КГБ против СССР

– Кажется. Я незамедлительно доложу о вашей находке в центр. А вам могу сказать спасибо за то, что сохранили ее для меня…

«Да, всякое могло бы случиться, попади она к Бобкову – предвижу, что, после всего, увиденного в Чолпон– Ате, ему, как человеку осторожному, сей вещдок может не понравиться. Надо срочно его найти!»

Диалог Колесниченко и Бобкова состоялся в здании областного КГБ, где генерал едва ли не грудью защищал телефон спецсвязи, по которому следователь тщетно пытался созвониться с Андроповым, чтобы доложить ему о находке.

– После всего того, что я тебе рассказал, ты все еще хочешь обнародовать записку и эту злосчастную книжонку? Сделать их достоянием гласности? Ведь в республике обо всем узнают, и тогда народных волнений точно не избежать. Представляешь, что начнется, если в приграничной с Китаем национальной республике, произойдет эдакий информационный взрыв? Сколько русских могут пострадать? А киргизов? Ведь придется вводить там чрезвычайное положение, может быть, даже вводить войска!

– А вы считаете, что народ поверит в такие итоги нашего следствия? Будет довольствоваться трупом убийцы?

– А что не так? Непосредственные доказательства его причастности к убийству Ибраимова нами найдены!

– А следы того, кто его направил, нет! Если верить его записке, то почему тогда он бомбу не пронес в здание ЦК Компартии Киргизии? Тогда бы куда больше убил киргизов, чем тайно, ночью в кровати одного, пусть и высокопоставленного! Вошел бы сразу в историю, и не пришлось бы писать оправдательных предсмертных записок. Если ее, конечно, вообще он написал… Вы разве не помните, о чем нам говорил Юрий Владимирович перед отъездом?

– Не надо слова руководства понимать так буквально, – отмахнулся Бобков. Слова генерала показались Колесниченко неубедительными.

– И все– таки. Вы, конечно, старше меня по возрасту, и по званию, но руководитель следственной группы все– таки я. И я требую предоставить мне прямую связь с председателем КГБ СССР Андроповым. Если он меня не поймет, не услышит – это будет его решение. Но влиять на него и, тем более, дезинформировать вы, как человек военный, не имеете права.

Бобков с чувством усталой обреченности посмотрел на молодого упрямца.

– Да нет, – сказал он. – Он поймет и услышит. Вот только, будет ли это хорошо.

– Я, Филипп Тимофеевич, не Христос – чтобы все, что я делал, было хорошо. Так я могу позвонить?

– Звони. Только отвечать за последствия будешь сам – даже в том случае, если до конца их не осознаешь.

Андропов выслушал доклад Колесниченко внимательно и не перебивая. В конце сказал буквально два слова:

– Возвращайтесь в Москву. Оба. Книжку везите с собой. Следствие еще не окончено.

Глава третья

08 декабря 1980 года, Москва, Лубянка

– Ну и ну, – с порога начал Андропов, когда Колесниченко и Бобков вошли в его кабинет. – Никак не мог ожидать такого демарша от генерала КГБ… – Бобков опустил глаза – он понял, что его непосредственный начальник ведет речь о книжке, которую он намедни пытался от него утаить, но сделал это как– то посредственно и непродуманно. Колесниченко было непривычно видеть человека такого уровня потупившим взор, пускай даже и перед председателем самой могущественной силовой структуры в СССР. – Добиться таких результатов в столь короткий срок, и попытаться обойти вниманием самую главную находку, которая может привести нас к действительным заказчикам и организаторам не только этого убийства, но и, возможно, целой цепочки других преступлений!

– Товарищ генерал армии, я лишь хотел предотвратить возможные народные волнения в республике, – вяло начал оправдываться Бобков, чья логика и последовательность мыслей еще вчера удивляли следователя. Оттого сегодняшние его оправдания никак не ассоциировались в мозгу с образом всесильного и умного генерала госбезопасности. – Сами понимаете, что такая находка, вкупе с предсмертной запиской Смагина, может значить только одно: что все представители власти, являющиеся киргизами, на своей родине находятся в постоянной опасности. Сколько еще таких книжек разошлось по всей Киргизии? Быть может, Смагин был лишь представителем какой– либо преступной группы, которая поставила убийства киргизских политиков на поток? А, даже если нет, где гарантия, что, опасаясь за свою независимость, киргизы не начнут убивать русских, так сказать, впрок? Мы с Владимиром Ивановичем уже видели некое подобие народного выступления в Чолпон– Ате, и повторение его…

– Я понимаю. Я тоже сначала так подумал, – ответил Андропов, снова удивляющий собеседников своим глубоким знанием оперативного материала и умением просчитывать на два шага вперед. – А потом вспомнил, что во время одного из приемов в ЦК Компартии Узбекистана видел точно такую же книжку на столе у Рашидова. Было это месяца два тому назад, когда нашу делегацию туда отправили с целью вручить Рашидову очередной вымпел за победу в социалистическом соревновании по сбору хлопка. Он, как вы понимаете, в очередной раз рапортовал о своих «успехах», складывающихся, в основном, из приписок, а мы от имени партии, все еще блуждающей впотьмах относительно его истинного лица, должны были его чествовать и премировать. И вот тогда взгляд мой случайно упал на такую вот книжку на его столе. Я еще тогда подумал: что бы ей у него делать? Какое отношение он имеет к Киргизии? И тут, вдруг, такая находка! Да вы садитесь, товарищи…

Колесниченко и Бобков сели за стол, а Андропов вышел из– за него и стал продолжать, нервно расхаживая по кабинету взад– вперед.

– Буквально вчера я поручил нашим товарищам из КГБ Узбекистана проверить, имелась ли в Библиотеке ЦК в Ташкенте такая книжка, которая, как мне удалось выяснить, вообще была выпущена ограниченным тиражом и была закрыта для распространения. Да, имелась! Подарил ее библиотеке не кто иной как сам покойный Ибраимов во время одного из дружественных визитов к Рашидову. Рашидов долго держал ее на руках, но две недели назад вернул, после чего, согласно библиотечному формуляру, книжка была выдана на руки министру внутренних дел Яхъяеву. Причем, последний до сих пор не возвратил ее в библиотечный фонд!

– Вот те раз! – всплеснул руками Бобков. – Но зачем она понадобилась ему?

– Как зачем? Чтобы спланировать покушение на Ибраимова, нужно было располагать точными сведениями, где он проживает, где отдыхает, какие имеет контактные телефоны, и кто является его соседями. Начать расспрашивать самого Ибраимова Рашидову и Яхъяеву было как– то не с руки, он мог бы заподозрить неладное и активизировать работу в Москве. Значит, навести все эти справки им предстояло тайно, инкогнито от него. Чем они и занялись на основании данной книжки. Яхъяев, приехавший во Фрунзе, незадолго до убийства Ибраимова, передал книжку Смагину и возложил на него всю подготовку к покушению. Времени на встречи у него было мало, ведь он практически все время проводил в компании Ибраимова – потому сам он не мог курировать каждый шаг убийцы от и до. Если бы сам взялся, то уж наверняка не допустил бы таких ляпов, как отпечатки пальцев на карабине и следование убийцы до места преступления на рейсовом автобусе…

– Верно, – задумался Колесниченко. – Выходит, что Яхъяев, посланный Рашидовым специально с целью убить Ибраимова и не дать ему встретиться с вами или с кем– либо из состава ЦК, передал Смагину книжку, по которой тот самостоятельно спланировал и осуществил преступление? Поскольку сам Яхъяев присутствовал при убийстве, то сопротивления Смагину не оказал. Но в дальнейшем подготовка оказалась столь топорной, что, предчувствуя скорый крах, генерал спешно вернулся в Ташкент! Выходит, так?..

– Именно.

– Но где доказательства встречи Яхъяева и Смагина накануне убийства?

– Эти доказательства предстоит добыть уже в Ташкенте. Генерал там забаррикадировался, Рашидов будет его защищать как зеницу ока. Но и без этих доказательств – разве уже собранного мало, чтобы заподозрить Яхъяева?

– Более, чем достаточно, – согласился Колесниченко. – Так значит, нам выезжать в Ташкент?

– Не совсем. В Ташкент поедет только генерал Бобков. Работы осталось не так много, и вся она носит технический характер, так что Вашего присутствия и участия практически не требует. Вы сегодня же поступаете в распоряжение Прокурора СССР – для вас есть новая работа.

Последнюю фразу Андропов сказал как– то особенно проникновенно и глядя Колесниченко в глаза, так, что ему показалось, будто он каким– то образом заинтересован в деле, что вот– вот ему должны поручить.

– Что за работа? – уточнил следователь.

– Ограблена вдова писателя Алексея Толстого. Из квартиры вынесено множество драгоценных камней и золотых украшений. Следов пока никаких.

– А КГБ тоже будет принимать участие в расследовании?

– Само собой. Когда речь идет о похищенных драгоценностях, которые вот– вот могут оказаться вывезенными за рубеж – сами понимаете, что тут их просто некому продать, – Комитет всегда включается в расследование. Но на сей раз мы включимся в него через вас.

– Это как?

– Вы показали себя как отличный работник во время работы в Киргизии, так что теперь я бы попросил вас не менее отлично провести все и в Москве. Я понимаю – вы подотчетны Роману Андреевичу, – но прошу вас и меня держать в курсе следствия. Не подумайте, это не стукачество, но те методы, которыми, как вы видите, работает союзное МВД, если не преступны, то уж точно далеки от идеала.

– А причем тут МВД?

– Оперативную работу будут вести они. Не исключен сговор высшего руководства МВД с теми, кто организовал ограбление – вам отлично известна тяга первых к роскоши вообще и к бриллиантам в частности. Потому велик риск того, что, без поддержки сверху, вы можете оказаться в ловушке оперативников, которые либо вообще ничего не будут делать, либо поведут вас по ложному следу. Допускаете такой вариант?

– Допускаю, – Андропов был прав, и следователю было бы глупо не соглашаться с теми истинами, что он озвучивал.

– А допускаете, что Роман Андреевич, человек пожилой и неконфликтный, пойдет на поводу у Щелокова и должной поддержки в вопросах ведения следствия вам не окажет?

– Допускаю.

– Значит, можно считать, что мы договорились?

– Так точно, товарищ генерал армии.

20 октября 1943 года, тот же кабинет

Писатель Алексей Николаевич Толстой появился в приемной руководителя контрразведки «СМЕРШ» Виктора Абакумова ровно в назначенное время, около 17 час 45 мин. Не признать этого человека даже тому, кто никогда не видел в его лицо было невозможно. Хотя внешность у него была весьма характерная и запоминающаяся. Огромный, грузный человек с шаркающей походкой и лысой практически головой, с боков которой некрасиво свисали остатки волос; с каплями белесых отсутствующих глаз на умиротворенном лице; в скрывающим их истинное выражение от всего мира затемненном пенсне, – весь он будто своей несуразностью напоминал своего же героя, кота Базилио из знаменитой сказки. Единожды увидев его, забыть было уже невозможно. Но даже тем, кто никогда не видел его воочию, его гнусавый, надменный и никогда не умолкающий голос едва ли не с порога возвещал, что перед ними знаменитый «красный граф» и секретарь Союза писателей.

И возвещал не просто так – с этим человеком советская верхушка очень считалась. Начала она это делать с того момента, как из эмиграции в конце 1920– х вернулся Максим Горький и потянул за собой молодого и талантливого писателя, родственника Льва Толстого, без чьей идеологии не существовало бы философии большевизма. Он нужен был Советской власти, чтобы плюнуть в лицо всему западному миру и всей эмиграции – продемонстрировав, что в СССР даже графу живется вольготно, пишется и думается легче, чем у них, и потому абсурдны все кривотолки, что отпускают вчерашние члены Антанты относительно подавления свободомыслия в молодом советском государстве в отношении «бывших людей». Нет, не подумайте, комфортно и удобно здесь не только пролетарскому писателю Горькому, но и надменно– выспреннему Толстому даже с его незавидным родовитым прошлым!

Таким образом, на каком– то этапе ему просто повезло – выбери Горький в попутчики кого– нибудь другого из бывшего эмигрантского круга, например, своего приятеля Ходасевича, рады были бы и ему. На Толстом просто удачно сошлись звезды – да и не просто эмигрантом он был, а родственником первого поборника правды и справедливости при кровопролитном царском режиме, самого Льва Николаевича! Это было только начало – в последующем Советская власть все так же продолжала расстреливать похожих на него образом мыслей и прошлым людей, а его только осыпала благами, продолжая делать перед Западом хорошую мину при плохой игре. Алексей Николаевич же достаточно быстро вжился в роль, стал потакать новой власти, с удовольствием принимая от нее подарки. И потому, стоило Западу что– нибудь проронить в отношении какого– либо двусмысленного шага Советской власти – в большие кабинеты тут же вызывался Толстой, получал премию или орден, или просто ценный подарок, а также поручение срочно высказаться по спорному вопросу так, как угодно в Москве – и вскоре весь мир уже читал его гневные и возмущенные статьи касательно той напраслины, что Англия и Америка неустанно возводят на СССР. Могли ли догадаться о том, что писатель давно продался? Могли, но не хватало извилин в мозгу и совести, чтобы стать на позицию графа – человека в высшей степени достойного, – который ради праха и тлена желтого металла опустился бы до лжи, да еще во всемирном масштабе. А он опустился, и уже давно. И, судя даже по своим дневниковым записям, перестал это от себя скрывать…

Абакумов назначил ему явиться под конец рабочего дня, когда Лубянка пустела, и основное место действия переключалось на фронты, а также на явочные квартиры. Все– таки тот факт, что писателя – человека по определению неподкупного – подкупают, да еще и в таких кабинетах, должен был быть скрыт от посторонних глаз. Задержав с приемом писателя всего на 15 минут – у него в это время находился его заместитель по следствию Рюмин, – генерал принял инженера человеческих душ ровно в шесть часов.

– Присаживайтесь, Алексей Николаевич.