КГБ против СССР. Книга вторая

– Да, силы у него хватает.

– А толку?

– В каком смысле?

– А в таком. Зою накануне из Союза не выпускали, ну да я уже говорила. Так вот она обратилась ко мне, чтобы я с Андроповым переговорила. А что я ему скажу? Он меня, наверное, и за человека не считает. Папиным именем козырять в таком щепетильном деле – сама понимаешь, я не могла. Тогда попросила Юру – он с Андроповым дружен вроде, тот часто ему помогает, да и встречаться они стали последнее время чаще обычного.

– Юра с Андроповым? А Щелоков об этом знает?

– Шутишь? Знал бы – уволил к чертям, они-то с Андроповым на ножах, и еще на каких. Поэтому и встречаются всегда тайно – я раз их разговор подслушала по телефону, так вот выяснила, что свидания назначают на окраине Москвы, то в парке Победы, то вообще за городом, в Ясенево. Никто их никогда вдвоем не видит, но что общаются они очень тесно – в этом я уверена. Ну попросила. Он поговорил, и тот даже вроде бы принял ее у себя. Она звонила, радостная, сообщала, что тот внимательно ее выслушал и пообещал помочь. Сказал, что надо будет еще раз встретиться и… после этого Зою убили.

– Не успели…

– Не успели. Ну, давай, помянем Зою нашу…

Подруги снова пригубили коньяк, после чего Брежнева продолжила свой монолог:

– Хотя черт ее знает, что на Андропова больше подействовало – то, что Юрка его попросил, или то, что Зоя в одном из разговоров с какими-то чиновниками то ли из ОВИРа, то ли из КГБ сказала, что, если они ее не выпустят, то она пойдет в посольство и подаст на эмиграцию. Сама понимаешь, советскому правительству не на руку было бы такой актрисы лишаться под такие «фанфары» – Протопоповой и Годунова с лихвой хватит, – Брежнева имела в виду советских фигуристов Людмилу Протопопову и Александра Годунова, которые год назад эмигрировали из Союза, попросив политического убежища во время гастролей по США. Бугримова понимающе кивнула головой, после чего осмелилась сделать предположение:

– А ты не думаешь, что ее из-за этой угрозы и могли..?

– А как тогда объяснить пропажу бриллиантов? Даже если бы КГБ имитировало убийство с целью ограбления, то деньги бы тоже взяли. А в противном случае – зачем им это надо? Зачем брать ценности? Куда они их денут? На что потратят и как сдадут государству?

– По карманам растащат?

– Ну, ты по себе-то не суди. Андропов, конечно, не ангел, но уж в чем-в чем, а в нечистоплотности его упрекнуть никак нельзя.

– Да, ты права. Пока больше вопросов, чем ответов.

– Вернее, ответ один: всем нам надо сейчас всю свою деятельность свернуть, лечь на дно, притихнуть, пока все не уляжется. С одной стороны, активничать сейчас будем – внимание чекистов к себе привлечем, они теперь в связи с этим убийством будут зорко за нами за всеми смотреть. А с другой – кто этот неизвестный мститель? Не придет ли он завтра за мной или за тобой?

– За мной-да, согласна, но ты – вне опасности. Такая охрана, да и потом дочь Генсека…

– Зоя тоже не простая была. Через нее наше правительство с американским более или менее связь поддерживало, пока был жив ее адмирал. Неспроста и жила она в соседнем с папиным доме, и позволяли ей больше, чем остальным. Наоборот, в их интересах было пылинки с нее сдувать, что они и делали даже после смерти этого ее… Джексона, что ли. Так что твоя версия никуда не годится. Лучше наливай еще, помянем Зою, да я пойду, а то Юрка хватится. А так, может, еще чего от него узнаю – сегодня пятница, вечером придет выпимши, разговорится…

Они помянули Федорову, хотели даже спеть ее любимую песню «Валенки», но не стали – слишком трагичный был повод для встречи. Брежнева ушла, а Бугримова позвонила кому-то и сказала, что теперь можно приходить, плацдарм свободен. Через полчаса с букетом роз наперевес и бутылкой шампанского на пороге квартиры появился любовник дрессировщицы, старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССП Владимир Колесниченко.

20 декабря 1981 года, 12 час 10 мин, Москва

Тот же самый Колесниченко выходил из кабинета Генерального прокурора Союза Рекункова, где минуту назад закончилась расширенная коллегия прокуратуры. По традиции собиралась она несколько раз в год – обычно, когда подводили итоги полугодия или года, планировалось какое-нибудь масштабное мероприятие союзного масштаба или происходило столь же масштабное ЧП. Сегодня, в конце года, сложного и насыщенного на происшествия, Генеральный прокурор снова подвел итоги работы главного надзорного ведомства, раскрыл проблемные вопросы взаимодействия с иными административными органами, указал на пути их решения. Были заслушаны доклады начальника следственной части Каракозова, заместителя прокурора Найденова, начальника ГУВД Москвы Трушина, столичного управления КГБ Алидина, заместителя министра Чурбанова. Но все эти люди мало привлекали внимание Колесниченко, который случайно в дверях столкнулся с генералом Бобковым, и решил перекинуться с ним парой слов.

Александр Рекунков, Генеральный прокурор СССР

– Здравствуйте, Филипп Тимофеевич, – несмотря на недоговоренности и разногласия, что имели место между двумя правоохранителями во время их совместной работы, Колесниченко сохранил приятное впечатление о генерале КГБ. Успешная совместная работа по делу Ибраимова, созвучность мыслей, что обнаружили оба коллеги при обсуждении итогов расследования убийства Афанасьева – все это характеризовало Бобкова с положительной стороны. Конечно, служба в Комитете и специфика той деятельности, что вел генерал, исполняя служебный долг, накладывали на его личность определенные отпечатки, но в целом это был ответственный и добросовестный криминалист, знаток своего дела, честный и порядочный – настолько, насколько им должен быть разведчик.

– Здравствуйте, рад вас видеть, – столь же приветливо отозвался генерал, протягивая руку следователю. – Как у вас дела? Что нового? Говорят, вы теперь занимаетесь делом Федоровой? Удалось как-нибудь продвинуться в этом вопросе?

– Немного удалось. Вот хочу как раз об этом с вами посоветоваться. Понимаете, поступила оперативная информация о том, что в дни, предшествующие убийству, Федорова была у Юрия Владимировича по вопросу ее выезда за рубеж. Вроде бы он ее выслушал и пообещал помочь, даже назначив встречу в день убийства или на следующий. Но смерть актрисы помешала этим ее планам. Андропову пока об этом ничего не говорил, как думаете, стоит? И вообще, хотел осведомиться, так сказать, из первых рук – ничего ли вам об этом не известно?

Бобков с интересом посмотрел на своего собеседника.

– Любопытно, откуда к вам могла поступить такая информация? Неужели Агеева завербовали?

Тот улыбнулся и ответил уклончиво:

– Вы же сами учили меня, Филипп Тимофеевич, что источников своей информации никому раскрывать не надо. Оперативная работа на то и оперативная…

– Понимаю и разделяю вашу точку зрения. Конечно, об этом целесообразно было бы спросить у Гения Сергеевича – я все-таки не адъютант председателя КГБ. Но кое-какой информацией поделиться могу – исключительно, чтобы не дать вам встать на ложный путь расследования.

– Буду вам очень признателен.

– Действительно, Федорову накануне смерти к дочери решено было не выпускать – она написала и издала на Западе явно антисоветскую книгу, и выпускать после такого к ней мать было бы для нас делом недопустимым. Каждый человек должен понимать, что за всяким действием наступает последствие. Сколько лет мы шли у нее на поводу, выпускали из Союза и, как вам наверняка известно, практически не досматривали на таможенных постах? А в благодарность что получили? Как прикажете на это реагировать?

– Но ведь сын за отца…

– Да, но отец за сына всегда в ответе. Равно, как и мать за дочь. Потому она и осмелилась явиться к Юрию Владимировичу на прием, чтобы ходатайствовать о помощи в решении этого вопроса. Уж не знаю, кто и как добыл ей такое право – думается, что ее подруга Брежнева. Но надо понимать, что Юрий Владимирович не лыком шит, и с такими просьбами к нему лучше не подходить. Я сам не присутствовал при разговоре, но уверяю вас – ей было отказано. Во всяком случае, это подтверждается ее угрозой, которая была обронена в день встречи и летела едва ли не по всем коридорам здания КГБ – она пригрозила эмиграцией и контактами с послом, если ей не разрешат выезд к дочери.

– Вы же там не присутствовали?

– Говорю вам – ор стоял такой, что слышно было даже в Лефортово. Так вот она пригрозила невозвращением. Не понимая, видимо, в чьем она кабинете и не осознавая пределы допустимого в разговоре. И потому ни о какой второй или третьей встрече, в день убийства или после него речи с ней быть не могло.

– А как тогда объяснить тот факт, что дверь убийце Федорова открыла сама?

– Как хотите. Убили с целью ограбления, по наводке, пришли с хорошим знакомыми – вариантов тысяча. Не думаете же вы, что порученец Андропова пришел к ней, чтобы всадить пулю в затылок?

– Нет, конечно, но все равно это странно. Умирает она сразу после визита к председателю КГБ. Может, кому-то было выгодно, чтобы вторая встреча у них не состоялась?

Бобков побелел – следователю показалось, что он разозлился.

– Говорю вам, никаких последующих встреч быть не могло и в проекте! И не понимаю вашего рвения в попытке идти по ложному следу – не все ли равно, в каких отношениях был убитый нечистый на руку человек с председателем КГБ? Да и могло ли быть такое, что отношения могли быть дружескими? Надо совсем не знать Юрия Владимировича, чтобы подумать такое!

– Да, наверное, вы правы, – сказал Колесниченко. – Пойдемте пообедаем.

Они спустились на первый этаж здания Генпрокуратуры, а по дороге следователь все время думал о том, что, судя по реакции Бобкова, он обманул. Встреча с Андроповым у Федоровой была – и прошла она весьма продуктивно, иначе зачем Бобкову с пеной у рта доказывать обратное?! А значит, должна была быть и вторая встреча, и, вполне возможно, в день убийства.

Глава четырнадцатая

21 декабря 1980 года, Москва

Звонок от вдовы майора Афанасьева, Олеси, раздался внезапно – когда следователь Колесниченко уже пришел домой и собрался ужинать. Она просила его прийти, сказала, что нечто срочное к нему имеет, что никак нельзя обсудить по телефону. Делать нечего – в память о старом друге он собрался и отправился по его домашнему адресу.

По дороге от метро до дома он увидел толпу людей с елями. И снова Новый год. Колесниченко поймал себя на мысли, что уже второй Новый год подряд ему выпадает самая работа – все время случается нечто, что происходит рядом с ним и одновременно требует его горячего и деятельного участия. В прошлом году как снег на голову в буквальном смысле свалилась смерть Афанасьева, его близкого друга, которую ему же и поручено было расследовать. Теперь – убийство Федоровой, которая состояла с Бугримовой в приятельских отношениях и потому касалась его не только как следователя, но и как человека. И это – в ту прекрасную пору, когда обычная грязная московская зима с промозглым ветром, приходящим с северо-запада, полным отсутствием снега, солью и грязью на дорогах волшебным образом превращается в сияющую огнями универмагов и ресторанов предновогоднюю зимушку. Когда аромат апельсинов перебивает аромат свежесрубленных елей, продающихся на каждом шагу. Когда очереди в продуктовых магазинах становятся больше обычного раза в четыре, но никоим образом от этого не тяготят тех, кто в них находится, вселяя всем и каждому чувство перемен к лучшему, о которых все время говорит вот уже 17 лет бессменный Генсек, обращаясь в новогоднюю ночь к своему народу. Ну почему, думал следователь, почему ему уже много лет не удается в полной мере насладится самим праздником и следующими за ним каникулами? Связано ли это с тем, какую профессию он выбрал для себя, или просто детство – то сказочное время, когда так ждешь любого значимого праздника и веришь в чудеса, что он за собой несет, – безвозвратно ушло, оставив его, как и всех его ровесников, в этой унылой серости неуклонного старения?..

Что же касается отношений следователя с Бугримовой – подругой убитой Федоровой – то они, хоть и порицались официальной советской моралью, а все же имели место быть между закоренелыми холостяками, коими оба из них являлись. Колесниченко было чуть больше сорока. Бугримова, хоть и была постарше, не достигла еще и пятидесятилетнего возраста, и потому внешность ее никак не выдавала той небольшой разницы, что была между ней и Колесниченко. Скорее наоборот – стать цирковой артистки, бывшей плюс ко всему еще очаровательной жгучей брюнеткой, украшала такой спутницей общество любого мужчины. Правда, вместе они появляться на людях не рисковали, да и вообще держали свою связь втайне даже от близких друзей. Бугримова – по понятной причине. Дружба с Брежневой и те связи, в которые она оказалась вовлечена посредством такой дружбы, начисто исключали возможность присутствия в ее обществе честных сотрудников правоохранительных органов, к числу которых, без сомнения, относился Колесниченко. Он же, в свою очередь, также не мог скомпрометировать себя компанией людей, о богатстве и нечистоплотности которых судачила вся Москва. Но чувства, которые они испытывали друг к другу, были все же в высшем смысле взаимными – Бугримова часто сообщала ему секретные сведения, получаемые от Брежневой или ее друзей, а следователь предупреждал об опасностях и поворотах того или иного дела. Нет, он вовсе не питал слабости или любви к тем, кто не чурается преступить закон, хотя бы в мелочи. Просто та информация, которую она ему давала, была для него большим подспорьем, и он чувствовал себя в некотором роде обязанным ей, за которой ничего особо криминального не водилось. Его жертвами были ее друзья – люди, не гнушавшиеся, как показывали последние события, даже человеческими жертвами в погоне за желтым металлом. Она от них отличалась. Хоть и ее квартиру не обошли стороной бриллианты, а все же ей они приплывали сравнительно честным путем.

Пока все эти мысли роились в голове измотанного за день Колесниченко, дорога до дома покойного друга пролетела, и он оказался в дверях его квартиры.

– Знаете, – торопливо заговорила Олеся. – У меня к вам дело. Я знаю, вы в добрых отношениях с Юрием Владимировичем Андроповым…