Прими сторону тьмы

– Ниже задницы, – гордо ответствовал Мартин, поправляя натянутую футболку. Действительно, в пору, как и 8 лет назад.

– А что ты с ними сделал?

– Состриг, наверное, как ты думаешь?

– Ты охренел?!

– Мне за них тысячу баксов заплатили! Да и деловому дресс-коду не соответствовало. Типа неопрятно и отпугивает приличных людей. Насчет приличных людей не знаю, но когда Юки увидел меня после стрижки, он заплакал.

Курт пожал плечами, с жалобным видом наматывая несчастный волос на палец. Лучше бы в хвост собирал, вполне бы опрятно смотрелось. Хотя серьезным взрослым людям виднее.

– Долго отращивал? – спросил он.

– Лет с десяти, наверное, в детдоме еще. Просто проснулся однажды, как раз в день стрижки, и подумал – а какого хрена? Кто сказал, что мужикам обязательно надо стричь волосы? Какое право имеет какой-то вшивый законодатель мод, которого я даже не знаю и который сдох сто пятьсот лет назад, распоряжаться моими волосами?

– Ого! Мне еще отращивать и отращивать!

– А ты почему перестал стричься? – вдруг спросил Мартин. С болезненным волнением он вспомнил, как, выведя Курта за ворота борстала, посадил его в автомобиль, и тот испуганно зажался на сидении, занавесившись сильно отросшими гладкими волосами. «Не хочешь подстричься, пока мы в Манчестере?» – спросил Мартин. Тот яростно помотал головой. Мартин тогда подумал, что этой шторой из волос его племянник просто-напросто отгораживается от нового мира, пожалуй, еще более страшного, чем в интернате для несовершеннолетних преступников, и оставил его в покое.

– Когда ты отдал меня в детдом, я поклялся, что ни один чужой человек до меня не дотронется, – ответил Курт, нахмурив брови.

– Ты всегда был неласков к посторонним, этим ты в меня, – сказал Мартин, коротко покосившись на него с теплотой и нежностью. – О нет! – вскричал он после, вытянув свои старые драные джинсы, которые восемь лет назад шли в комплекте с футболкой. – Я это не надену!

– Почему? – удивился Курт. – Самое то джинсы! Я сам свои распороть собираюсь, да руки никак не доходят.

– Тебе не за тридцатник, ты можешь себе позволить!

– Не нагоняй на меня тоску! Ты не выглядишь на тридцать, когда не ведешь себя, как старпёр!

– Нет, нет, – уперся Мартин. – Можешь их забрать, а мне срочно нужно купить новые.

– Блеск! Давай весь день по бутикам проходим!

Мартин собирался что-то ответить, что-то взрослое и серьезное, но резко замолчал. Обшаривая карманы, он нашел там что-то и поспешно сунул это обратно.

– Что это? – полюбопытствовал Курт.

– Ничего особенного, – внезапно пошел на попятную Мартин. – Окей, если они на меня налезут, я их надену.

Налезли, еще как! Со времен своего студенчества Мартин умудрился не набрать ни грамма, хотя ему-то с его деньжищами были доступны любые яства мира в каких угодно количествах. Как так-то?..

– Тебе бутер с сыром сделать? – спросил он Курта, когда они договорились отставить трудоемкие блюда Рейджи в сторону и не тратить на свой поздний завтрак чересчур много времени.

– Да! – ответствовал тот радостно. – Юки мне их тоже постоянно делает.

Мартин немного печально улыбнулся раскрытому холодильнику. Юки и ему их когда-то делал.

… – Держи, – сказал Юки и вручил Акуме бутерброд с сыром. Они были в лесу. Пошли сегодня по грибы с «бабушкой» и «дедушкой», и пока те добросовестно наполняли свои лукошки, молодежь решила устроить привал и подкрепиться. – Только не говори моим родителям. Они обидятся, если узнают, что я покупаю хлеб, масло и сыр в магазине. У них ведь всегда домашние есть, они с соседями обмениваются. Вкус, конечно, оставляет желать лучшего, но зато все натуральное. Я в детстве только ими и питался. Ты будешь смеяться, но покупной сыр я попробовал только в Америке. Боже, как это было вкусно!

Проголодавшийся Акума кивком дал обещание не трепаться и жадно впился зубами в бутерброд.

– Охренеть! – вскричал он, даже толком не прожевав кусок. – Это реально вкусно! Что здесь?

– Пшеничный хлеб, сливочное масло и сыр из коровьего молока (*Ничего из трех японцы обычно не едят). Меня на первом курсе угостили, не помню уже, кто и по какому поводу. Но мне так понравилось, что я начал есть это каждый день, пока брюки тесными не стали. По ходу и Марти прикормил. Видел, что он только сигаретами, кофе и парой-тройкой печенюшек питается, жалко его стало.

– Видимо, это у них семейное, – живо закивал Акума, приканчивая второй бутерброд. – Куруто тоже так ест, что смотреть жалко. По рисинке в рот кладет и разжевывает каждую по полчаса. Ни разу еще ни одной тарелки не доел.

– У него в детстве какая-то инфекция во рту была, он долго не мог есть по-человечески. Видимо, тогда привычка и выработалась.

Юки немножко схитрил и не признался Акуме в том, что, на самом деле, никогда не встречал людей, которые бы ели так странно. Как бы голоден Мартин ни был, он никогда не набрасывался на еду. Дрожащими от голода руками он разламывал крошечную печенюшку с прослойкой и смаковал каждый кусочек. Бутерброды он откусывал по крошке, чипсы грыз по сантиметру, картошку-фри никогда целиком в рот не засовывал, даже содержимое гамбургеров вытягивал и отщипывал, а потом с отвращением отдавал остатки Юки. И, действительно, элементарный перекус вместе с ним растягивался на полчаса, а то и больше, как самый изысканный ужин в пятизвездочном ресторане.

– Твои предки, наверное, были аристократами, – однажды подметил Юки, когда сопоставил благородную внешность Мартина с его барскими замашками.

Тот поперхнулся пятичасовым английским чаем, которым как раз запивал несчастную крошку брауни. Его добрая половина, кстати, тоже досталась Юки.

– Нет, простыми рабочими, – ответил тот небрежно.

А Юки и невдомек было, что он, сам того не ведая, попытался проломить запертую дверь в его сердце. Впрочем, плевать. За ней все равно была стена.

Лисапед

– Заяц, сегодня точно твой день! – торжественно объявил Мартин, отыскав в обувном ящике свои стоптанные кеды восьмилетней давности. А ведь оба уже запереживали, что у него нет подходящей для велосипеда обуви. – И как это Рейджи до них не добралась? Я-то их хранил в надежде когда-нибудь слазить с Юки на Фудзияму.