Доктор, который одурачил весь мир. Наука, обман и война с вакцинами

И это было моим первым шагом на пути к делу Уэйкфилда. Через неделю после поездки в Ирландию я заказал стенограмму дела мисс Бест против Wellcome – большую коробку прошитых по спирали папок, в которых была зафиксирована каждая минута 35-дневного судебного разбирательства. Как мне показалось, в деле было полно несоответствий, например, медицинских записей, противоречащих показаниям Маргарет. Женщина даже разрешила сделать своему сыну вторую АКДС, несмотря на очевидную побочную реакцию.

«Я ни на минуту не утверждаю, что миссис Бест лжет. Я лишь хочу подчеркнуть, что все описанные ей события произошли на 6–8 недель позже, чем она указывает, – сказал ведущий адвокат Welcome Генри Хики председательствующему судье в июне 1989 года.

Но судья так не считал. «Думаю, можно двигаться дальше», – ответил Лиам Гамильтон, председатель Верховного суда Ирландии, сидя среди скамей, почти таких же скрипучих, как скамейка Стюарта-Смита. – Если упомянутая хронология неточна, то мать действительно лжет».

Тем не менее, фармацевтическая компания не предъявила встречного обвинения. Дело набирало обороты. Врач мальчика тщательно вел дневники («насморк», «экзема» и т. д.), но в них ничего не было о припадках, которые, по свидетельству Маргарет, случались до двадцати раз в день.

Адвокат Хики настаивал на том, что мать сбита с толку. «Иногда люди могут убедиться в истинном ходе событий лишь в ретроспективе, мы видим такое каждый день у жертв дорожно-транспортных происшествий», – сказал он. Это заявление только ускорило принятие решения о судьбе Wellcome, позволив Верховному суду Ирландии вынести вердикт. История Маргарет была настолько запутанной – она рассказывала о ежедневных припадках и визитах к врачу, – что напрашивался вывод: если ее рассказ не соответствует действительности, то она, должно быть, лжет. Но позиция компании не поменялась. Раз она «не лжет», логично, что она говорит правду.

– Они могли бы просто держать язык за зубами, – рассказывает мне Маргарет о победе, которую отметили на небольшом медиафестивале. – Если бы они ничего не сказали и просто защищались, без рассуждений, лгу ли я, говорю ли я правду, сбита ли я с толку, если бы они ничего не сказали, им же было бы лучше.

Признаюсь, это был мой «Момент Гиннеса». Я подумал: могла ли она? Сделала ли она это? Почему бы и нет? Женщина из рабочего класса. Она бросила школу в двенадцать. Стала матерью. И победила фармацевтическую компанию. Фантастика. Но после некоторых размышлений мой восторг поутих. Она не просто победила. Ее дело повлияло на выбор других семей, которые пытались оценить преимущества и риски вакцин. Кроме того, я был журналистом. Я не был участником кампании против прививок. Я верил, что должна победить истина.

Итак, я копнул немного глубже. На самом деле меня ждал год работы. И я обнаружил реальных людей и конкретные факты, что позволило мне, журналисту, высказать иное мнение, отличное от решения Верховного суда.

Невероятно, но история Маргарет тоже началась с доктора, врача лондонской больницы. Он опубликовал свое исследование в медицинском журнале, и на эту статью разом набросилось и телевидение, и пресса. В журнале была приведена серия случаев, когда у детей в течение 14 дней после АКДС развивались неврологические проблемы. Эпидемия страха охватила земной шар.

Но это был не Уэйкфилд. Доктора звали Джон Уилсон. Он работал детским неврологом-консультантом в госпитале для больных детей на Грейт-Ормонд-стрит в Лондоне – в одном из лучших педиатрических центров мира, расположенном в 5 километрах от Royal Free в Хэмпстеде. Журнал был среднего ранга – Archives of Disease in Childhood, а паника в СМИ была запущена в шоу под названием This Week. В Великобритании на тот момент было всего три телеканала. Я заказал это видео и не раз его просмотрел.

– Довольны ли вы тем, что нашли связь между вакциной от коклюша и повреждением мозга? – спросил в апреле 1974 года репортер This Week Уилсона, который был одет в розовую рубашку с большим воротником и массивные очки. Его бакенбарды были аккуратно подстрижены до уровня челюсти.

– Лично я удовлетворен, я видел много детей, у которых, очевидно, имелась связь между тяжелым заболеванием, сопровождавшимся припадками, потерями сознания и очаговой неврологической симптоматикой, и прививкой, – ответил невролог.

– Что вы имеете в виду под словом «много»?

– Ну, за время моего пребывания здесь, то есть где-то за восемь с половиной лет, – вспоминал он о своем стаже работы на Грейт-Ормонд-стрит, – лично мне встретилось около восьмидесяти пациентов.

Уилсон был современником отца Уэйкфилда, Грэхема, и они оба считались первыми среди равных. Его черные волосы были уложены маслом, на рукавах блестели запонки, а его скрупулезный и вялый тон напоминал проповедь не сильно убежденного в своей правоте христианского епископа.

Уилсон заинтересовался иммунизацией в самом начале своей карьеры, еще до того, как была побеждена натуральная оспа. Англия начала борьбу с этой болезнью, и в конце XVIII века врач Эдвард Дженнер изобрел «вариоляцию», которая считается первой настоящей вакциной. Вскочив в последний вагон, в 1960-х Уилсон помогал адвокатом требовать возмещения ущерба от прививок. Он опубликовал свою статью про АКДС в январе 1974 года, за три месяца до того самого выпуска This Week. За 24 года до исследования Уэйкфилда Уилсон с двумя стажерами – немкой Марсией Куленкампф и бразильцем Хосе Саломао Шварцман – заняли четыре страницы в Archives.

«В период с января 1961 года по декабрь 1972 года в лондонском госпитале для больных детей было осмотрено около 50 пациентов. Их неврологические заболевания, вероятно, были вызваны прививкой АКДС, – поясняет Уилсон в тексте. – У 36 детей были получены адекватные данные о клинической манифестации. В исследования были включены только те пациенты, неврологические симптомы у которых возникли в течение 14 дней после вакцинации АКДС».

Уилсон заставил двух своих младших сотрудников обыскать архивы больницы в поисках записей, касающихся вакцины. Затем он использовал выбранный им самим двухнедельный срок для определения жертв вакцинации. «Это было очень наивное исследование», – сказал Шварцман более сорока лет спустя, когда я приезжал к нему в Бразилию.

До телетрансляции 79 % детей в Англии получали АКДС. Но к 1978 году, после фурора в газетах, этот показатель упал до 31 %. Последовало судебное дело. Я обнаружил сообщения о массовых процессах в Канаде и Соединенных Штатах, о двух – в Лондоне. Оба проводились под председательством Стюарта-Смита, судьи-виолончелиста. Именно эти дела преподали мне несколько жизненных уроков, которые позже помогут докопаться до правды в дурно попахивающей истории Уэйкфилда.

Первое лондонское дело об АКДС касалось мальчика с отклонениями в развитии. Его звали Джонни Киннер. Согласно показаниям его матери Сьюзен, в ночь после укола у него было пять или шесть припадков. Потом они случались каждый день. В дневниках врач отметил ряд легких недугов, и в амбулаторной карте не было обнаружено ничего серьезного.

Мать солгала. Сцена была трагичной. Сьюзен рычала на суде, как львица, защищающая своего детеныша: «Видите, вы сейчас пытаетесь меня запутать. Вы пытаетесь меня запутать». Но это было не так.

Стюарт-Смит постановил, что мать «не говорила правды», и ее собственный адвокат признал это. «Любой, кто присутствовал в суде и заслушивал свидетелей, видел расхождения между показаниями и медицинскими записями. Нет сомнений в том, что перспективы дела фактически равны нулю», – обратился он к судье в мае 1986 года.

Затем прошло второе заседание по делу Сьюзан Лавдей, девочки с проблемами развития. Однако на этот раз родителям не разрешили давать показания (из-за страха второго коллапса, с огромными затратами и задержками), пока ученые не сделают собственные выводы. В частности, в рамках этого дела была проанализировано британское исследование, в котором сообщалось, что «приписываемый риск» необратимого повреждения мозга после АКДС составляет 1 случай на 310 000.

Это исследование (названное Национальным исследованием детской энцефалопатии) длилось три года, включало 2 миллиона доз АКДС и было самым масштабным в мире. На него будут ссылаться в технических паспортах вакцин по всему миру.

Но когда судья приступил к работе, он обнаружил, что расчет конечной цифры был сделан только на основании семи ключевых пациентов. Итак, проигнорировав возражения исследователей, он заказал записи о семи детях и изучил их, одну историю за другой. У одного ребенка был синдром Рейе, который никак не связан с вакцинами. У троих было отмечено вирусное поражение. А в оставшихся историях и вовсе были «нормальные» результаты. Итого, относительный риск сократился до нуля.

Стюарт-Смит начал рассматривать другие педиатрические дела и пришел к выводу, что даже самые печальные рассказы не всегда заслуживают доверия.

«Дело 1473: показания родителей не соответствуют с изначальной историей».

«Дело 1509: симптомы появились в октябре прошлого года, эта запись была изменена несколько месяцев спустя на “начало приступов через 24 часа после прививки” на основании новых показаний родителей».

«Дело 1215: Заявление родителей о том, что ребенок был здоров до вакцинации, явно не соответствует действительности».

Он обнаружил мошенничество. Трудно представить, как еще можно все это объяснить. Например, были найдены две распечатки с оценкой навыков детей, в которых баллы необъяснимо изменились. В них были зарегистрированы одни и те же показатели, полученные в один и тот же день. Во второй распечатке баллы были ниже, что позволило отнести некоторых пограничных пациентов к группе заболевших. «Странно. Мне трудно понять, как одни и те же данные могут получить разные оценки», – подчеркнул судья.

Однако хуже всех ситуация была у Уилсона. Стюарт-Смит занялся исследованием, в котором заявлено о трех десятках жертв вакцинации. Судья просмотрел их все. Невролог признал, что у восьми не было связи между вакциной и симптомами. В пятнадцати случаях он согласился, что могла быть и альтернативная причина. Он стоял на своем только у двенадцати пациентов. Из этой оставшейся трети всего в трех случаях было достаточно информации, и даже в них роль вакцины не могла быть доказана. Удивительно, но у некоторых детей, о которых сообщил Уилсон, первые симптомы появились еще до вакцинации. Но самой поразительной в его серии была пара девочек-близнецов, которым не только поставили диагноз генетического заболевания, но и никогда не прививали АКДС.

В это просто невозможно поверить. Мое расследование завершилось почти семью тысячами слов на шести страницах Sunday Times. Я усвоил урок: когда речь идет о жертвах вакцинации, нельзя верить ни родителям, ни врачам. И после того, как я изучил загадочные темы, которые мне никогда больше не понадобятся (от «теста на набор веса мыши» до «принципов Арлвина-Гриффита»), я решил, что эта область исследования слишком сложна, чтобы ею заниматься по сиюминутной прихоти.

Буквально в этот же момент, в пятницу 27 февраля 1998 года, в приемной врача я взял в руки The Guardian и прочел первую страницу статьи из Хэмпстеда. В моем мозгу все еще прокручивалась история с АКДС, а Уэйкфилд уже попал в новости с MMR.

– Вам следует за это взяться, – предложил доктор, когда я уходил.

– Ну уж нет, – засмеялся я в ответ, – ни за что на свете.

8. Первый контакт

Итак, с чего все началось на самом деле? Был ли это телефонный звонок Мисс номер Два, когда Уэйкфилд впервые услышал о проблемах своего «сигнального случая»? Может, точкой отсчета можно считать создание женщиной в алом из Newsnight общества JABS для поиска союзников в борьбе за компенсацию?

Или все началось несколько десятилетий назад, на Грейт-Ормонд-стрит, с исследования другого врача?

Я представлю вам это дурно попахивающее дельце под кричащим заголовком:

Правда

Сначала действительно был телефонный звонок. Но звонили не Уэйкфилду. Он сам связался с британским государственным служащим, мужчиной 46 лет по имени Дэвид Солсбери, высокопоставленным чиновником, контролирующим вакцинацию. Это был довольно безэмоциональный и осторожный персонаж, не склонный к опрометчивости. До получения должности он работал педиатром под руководством невролога Джона Уилсона, и этот опыт сформировал его жизненную позицию.

Он был там, в палатах, и наблюдал приступы коклюша. Он присутствовал при переводе детей на Грейт-Ормонд-стрит, в специализированную детскую реанимацию с аппаратами искусственной вентиляции легких. Дэвид видел, как непривитые младенцы буквально захлебываются кашлем до смерти, когда их несут из машин скорой помощи, как плачут родители, как бегают медсестры. Он слышал рассказы о пациентах, заболевших коклюшем, с неизменно печальным концом. Солсбери видел синдром врожденной краснухи, который может привести к повреждению мозга, глухоте, слепоте и сердечным заболеваниям у младенцев. Ему были хорошо известны ужасы подострого склерозирующего панэнцефалита (ПСПЭ). Это медленная вирусная инфекция, вызванная тем самым вирусом кори. Он поражает мозг спустя долгое время после первоначального заражения. Обычно заболевание манифестирует легкой амнезией, затем следуют обмороки, припадки, кома, вегетативное состояние и смерть. Эта мрачная картина разворачивается за пару лет. Солсбери даже сопровождал Уилсона на встрече с родителями одного из таких пациентов, обреченного маленького мальчика. Им надо было сообщить ужасную новость.

«Я всегда буду помнить, как Джон объяснял им очень нежно и чутко, что их ребенок умрет», – рассказал мне Солсбери по телефону.

На момент звонка Уэйкфилда Солсбери работал в Friar’s House: офисном здании в Elephant and Castle, захудалом райончике со сложным рисунком транспортных линий, расположенном в паре километров к югу от реки Темзы. Здесь функционировало несколько правительственных кабинетов, где занимались пенсиями, социальным обеспечением и другими социальными услугами. Лишь немногие сотрудники могли претендовать на что-то более комфортное, чем офис Солсбери № 388 с видом на парковку.

Все началось за два с половиной года до звонка мисс Два Уэйкфилду и за два месяца до вакцинации сына Джеки – Флетчера Роберта, о чем она позже будет рассказывать в Newsnight. В среду, 23 сентября 1992 года, секретарю Солсбери поступил тот самый звонок, который можно считать отправной точкой всей этой истории.

В то время команда Солсбери начала большой проект – выпуск новой вакцины против Haemophilus influenzae типа b. Сам Дэвид занимался вопросами поставки, общался с фармацевтическими компаниями, устранял препятствия для транспортировки вместе с подрядчиками Министерства здравоохранения и отвечал на бесконечные вопросы врачей.

«На линии доктор Эндрю Уэйкфилд. Медицинская школа Royal Free. Что-то о MMR».

Опять MMR. Солсбери слышал новости о проблемах с ее безопасностью. Всего неделю назад, в прошлый понедельник, Кеннет Кайман, главный санитарный врач, написал буквально каждому доктору в Англии и Уэльсе, что две марки этой вакцины отзываются. Одна называлась Plusarix (британская компания SmithKline Beecham), другая – Immravax (французская компания Pasteur-Merieux). Остается только одна – M-M-R II компании Merck, при условии, что поставки из США будут бесперебойными.

В своем письме Кайман объяснял причину такого решения. Грубо говоря, вирус паротита был слишком силен, и у некоторых детей после этих прививок появлялись симптомы. В MMR все вирусы оставались в живом, хоть и в ослабленном виде. И после введения одной из двух вышеназванных вакцин у пациентов развивался паротит, который, по идее, эти прививки должны предотвращать. Заболевание обычно проявляясь в легкой форме менингита – воспаления слизистой оболочки мозга.

Канада и Япония уже действовали. Британские правительственные лаборатории тем временем определили риск: 1 на 11 000 инъекций. Однако, как подчеркивается в письме Каймана, этот показатель все равно был «значительно ниже», чем риск естественного заражения.