим Ирка, – И дашь – блядь, и не дашь – блядь.

Этот разговор происходил несколько лет назад, здесь же, на Наташиной кухне. Ей тогда стукнуло 40, это было «время физрука».

С физруком соседней школы Евгением Сергеевичем Наташа познакомилась ещё в студенчестве на «картошке», когда он был просто Женькой. Он ухаживал за ней неромантично, без вздохов и восторженных взглядов. Собственно говоря, все его ухаживания сводились к тому, что в столовой он периодически садился напротив, подмигивал и во всеуслышание объявлял: «Хороший ты парень, Наташка!»

Однажды на танцах он попытался её поцеловать, но Наташа, ткнув его в грудь кулаком, отстранилась.

– Подумаешь, фифа! – обиделся будущий физрук и пригласил на танец курносую Копылову из параллельного потока.

На следующее утро за завтраком он, глядя в Наташины глаза наглым взглядом избалованного женским вниманием студента пединститута, положил конец своим «ухаживаниям».

– Наташа – три рубля и наша! – громко сказал Женька и засмеялся во весь голос.

– Дебил! – прикрикнула на него Наташа и убежала плакать в «Красный уголок»…

В год Наташиного сорокалетия Женька развёлся с женой и перешёл в категорию «женихов». Они встретились на очередной годовщине выпуска. Наташа не узнала его, Женька постарел и выглядел помятым.

– Старая любовь не ржавеет, – сказал он, приглашая её на танец.

К моменту их встречи, физрук уже полгода был в разводе, говорил, что устал от баб и решил остепениться. Дефицит холостяков превратил несимпатичного Женьку в предмет всеобщего вожделения. Желающих занять место той, с кем он остепенится, было множество.

У них было три свидания. Сначала они поужинали в ресторане, потом сходили в кино, а затем Женька пригласил её в гости. Наташа понимала, что это приглашение означает приглашение в постель и шла на этот шаг осознанно. Женька ей совсем не нравился, но выбирать было не из кого.

– Тебе уже 40, Наталья Михална, – уговаривала себя она, – Стерпится – слюбится…

Когда в темноте своей прихожей физрук Евгений Сергеевич набросился на неё и начал больно хватать за грудь, Наташа пыталась отшутиться.

– С ума сошёл! – кокетливо взвизгивала она.

– Да ладно тебе, – прошипел Женька и, уперевшись всей пятернёй в её макушку, стал давить на неё сверху, опуская Наташину голову куда-то в направлении пола.

Она сопротивлялась и пыталась выпрямиться. Тогда Евгений Сергеевич взял её за плечи и, с силой надавив на них, опустил Наташу на колени. Жёсткий пол больно впился в ноги. Встретившись взглядом с физруковской ширинкой, она не могла понять цели своего коленопреклонения и глупо улыбнулась. Одной рукой удерживая Наташу, физрук неуклюже расстёгивал брюки. Она следила за его трясущимися руками и продолжала улыбаться, отказываясь верить в реальность происходящего. Справившись с ширинкой, физрук ткнул пах в лицо Наташе и просипел: «Давай!»…

Рискуя свернуть себе шею в темноте лестничной площадки, Наташа летела, перепрыгивая через ступени, сердце бешено колотилось, ей было и страшно и смешно одновременно.

– Зубы повыбиваю! Блядь! … – завывая от боли, откуда-то сверху кричал физрук…

– В том и дело. И дашь – блядь, и не дашь – блядь, – философски произнесла Наташа и сняла с плиты закипевший чайник.

Глава 5

Самка

Чай был безвкусным. Такими же безвкусными и блёклыми ей показались все предметы на кухне. Занавески, которые ещё вчера радовали взор роскошной палитрой цветущего луга, в то утро обмякли и свесились с карнизов жалкой мешковиной. Абажур, обычно казавшийся солнечно-оранжевым, неожиданно выцвел и стал бледно-жёлтым. Всегда энергичный в своём пурпурно-красном сиянии гибискус, утратил былую силу и виновато рассматривал своё потускневшее одеяние. Яркое померкло, бледное обесцветилось.

Наташин мир утратил не только краски. Скоропостижно скончались все часы в её доме, а вместе с ними умерло и время. Уход времени оказался слишком тяжелой утратой и, не выдержав такого горя, Наташа заплакала.

– Дура, дура, дура, я дура, какая же я дура… – подвывая, сморкаясь и икая, повторяла Наташа.

Она долго плакала, поочередно вспоминая каждую из своих не выживших любовей, как мать вспоминает и оплакивает всех своих, умерших в младенчестве, детей. Извлекая из дальних углов памяти старые обиды, она подолгу всматривалась в них. Ей хотелось разглядеть причины своих несчастий.

На первый взгляд её обиды были разными. Однако было у них и общее качество: Наташе было страшно смотреть им в глаза.

Уловив её неуверенность, обиды осмелели, они ехидно прищуривались, словно намекая на что-то неприличное.

Наташа отводила свой взгляд, гнала из памяти воспоминания, но кто-то внутри неё не позволял ей уклониться от этого душераздирающего созерцания.

– Смотри, это всё ты, – шептал незнакомый голос, – Ты прекрасна!

– Я? – недоверчиво переспросила Наташа.

– Конечно! – ответил голос.

– Но я… но мне… я тогда…

– Ты любила, – подсказал ей голос.

– Да, – ответила Наташа.

– Ты чудо!

– Я?

– Ты!

Невероятное тепло разлилось по телу. Наташе стало уютно и благостно, будто кто-то заботливо накинул на её плечи теплый плед.

– Да, я их любила. Всех. Но разве может быть столько любовей?

– Любви не бывает много, – ответил голос.

– Но ведь это стыдно?

– Любить стыдно?

– Любить многих.

– Любви не бывает много! Помни об этом!..

Чай остыл. Наташа не знала, как долго длилось её оцепенение. Час? Два? Три?

– Вечность, – промелькнуло в ее сознании.