…жив?

Зазвонил телефон. Капитан пригласил Его к трубке.

–Это ты? – Он узнал Ее голос. Точно так же, как вчера, и даже почти в то же время.

–Он.

–Я думала, у тебя Дело. А ты в «Капитане». Любопытно.

–Что любопытного? – Он как будто немного разозлился. Она пыталась его контролировать, хотя Он не давал Ей повода. Или давал?

–Нет, ничего, – пробормотала Она. – Просто я соскучилась. Может, зайдешь?

–Может.

Он положил трубку и вдруг подумал, что больше не хочет здесь находиться. Здесь не было ничего из жизни, что он искал.

Потом, как и Капитан, ни с кем не попрощавшись, вышел на улицу. Город тонул во мраке, хотя был день. Сырость и вода по щиколотку буквально затапливали местные улицы, делая невозможным даже дыхание. Было холодно и темно, не то, что вчера. Времена года здесь менялись примерно раз в неделю, а также имели обыкновение смешиваться друг с другом – как бывает у людей, больных маниакально-депрессивным психозом. Еще вчера было лето, а сегодня уже нечто между ранней весной и осенью. Почему так и, главное, зачем все это – зачем меняются времена года, зачем завтра ему отправляться на Дело, зачем развлекать в свободное время людей, а потом бегать от охотников, ничего серьезного из себя не представляя, – Он не знал. Никто не знал, и никого это не тяготило. А Его тяготило.

От осознания тяжести в груди сковало ноги. Вышел и чуть не упал на крыльце – то ли алкоголь странный, то ли мысли, куда более странные косили Его. Что-то сегодня определенно Ему мешало. Решив не идти к Ней без повода (Охота кончилась), Он развернулся на дырявых каблуках и зашагал обратно к «Капитану».

Глава третья

Теплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног.

Звездная пыль – на сапогах.

Мягкое кресло, клетчатый плед, не нажатый вовремя курок.

Солнечный день – в ослепительных снах.

Цой, «Группа крови»

16 августа 2005 года, Химки, Московская область

Вдохновения не было. Алижан смотрел на раскидистый лес, вид на который открывался из окна его небольшого, но уютного дома, слушал звуки реки, пение птиц, но прежний душевный подъем все никак не приходил. То ли жара как знак прощания уходящего лета с людьми была тому виной, то ли старая, как мир, истина о том, что даже хорошее имеет обыкновение приедаться человеку и надоедать по прошествии какого-то времени.

Хотя об этом Алижан думал в последнюю очередь. Ни Санкт-Петербург, который он, по старому обыкновению, называл Ленинградом, ни Москва, не нравились ему так, как здешние подмосковные пейзажи, сочетающие в себе первозданную красоту лесов и полей и далекие отголоски столичной урбанизации. Долго он искал такое место, где будет ему спокойно и хорошо и, в то же время, цивилизация не будет очень уж далека. Раньше он жил в Ленинграде, но «северная столица» давно оттолкнула его своей сусальной провинциальностью. Он давно понял, что под напускным блеском столичных атрибутов скрывается простая русская деревня – темная и злобная. Потом ненадолго переехал в Москву – там все было слишком живо, он не поспевал за тамошним ритмом, скоростью отличавшимся от ленинградско-невского, чересчур размеренного, до медлительности. А когда поселился здесь, то понял – это навсегда. Никакой спешки, никаких отвлекающих от творчества факторов, никакой суеты. И в то же время – до суеты этой, если вдруг соскучишься или понадобится она тебе для чего-то, рукой подать. Но ему она была не нужна…

Вот уже почти 15 лет Алик Кабанбаев жил здесь и получал удовольствие от того, что видел. Удовольствие такое по силе своей, что чувствовал – грешно не то, чтобы не поделиться с людьми этим девственно-красивым чудом, а не оставить о нем какое-нибудь воспоминание для эфемерных (детей у Алижана не было) потомков в столь же красивой форме. И потому он рисовал. Рисовал много и разнообразно – не всегда пейзажи, иногда местные красоты подталкивали его к написанию полунаивных портретов каких-то странных, никогда в жизни не видимых персонажей. Иногда резал по дереву малопонятные, кубистские или сюрреалистические картинки. Но неизменно все вдохновение он черпал только в здешней природе, одного взгляда и дыхания на которую было достаточно, чтобы зарядиться энергией, как заряжается от сети аккумулятор.

Однако, последнее время вдохновение стало куда-то пропадать. То ли искать себя надо было в другом виде искусства (хотя ни художником, ни вообще деятелем культуры Алижан себя не считал), то ли приелось ему то, что он видел, то ли времена изменились настолько радикально и резко, что он и не заметил, как стал резонировать не только с городской цивилизацией, но и с местными отшибами. Да и не сказать особо, чтобы нуждался он в этом вдохновении как в воздухе, не причисляя себя к служителям муз. Но что-то в этом августе пропало в его общей картине мира, и этот факт стал его сильно угнетать – ведь теперь придется либо искать пропажу, либо заполнять образованную ею нишу чем-то новым. А возраст и состояние духа никак к этим поискам, оставшимся где-то в юности, не располагали…

Алижан снова и снова подходил к холсту, потом к верстаку с деревянным полотном. В голове, казалось, рождаются мысли о чем-то вроде бы красивом, но руки никак не желали им подчиняться и воплощать их в жизнь. Он вдруг подумал о себе: кто он? Живет тут вдали от цивилизации, Интернета, тусовок и прочих прелестей XXI века, перебивается кое-как никому не нужными картинами, резьбой по дереву да написанием музыкальных критических статей (тоже, скорее всего, никому не нужных) на заказ, публикуемых нерадивыми журналистами от своего имени. Иногда ходит на рыбалку. А в общем-то пустое место. Ни семьи, ни детей, ни флага, ни Родины. «Свободный художник… Думается, так они и выглядели. Вот только найти себя почти никому из них при жизни не удалось. А мне не удастся и после смерти…»

Был, правда, у него еще один источник вдохновения – группа «Кино». Нет, не песни – их он знал все наизусть, и они ему порядком надоели еще несколько лет назад. Но воспоминания о них и обо всем, что было связано со старым русским роком. Когда-то где-то по паре раз встретившись и «набухавшись» с Цоем, БГ, Кинчевым, он сохранил об этих людях и их творчестве теплые воспоминания, обращался к которым до сих пор время от времени, словно припадая к живительному источнику. Особенно в этом ряду, конечно, выделялся Цой. Напоминанием о встречах с ним до сих пор в углу комнаты висели какие-то старые подписанные им афиши, плакаты с их общим кумиром, Брюсом Ли, выцветшая и вытертая кожаная куртка и нунчаки. Когда-нибудь, думал Алижан, напишет он портрет Цоя или даже – в соответствии с пожеланиями «вечно живого» – вырежет его из дерева. Когда-нибудь. Не сегодня.

Устав от шатаний между холстом, верстаком и окном, он упал на диван и открыл банку пива. Оно, как назло, кончалось – сосед-таксист должен был привезти еще, но чего-то все никак не вез. Алижан подумал вдруг, что не поиском себя пугает его отсутствие вдохновения этими августовскими днями. Пугает его дурное предчувствие. Вот только предчувствие чего?..

От мыслей подобного рода отвлек звук автомобильного гудка с улицы – приехал сосед, таксист Женя Ясинский. У него был домик рядом с избушкой Алижана, и он, бывая в центре города намного чаще своего соседа, помогал последнему с доставкой продуктов, угля, питьевой воды. Рассчитывался он с таксистом деньгами, полученными от продажи своих статей и художественных работ. Хватало впритык, но хватало – во многом свободный художник и не нуждался, семьи-то у него не было. Как и у таксиста – жена бросила его лет 10 назад, и с тех пор он жил в здешней глуши один, замкнувшись и попивая в одиночку. Звал иногда соседа, и тот соглашался разделить с ним будни рыбака, состоящие из «клёва» и «неклёва», сопровождаемых обильными возлияниями.

Услышав сигнал, Алижан вышел на улицу.

–Принимай товар, – Женя вышел из машины и открыл багажник, затягиваясь сигаретой.

Алик вытащил на свет Божий несколько коробок с консервами и пивом, пару бутылок коньяка, два пакета с овощами, хлебом и еще какой-то ерундой и сложил все это возле калитки. Краем уха услышал, что из колонок в старом «жигуленке» льется песня Макаревича.

–И как ты это дерьмо слушаешь? – поморщился «свободный художник».

–Ты же вроде русский рок любишь?.. – не понял его «тонкого намека» менее свободный таксист, давясь табачным дымом.

–Рок-да, но это – не рок. Это попса и политиканство, которого вовсе не было бы, если бы не протекция КГБ.

–Скажешь тоже. Он же бунтарь! – округлил глаза Ясинский.

–Это тебе так по телевизору говорили как раз те, кто его якобы «запрещал».

–Не пойму. А им-то тогда зачем он нужен был?

–В нашей стране, – объяснил Алик, – нет и никогда не было никакой оппозиции, за исключением эстетико-культурной, согласен? Ну за исключением, пожалуй, 1917 года. Во все остальные времена оппозиция – это культура, ничего кардинально нового не предлагающая, а лишь критически относящаяся к существующему режиму. Тоталитарному строю, конечно, и такая поперек горла, но, если уж появилась, что делать-то? Старое, как мир, правило: «Не можешь победить – возглавь»! А? Понял теперь?

–Что же получается, что и Макар, и БГ, и Цой – в общем, весь Ленинградский рок-клуб,.. того?– подумав немного, спросил грузоперевозчик.

–Нет. Не весь. Цой – мимо. Его они одолеть не смогли и потому в могилу затолкали. А вот эти двое, что ты в самом начале назвал, однозначно с гэбьем одним миром мазаны. И относились к Вите всегда как бык к красной тряпке – один критиковал и дерьмо лил, другой вроде как дружил, но таких друзей… и врагов не надо. Вот тебе и показатель, кто есть кто в русском роке. А вообще, строго говоря, одно…

–Ладно, ладно, – Женя почувствовал, что сосед расходится, садясь на любимого конька, и поспешил переменить тему: -На рыбалку-то пойдем? Последние деньки после Ильина дня, погоду упустим, потом клева не будет. А сейчас там просто Клондайк рыбный. А?

–Да, ты прав. Кстати, годовщина смерти Цоя. Он рыбалку любил. В общем, с рыбалки тогда и ехал. Надо сходить, ты прав. Даже не ради рыбы… Так когда рванем?

–Давай завтра часов в 5.

–Договорились. Только сильно с вечера не накидывайся, а то как поедем-то?

–Да ладно.

–Насчет этого, – Кабанбаев кивнул на склад продуктов питания у своих ног, – ничего, если я тебе деньги… завтра? А то тут не рассчитались пока…

–Да, пустяки. Таксисты денег не берут, – хохотнул Ясинский, прыгая за руль.

Не попрощавшись с товарищем, Алижан принялся заносить продукты в дом. Женя скрылся, и вскоре на его месте появилась машина очередного посетителя, известного многим по кличке «Шпис». Из шикарной иномарки выпрыгнул маленький прыткий человечек в драповом пиджаке и направился к хозяину дома. Они поздоровались, гость хотел было помочь занести продукты, но вежливый «художник» остановил его – из вежливости. Все-таки не по чину было столь дорогому гостю мешки таскать…

Знаменитый столичный продюсер Юрий Айзеншпис был частым гостем Алижана – раз в неделю или две, но чаще, чем кто бы то ни было, включая соседа. Подмосковный отшельник иногда помогал мэтру столичного музыкального бизнеса в организации мероприятий, связанных с наследием русского рока 80-90-х, так как был фанатом и знатоком этого музыкального направления. Многих исполнителей Химкинский отшельник знал лично (правда, весьма шапочно и давно с ними не встречался), про многих писал критические статьи, сыпал воспоминаниями о закрытых сторонах их жизни (пьянки, «квартирники», подробности кустарной студийной работы на заре 1990-х). Имел и определенный музыкальный и художественный вкус по части организации сборных концертов, компоновки выступлений и произведений, оформления альбомов. Совокупность его знаний – как историко-биографических, так и эстетических – помогала Айзеншпису работать со старой гвардией рокеров, которых он иногда продюсировал, но на которых узко не специализировался. Скажем, надо было организовать сборный концерт – пара его «топовых» поп-исполнителей и столько же старых рокеров. За консультацией – к Алижану. Кого лучше пригласить, кого за кем поставить, какую композицию выбрать, кого и как уговорить и, наконец, какие доводы привести, чтобы побольше денег сэкономить. Или выпустить по итогам концерта альбом – опять без «свободного художника» не обойтись. На какой студии взять минусовку старой записи, в какой последовательности расположить треки, старый или новый вариант «рекорда» выбрать, как правильно оформить… В общем, ничего особенного, но было в обширной базе рок-знаний Алижана нечто, что выгодно выделяло его из общего ряда «фанов» и что привлекало в нем видавшего виды Шписа. Исключительный вкус и феноменальная память даже о том, что забыли аксакалы – так, во всяком случае, думал сам Шпис. И, думая так, приезжал, советовался, внимал, вникал в его творчество, а иногда и просто отдыхал в компании этого тихого, умного человека, живущего в лесной глуши.

Вскоре хозяин дома закончил перенос нехитрой провизии, пригласил гостя войти, они расположились в комнате и стали пить чай. Шпису показалось, что Алижан чем-то расстроен, отрешен. Однако, первым заговорить он не решался, – мало ли, вдруг что-то личное. Помолчав несколько минут, Алижан сам прервал тишину:

–Послушай, ты Иосифа давно видел? –глядя куда-то сквозь гостя, спросил он.

–Пригожина? Позавчера, а что?

–Да он мне тут прошлый раз статьи заказывал для журнальной версии «Антологии русского рока». Я тут набросал, про Кинчева, «Алису», Кипелова, времена их сотрудничества… Так, ничего особенного, небольшой свежий взгляд. Не передашь ему? – Алижан протянул ему несколько листков бумаги, исписанных плотным, аккуратным, убористым почерком.