…жив?

–Уж не хочешь ли ты сказать, что мне надо отправиться в Россию, эксгумировать его тело, возобновить расследование и вернуться в обстоятельства 15-летней давности, которых даже историки уже не помнят?!

–Точно, – категорично кивнул Цирулис. Этот его жест не предполагал ни отказов, ни рассуждений, ни «торга». – Именно так мы и поступим. Я связался с УВД Санкт-Петербурга. Там тебя ждут и помогут в организации следственных мероприятий. А мы, со своей стороны, проведем их с учетом ошибок 1990 года, все оформим красиво, как говорится, причешем и раз и навсегда заткнем рот нашим злопыхателям в России. И никто, кроме нас с тобой, а точнее, кроме тебя, этого качественно и своевременно не сделает. Мы обязаны защитить честь мундира, но, если не сейчас, то не сделаем этого уже никогда.

Ашмане развернулась на каблуках и молча вышла из кабинета начальника. Вернувшись к себе, она обложилась бумагами, но перед глазами все плыло, сосредоточиться никак не получалось. Она заплакала, подумав, что слишком дорогую цену приходится ей платить за страсть, которая овладела ею 15 лет назад и до сих пор преследует, отравляя жизнь. Ей стало безмерно жаль себя, и в то же время она себя возненавидела за слабоволие и бесхарактерность. А ненависть издавна была главным двигателем ее персонального прогресса. Подумав вдруг, что сейчас ее принципиальность может положить конец и роли Фибикса в ее жизни, и ее неприятностям, связанным с делом № 480, да и той депрессивной тоске, что охватила ее в последние дни, она смахнула все бумаги со стола одним движением руки и стала собираться в дорогу.

22 августа 2005 года, Санкт-Петербург, Россия

Эрика прибыла в «северную столицу» накануне вечером. Доехала до гостиницы, оставила там вещи и немного погуляла по городу. Город ей не понравился. Стоял конец лета, а на улицах его царили такой холод и слякоть, что душная атмосфера загнивающего на провинциальном дне Тукумса казалась ей сейчас раем на земле. Сырость, ветер, грязь «культурной столицы» не могли не броситься в глаза приехавшей из спокойной и тихой Европы Эрике и не отторгнуть ее от себя. На минуту она задумалась и вдруг поняла Цоя, поняла, почему он так уставал от жизни в этом городе и почему каждое лето, начиная с 1987 года, отдыхал на латвийском побережье. Холод здешних мест, чьи напускные сусальные красоты были выстроены Петром Великим на человеческих костях, не мог не оставить следа на душах здешних обитателей – в первый же вечер Ашмане нахамили в метро и на ресепшене отеля, и это жестокое столкновение с местными нравами еще более усилило ту тоску, которая царила в ее душе накануне вылета. По части «развеяться» Эрика жестоко ошиблась.

Но опыт подсказал, что утро вечера мудренее. Эрика легла спать, а утром начала свое победоносное шествие по бывшему цоевскому Ленинграду в поисках «того, не знаю чего». Начала с посещения ГУВД на Литейном, где ей сообщили, что с эксгумацией помогут, но для этого нужно согласие родственников. Также дали адрес матери Цоя, по дороге к которой Эрика решила посетить Богословское кладбище – быть в родном городе поэта и не зайти на его могилу было бы верхом бестактности.

На кладбище случайно разговорилась с местным смотрителем.

–Могила-то почти свежая… А ведь 15 лет прошло, – констатировала Ашмане.

–А ты кто? Поклонница, что ли? Да от вас тут спасу нет! Днем и ночью один-два дурака, да обязательно дежурят. Ну и как, при таком раскладе, скажи мне, могила может состариться?! Тут даже трава не растет, потому что натоптано все время! И чего вы только все сюда шастаете?..

–Ну как – чего? Почтить память кумира!

–Как ты почтишь его память, когда тут не он лежит? – вдруг выдал смотритель. Эрика вгляделась в него – не пьяный ли, – а сама решила развить эту тему.

–То есть как? А кто же?

–А я почем знаю? Только не он, и все тут. И родственники в курсе, и все на свете. Рост не совпадает, родинки не там расположены… В общем, не он и все.

–А как же эти родственники допустили, чтобы в могилу Виктора чужого человека положили? Где были их глаза? И главное – зачем?

–Этого уж я не знаю, я в этих делах не секу, – развел руками смотритель. – Может, решили из него при жизни легенду сделать, может, еще что, а только не он тут лежит… И чего только ходите?

Валентина Викторовна Цой была невысокого роста, крепко сложенной женщиной, какие, как подметила про себя во время первой встречи Эрика, массово производились в СССР на заре 1930-1940-х годов. Их внешний облик как нельзя лучше подходил человеку, на долю которого выпадали бесчисленные испытания, посылаемые государством своим гражданам в полубезумную пору его становления. Эти приземистые, напористые и закаленные во всех смыслах люди вынесли юный советский строй буквально на своих плечах, принимая участие в его бесчисленных стройках – кто добровольно, а кто и по приговору суда, – и они же вынесли его на свалку истории, стерев с лица земли все его атрибуты в начале 1990-х. История их закалила до такой степени, что, как верно говорил Маяковский, «гвозди бы делать из этих людей- крепче б не было в мире гвоздей». Потому, увидев Валентину Викторовну воочию, Ашмане поняла то титаническое спокойствие, которое не покидало ее в продолжение воспоминаний о сыне – только такая советская «железная леди» могла столь спокойно об этом говорить.

–О, спохватились, – всплеснула руками Валентина Викторовна, когда Ашмане представилась ей и объяснила цель визита. – Столько лет уж прошло, а вам тут вдруг приспичило расследовать… Раньше надо было…

–Как вы понимаете, раньше нам было некогда. Суверенитет себе отвоевывали.

–Ну и как? Успешно? Много унесли? -язвительно уточнила мать поэта.

–На наш век хватило, – не очень радостно ответила следователь.

–А ведь он именно об этом пел… Если бы раньше послушали, если бы услышали, и он был бы жив, и в 91-ом куда меньше крови бы пролилось! – с болью в сердце вдруг произнесла Валентина Викторовна.

–Вот об этом-то я и хотела вас спросить. Вы связываете его гибель с его творчеством?

–Что-то не пойму я. Вы же сами тогда всему миру раструбили, что он заснул за рулем, что произошел несчастный случай, что никто не виноват. А теперь что, на попятный?

–Если можно так выразиться… – снова виновато отвечала Эрика. – Так как вы думаете?

–Вам виднее, – развела руками мать. – Только мне кажется, что таких совпадений не бывает. Так шатать трон под мастодонтами советской власти и вдруг погибнуть на взлете, в расцвете лет столь нелепым образом… Как-то это, воля ваша, за уши притянуто, что ли…

–Знаете, я была на его могиле, – поделилась своими наблюдениями Эрика. – Не могу сказать, чтобы при жизни я была особенным его поклонником, но сегодня на меня возложена такая задача, что пройти мимо я просто не могла. И сотрудники кладбища сказали мне, что, по их мнению, в могиле не Виктор. Рост там не совпадает и все прочее…

–Не первый раз слышу об этом, – отмахнулась мать. – И не считаю это чем-то серьезным. Вы же сами видели труп.

–Но я-то не знала его. А опознание проводилось… прямо скажем, спустя рукава.

–Не пойму, к чему вы клоните?

–К объективному следствию. В интересах которого – сделать эксгумацию тела. А на нее нужно согласие близких родственников.

–Вот те раз! – Валентина Викторовна посмотрели на посетительницу как на умалишенную. – Вы, что, хотите сказать, что Виктор жив? Поклонников наслушались или фильмов насмотрелись?

–Я хочу сказать, что причина смерти Виктора может быть куда сложнее, чем простой сон за рулем, – объяснила Ашмане. – Что кому-то могло быть выгодно ее скрыть и именно с этой целью выгодно было положить в его могилу другого человека – с тем, чтобы и годы спустя отгородиться от причастности к этой трагедии…

–Ну, хорошо, – согласилась старшая Цой. – Допустим, мы дали согласие на эксгумацию. Допустим, вы установили, что в могиле не он. Где же вы тогда настоящего-то Витю искать будете?

–Чтобы ответить на этот вопрос, надо сначала провести эксгумацию и установить, кому все это было выгодно. «Cui prodest», как говорили в старину. Выявим причастных, а там уж…

–По-моему, вы не там ищете. Если уж озаботились поисками серьезно, то надо вам вот что прочитать…

С этими словами она взяла со стола несколько листков печатного текста и протянула следователю. Вверху первой страницы было напечатано: «Виктор Цой. Романс (рассказ)».

Досье («Романс» Цоя). «Романс» – рассказ Виктора Цоя. Написан в феврале 1987 года в знаменитой котельной «Камчатка». При жизни автора не издавался, впервые читатели познакомились с ним в 1997 году в обновленной версии книги «Виктор Цой. Стихи. Документы. Воспоминания».

Произведение наполнено абстракциями и странными образами, в чем-то напоминая «наркотическое бодрствование» героев «Иглы». Только в «Романсе» – сверхсюрреализм, сверхабстракция. В нем, несколько перефразируя слова критика, «заканчивается романтическая ирония, а дальше простирается неоромантическая».

«Романс» достаточно сложен для понимания, однако привлекает к себе необычным использованием художественных образов и странностью мира, в котором пребывают его герои. Где-то проглядывают приемы нонсенса, а где-то – сюжеты видеофильмов из 90-х годов. Столь разнородный конгломерат в итоге превратился в достаточно интересное и самобытное произведение, достойное занимать подобающее место в российской субкультуре. Впрочем, и в обыкновенной литературе тоже.

-Это его творчество? Он и прозу писал? Не знала, – пожала плечами Ашмане. – А о чем это?

–Сложно дать однозначный ответ, – пожала плечами Валентина Викторовна. – Но многие исследователи его творчества говорят, что тайны его жизни и смерти – все здесь зашифровано. Надо только ключ найти, понять. А уж потом приниматься за эксгумацию и прочие мероприятия. Без правильной формулы в самом начале остальные расчеты будут неверны…

Из рассказа Виктора Цоя «Романс» (глава № 1):

«Когда все было готово ко сну, то есть зубы вычищены, необходимые части тела вымыты и одежда бесформенным образом лежала на стуле около кровати, Он лег поверх одеяла и принялся разглядывать неровности давно небеленого потолка. День прошел достаточно обычно: несколько встреч, несколько чашек кофе и вечерние гости с поучительной, но не очень интересной беседой. Вспомнив об этом, Он скептически улыбнулся, а затем откровенно зевнул, автоматически прикрыв рот рукой. Потом мысли его приобрели более возвышенное направление, и Он вдруг задал себе вопрос:

– Что у меня есть?

– У меня есть Дело, – начал размышлять Он. – И есть люди, которые помогают мне, хотят они того или нет, и люди, которые мешают мне, хотят они того или нет. И я благодарен им и, в принципе, делаю это Дело для них, но ведь мне это тоже приносит удовлетворение и удовольствие. Означает ли это наличие какой-то гармонии между мной и миром? Видимо, да, но нитка этой гармонии все-таки очень тонкая, иначе не было бы так трудно просыпаться по утрам и мысли о смерти и вечности и собственном ничтожестве не повергали бы в такую глубокую депрессию.

Однако единственный, по Его мнению, приемлемый путь добиться спокойного отношения к смерти и вечности, предлагаемый Востоком, все-таки не мог найти отклика в нем, так как предполагал отказ от различных развлечений и удовольствий. Сама мысль об этом была Ему невыносимо скучна. Казалось нелепым тратить жизнь на то, чтобы привести себя в полного безразличия к ней. Напротив, Он был уверен, что в удовольствии отказывать себе глупо и что заложенные в Нем духовные программы сами разберутся, что хорошо, а что плохо. Он приподнялся на локтях и посмотрел за окно, и огоньки еще не погасших окон показались Ему искрами сигарет в руках идущих в ночную смену рабочих. Он вдруг представил, как они стоят кучкой на перекрестке и, ежась от ветра, вырванные из теплых квартир, ждут служебный автобус.

Захотелось курить. Решив, что желание курить все-таки сильнее, чем желание остаться лежать и не шевелиться, Он встал, набросил свой старый потрепанный халат и, сунув ноги в тапки, побрел на кухню. Закурив, Он некоторое время сидел нога на ногу, жмурился от яркого света и внимательно смотрел на дым папиросы. Со стороны мундштука дым шел слегка желтоватый, а с другой – синеватый. Переплетаясь, дым тягуче поднимался вверх и рассеивался у закопченной вентиляционной решетки. Тут Он поймал себя на мысли, что минуту назад вообще ни о чем не думал, а был всецело поглощен созерцанием поднимающегося вверх дыма. Он засмеялся. Видимо, в этот неуловимый момент Он как раз и находился в состоянии полной гармонии с миром. Затем Он вспомнил, что нужно достать где-то денег и купить не особенно протекающую обувь. "Старая, – практично подумал Он, – протянет еще от силы недели две, а скоро весна." Докурив и снова зевнув, Он немного подался корпусом назад, отчего не груди Его, под левым соском, образовался проем с мягкими неровными краями. Глубоко погрузив туда руку, Он осторожно достал свое сердце, которое лежало там как в мягко выстеленном птичьем гнезде. Ощупав его и немного подышав на гладкую глянцевую поверхность, Он открыл дверцу кухонного шкафа и бросил его в мусорное ведро. Сердце лежало там неподвижно, затем стенки ведра начали покрываться инеем. Он встал, потянулся и пошел обратно в комнату. Перед самым замыканием краев проема внутрь незаметно залетел мотылек. Уже засыпая, Он услышал, как за стеной зазвонил будильник.

Проснулся Он от занудно крутящейся в мозгу строчки:

"Ты, семь, восемь, Ты, семь, восемь."

Встав с постели, Он шатаясь пошел в туалет. По пути из туалета в ванную Его настиг приступ рвоты. Перегнувшись через эмалированный край, Он засунул в рот два пальца и вдруг почувствовал, как под пальцем что-то шевелится. Он резко отдернул руку, и вслед за этим бесчисленное множество мотыльков так облепили лампочку, что уже через минуту Он оказался в полной темноте, в которой было слышно только шуршание крыльев и звук падения в раковину маленьких мертвых тел. Он успел заметить, что мотыльки были ярко-красные как кровь. Строчка продолжала играть: