Оценить:
 Рейтинг: 0

Тайна записной книжки Доры Маар. Дневник любовницы Пабло Пикассо

Год написания книги
2019
Теги
<< 1 2 3 >>
На страницу:
2 из 3
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Потому-то я и настаивала в беседах с аукционистом из Сарла. Я заверяла, что знаю его профессию… понимаю его этику… я сочувствую, я сожалею… Но он был все так же несговорчив. Невозможно было вырвать у него новый адрес продавцов или хотя бы узнать, какие еще предметы они передали ему на продажу. Он лишь согласился переслать им письмо, на которое они так и не ответили. И сам перестал отвечать на мои письма.

«Это деликатная просьба, и юридически я не имею права ее удовлетворить, не накликав на себя неприятности».

Юридически он был прав. Мой отец это подтвердил: «Имена продавцов – конфиденциальная информация». Кажется, это был один из последних наших серьезных разговоров… Правда, отец счел нелепым делать тайну из происхождения такой скромной вещицы. Уж он-то был бы посговорчивее. Потом заключил, улыбаясь: «Все-таки это не какой-нибудь Пикассо, эта твоя вещица!» А вдруг?.. Я проверила: увы, между почерком из записной книжки и почерком Пикассо не было ничего общего.

Но, заинтригованная его замечанием, я внимательнее перечитала последнее письмо аукциониста. Для чего ему понадобилось говорить мне, что он плохо знает эту пару? Ему известно даже то, что они недавно переехали «довольно далеко отсюда»! И, видимо, он позвонил им, раз с такой уверенностью заявил, что «у них отсутствует связь с владельцами этой записной книжки» и что они «больше не хотят об этом слышать»!

Почему они скрываются? Аукционист не задал мне ни одного вопроса о самой записной книжке. А мои вопросы его смутили.

Он не подозревал, с какой энергией может взяться за свалившуюся с неба загадку такой упертый человек, как я. Он не знал, что для меня эта книжка – сокровище! И даже если дверь аукционного зала Сарла закрылась, моя записная книжка осталась открытой для самых неожиданных обретений, какие только можно себе представить.

Непременно существует объяснение, причина, по которой однажды в Бержераке некто, достав этот красный кожаный футляр, принял решение продать вещицу, даже не подумав извлечь из нее все содержимое. Возможно, достаточно найти этот Бержерак на карте: в префектуре Дордонь, в центре Перигора, всего в ста километрах от Бордо, Брив-ла-Гайарда, Каора и Ангулема, но более чем в шестиста километрах от Сен-Жермен-де-Пре. Кто же это умудрился жить или умереть в Бержераке, прекрасно зная «весь Париж»?

В «Википедии» я нашла список «известных людей, имевших отношение к местной коммуне», которые могли встречаться в 1950-х с гениями из записной книжки:

– Деша Дельтей, «американская классическая танцовщица, известная своими акробатическими позами»;

– Элен Дюк, актриса;

– Жан Бастиа, режиссер и сценарист;

– Жан-Мари Ривьер, актер, режиссер-постановщик и директор мюзик-холла;

– Жюльетт Греко, актриса и певица.

Но ни одно из этих имен не соотносилось с именами из записной книжки. Даже Жюльетт Греко: в ее адресной книжке за 1951 год, скорее всего, были бы имена Сартра, Виана [20 - Борис Виан (1920–1959) – французский прозаик, поэт, джазовый музыкант и певец.], Космы [21 - Жозеф Косма (1905–1969) – французский композитор.]… Это не совсем ее мир.

Но в конце концов я найду. Я пойду до конца. Я узнаю, кому эта вещь принадлежала.

Ашилл де Менерб 22 улица Птит Фюстери, Авиньон

Бог с ним, с Бержераком! Довольно с меня продавцов и аукционистов! Поскольку я располагала неким вещественным свидетельством, я решила его исследовать: расшифровать строчку за строчкой, страницу за страницей, составить список известных друзей неизвестного гения, неизвестных поискать в интернете. Я разгадаю эту загадку.

A – Б: Первое слово не разобрать, так как часть его закрывает чернильная клякса. На второй строчке что-то вроде Андрад, Айяла. На четвертой – первое знакомое имя: Арагон! Затем несколько контактов, которые не вызвали у меня особого интереса: Ашилл де Менерб, Бернье, Баглюм… Далее шли несколько имен и адресов, которые ему или ей явно были необходимы, видимо потому, что речь шла о более близких знакомых: Бретон, 44, улица Фонтен; Брассай, 81, улица Сен-Жак; Бальтус, Шато де Шасси, Блисм, Ньевр.

На страничке с буквой «С» первым значился Кокто: 36, улица Монпансье, телефон: РИК 5572, или 28 в Мийи. А разве первые записи – не свидетельство наибольшей близости? К тому же поэт вел светский образ жизни, и его адрес был известен всему Парижу. Затем шли художники: Кото, 26, улица Плант, Шагал, 22, площадь Дофина…

Глаза, словно папарацци, пренебрегая менее известными именами, сосредотачивались на випах: Элюар, Джакометти, Леонор Фини, Ноай [22 - Мари-Лор де Ноай (1902–1970) – французская художница, виконтесса.], Понж, Пуленк, Николя де Сталь… Большинство друзей хозяина записной книжки легко можно было найти в интернете: Лиз Деарм [23 - Лиз Деарм (урожд. Анн-Мари Лиз Хирц, 1898–1980) – держательница салона, писательница и поэтесса, муза сюрреалистов.], писательница и муза сюрреализма, Луис Фернандес [24 - Луис Фернандес (Луис Фернандес Лопес; 1900–1973) – испанский художник, друг Пикассо.], художник и друг Пикассо, Дуглас Купер [25 - Луис Фернандес (Луис Фернандес Лопес; 1900–1973) – испанский художник, друг Пикассо.], великий коллекционер и историк искусства, Роланд Пенроуз [26 - Сэр Роланд Алджернон Пенроуз (1900–1984) – английский художник, историк искусств и поэт, коллекционер и пропагандист современного искусства.], английский сюрреалист, Сусана Сока [27 - Сусана Сока (1906–1959) – уругвайская поэтесса, переводчик, издатель.], уругвайская поэтесса…

Собрание имен стало напоминать послевоенный светский справочник, тщательно подобранный список гостей на приеме, указатель имен, упомянутых в биографии знаменитого художника. Или групповое фото, на котором в красном полумраке лаборатории постепенно один за другим проявляются лица его участников.

Владелец записной книжки тоже постепенно проявлялся через эти связи. Он встречался с величайшими поэтами своего времени, в большинстве сюрреалистами, но не только: Элюаром, Арагоном, Кокто, Понжем, Андре дю Буше [28 - Андре дю Буше (1924–2001) – французский поэт, эссеист, переводчик.], Жоржем Юнье, Жаном-Пьером Жувом [29 - Жан Пьер Жув (1887–1976) – французский поэт, прозаик, эссеист, переводчик.]. Но больше вращался среди художников, имена которых Шагал, Бальтус, Брак, Оскар Домингес [30 - Оскар Домингес (1906–1957) – испанский художник-сюрреалист.], Жан Элион [31 - Жан Элион (1904–1987) – французский художник-абстракционист.], Валентина Гюго [32 - Валентина Гюго (урожд. Валентина Мари Огюстин Гросс; 1887–1968) – французская художница и иллюстратор.]… Довольно много сюрреалистов… Галеристы и один реставратор… Должно быть, книжка принадлежала художнику! А поскольку у него записан телефон психоаналитика Лакана, значит, время от времени он возлежал у доктора на кушетке.

Беспокойный художник, депрессивный, истеричный или меланхоличный. Но не богемный, не проклятый: он или она твердо стоял на земле, имея под рукой координаты сантехника, мраморщика, клиники, ветеринара и парикмахера. О, значит, это записная книжка женщины!

Итак, это женщина-художник, тесно связанная с сюрреалистами, посещавшая Лакана и вращавшаяся среди самых известных людей своего времени. Если придираться, в ее круге не хватало лишь четырех-пяти гигантов того времени: Пикассо, Матисса [33 - Анри Матисс (1869–1954) – французский художник и скульптор, лидер течения фовистов.], Дали [34 - Сальвадор Дали (1904–1989) – испанский художник и скульптор, один из самых знаменитых представителей сюрреализма.], Миро [35 - Жоан Миро (1893–1983) – каталонский художник-абстракционист, скульптор и график.] и Рене Шара [36 - Рене Шар (1907–1988) – французский поэт, один из крупнейших лириков XX века.]… Но вместо того чтобы искать отсутствующих, следовало поискать отсутствующую: ту, что держала ручку, с помощью которой на двадцати страничках оставила нам моментальный снимок своего мира.

Иногда она делала орфографические ошибки или переиначивала имена собственные: писала «Рошешор» вместо «Рошшуар», Лейрис через «и» вместо «е» и «Алиса Токлейс» вместо «Токлас» [37 - Алиса Бабетт Токлас (1877–1967) – американская писательница.]. Выходит, это иностранка или у нее была дислексия.

Вначале она старалась. Каждая страничка начинается со списка имен, каллиграфически выписанных, всегда одной и той же ручкой, явно переписанных из предыдущей записной книжки. Буквы получались правильные, довольно круглые, с характерными живыми, но сдержанными линиями. И потом, через несколько строк, почерк становился сумбурным, беспорядочным: это новые контакты, адреса которых она записывала позже, на ходу, на краешке стола, в одной руке держа трубку, в другой – первый попавшийся карандаш, или же дело было в том, что она была раздражена, устала, торопилась.

У букиниста я раскопала гигантский справочник за 1952 год. Он весил не менее пяти кило, в оранжевой обложке из выцветшей ткани и с рекламой на суперобложке. В нем я отыскивала имена и адреса из записной книжки, проверяла, сравнивала.

Адрес Жака Лакана точно совпал с адресом в блокноте: Лакан, доктор, 30, улица де Лилль, телефон: ЛИТ 3001. Но, увы, Блондэн с проспекта Великой армии оказался тезкой писателя, хирургом. Было еще как минимум три адреса врачей. Что еще более удивительно – в книжке значился Триллат, графолог. Значит, ей было любопытно узнавать что-то о других по их почерку. И менее значительные: салон красоты и скорняк с бульвара Сен-Жермен. Я начала представлять себе владелицу записной книжки художницей-кокеткой. Возможно, очень красивой… Или вот фирма «Микомекс» на улице Ришелье, импорт-экспорт: ей, должно быть, требовалось переправлять свои картины. Я перескакивала от справочника к записной книжке. От записной книжки в «Гугл». Из «Гугла» в «Википедию». И каждое новое крошечное открытие становилось для меня очередной победой.

Но некоторые имена разобрать не получалось. Камилла? Кателл? Полетт? Лоррен? Мадлен? Женские имена, нацарапанные так, чтобы их могла прочесть лишь та, что записала, которая знала их настолько хорошо, что в фамилиях не было нужды. Мне вспомнились несколько слов Патрика Модиано о жизни Доры Брудер[38 - «Дора Брудер» – биографический и автобиографический роман французского писателя Патрика Модиано (р. 1945), лауреата Нобелевской премии по литературе (2014).]: «То, что мы знаем о них, часто сводится всего лишь к адресу. И эта топографическая точность контрастирует с тем, что навсегда останется неизвестным об их жизни – с этой пустотой, с этой подспудной немотой и тишиной».

Ашилл де Менерб навсегда останется тайной. Владелица записной книжки записала адрес: 22, улица Птит Фюстери в Авиньоне, и телефон. Но через семьдесят лет это все, что о нем известно, словно такого человека никогда не существовало. Он не оставил следа. Стоило ли зацикливаться на этом имени? Будь я разумным человеком, я бы перешла к следующему. Но этот Ашилл как лейкопластырь прилип к моим пальцам. И хорошо, что прилип! Внезапно, словно под увеличительным стеклом, я другими глазами увидела написанное. Я читала слишком быстро или слишком сосредоточенно: она никогда не писала «Ашилл де», она писала «архи… те… ктор»! Ну конечно, архитектор! А Менерб – живописный городок в Провансе… Должно быть, у нее был дом в тех местах, и ей нужен был архитектор из Авиньона, чтобы следить за ходом работ.

Мои пальцы дрожали, барабаня по клавиатуре компьютера. В «Википедии» в статье «Менерб» говорится, что только два художника останавливались в тех местах в начале 1950-х. Я тут же исключила Николя де Сталь, поскольку он фигурировал в записной книжке.

Вторым было имя женщины… художницы… фотографа… музы сюрреалистов… очень близкой к Элюару и Бальтусу… пациентки Лакана… Но это же она! Все соотнеслось, совпало, вплоть до отсутствия имени Пикассо на страничке с буквой «П». В 1951 году, через шесть лет после разрыва, она не стала переписывать в новую записную книжку ни его адрес, ни номер телефона, и большего сделать не могла. Да, у меня в руках была записная книжка не «какого-нибудь Пикассо», а Доры Маар!

Мне помнится, я даже вскрикнула! Как футболист, который, только что забив гол, сжав кулаки, кричит почему-то: «Да!». Потом позвонила Т. Д. Этот чертов телефон не отвечал. Но кого еще могла я оглушить воплем: «Я нашла!»?

«Сначала я нахожу, потом ищу», – говорил Пикассо. Это именно то, что я собиралась сделать: попытаться найти, то есть понять.

Теодора Маркович,

6 улица Савой, Париж

Дора Маар… У меня в голове всего несколько образов, связанных с ее именем: Пикассо с обнаженным торсом, Пикассо в полосатой майке, Пикассо, работающий над «Герникой»… И картины, на которых он рисовал или писал ее в образе «плачущей женщины», обезображенной болью, опустошенной.

Да будет благословен «Гугл»: я ловлю волну, я щелкаю мышью, я поглощаю все, что попадает мне под руку… «Дора Маар, французская художница и фотограф, подруга Пикассо», «Дора Маар, настоящее имя Генриетта Теодора Маркович, родилась 22 ноября 1907 года в Париже», «единственная дочь хорватского архитектора и француженки из Турени», она «провела свое детство в Аргентине и в 1920 году вернулась во Францию», «подруга Андре Бретона и сюрреалистов», «любовница Жоржа Батайя». Даты, города, имена. «Дора Маар, заметная фигура XX века», «обладала глубоко оригинальным стилем». И всякий раз упоминания о Пикассо: других женщин он «любил более страстно, но ни одна из них не оказала на него такого влияния», «Пикассо побудил ее отказаться от фотографии», «Пикассо оставил ее ради юной Франсуазы Жило [39 - Мари Франсуаза Жило (р. 1921) – французская художница и график, ставшая знаменитой в 1964 году, с публикацией ее мемуаров «Моя жизнь с Пикассо».]»… Обрывки жизни, всплески страданий: интернирование, электрошок, психоанализ, обращение к Богу, одиночество…

Таким образом, владелица записной книжки была подругой Пикассо почти десять лет, с 1936-го по 1945-й. До него она была отличным фотографом. После него – художницей, впадавшей в безумие, затем – в мистику и закончившей отшельничеством.

Мне было весело составлять список определений, которыми ее характеризовали. Я надеялась из этого облачка слов получить ее портрет: красивая, умная, отчаянная, волевая, неистовая, вспыльчивая, надменная, цельная, восторженная, гордая, достойная, воспитанная, властная, манерная, тщеславная, загадочная, сумасшедшая…

Большинство посвященных ей в прессе статей относятся к 1997 году и связаны с ее смертью, а затем и аукционом, где распродавалось ее имущество на 213 миллионов евро, которые поделили меж собой государство, эксперты, аукционисты, генеалоги и две далекие наследницы из Франции и Хорватии, никогда в глаза ее не видевшие.

Наконец я наткнулась на фразу, которая неизвестно кому принадлежит, поскольку ее постили-перепостили по всему интернету: «Она была любовницей и музой Пабло Пикассо, и эта роль затмила все, что она создала». Жестокие потомки, признавая за ней роль любовницы, безжалостно хоронят ее творчество, поглощенное тенью великана. Жестоко, но факт. Кому известно творчество Доры Маар? Кто помнит, что она была одной из немногих женщин-фотографов, которых принимали за свою сюрреалисты? Кто знает, что шестьдесят лет своей жизни она посвятила живописи?

Самые известные ее фотографии – это портреты Пикассо. Но самые впечатляющие – это те, что она сделала до него: бредовые эксперименты, сюрреалистические коллажи и социальные фотографии. Когда она познакомилась с испанским художником, ей не было еще тридцати, а она была более известна, чем ее друзья Брассай и Картье-Брессон [40 - Анри Картье-Брессон (1908–2004) – знаменитый французский фотохудожник, отец фоторепортажа и фотожурналистики, основатель жанра «уличная фотография».]. Даже сегодня коллекционеры и крупные музеи на аукционах перехватывают друг у друга ее фото. Но к ее картинам, которым она придавала значительно большее значение, это не относится.

Многие исследователи уже отдали дань ее судьбе: несколько солидных биографий, романы, на которые вдохновила авторов ее жизнь, множество книг по искусству. Почти все они написаны женщинами, очарованными ее судьбой и ее тайной – тайной трагической героини, которая, как Камилла Клодель [41 - Камилла Клодель (1864–1943) – французский скульптор и художник-график; ученица и возлюбленная скульптора Огюста Родена, последние 30 лет своей жизни проведшая в клинике для умалишенных.] или Адель Гюго [42 - Адель Гюго (1830–1915) – младшая дочь Виктора Гюго, одержимая безответной любовью, которая свела ее с ума.], одержимая страстью, отдавалась, отрекаясь от себя. И вот я тоже оказалась в этом ряду…

Должно быть, она начала заполнять свою книжку в январе 1951-го. В Париже дул ледяной северный ветер. В канун Нового года выпал снег. В квартире на улице Савой было очень холодно, тем более что она имела обыкновение экономить уголь. Перед письменным прибором на столе красного дерева она достала одну из перьевых ручек, что подарил Пикассо. За шесть лет ничего не изменилось: она спала на кровати в стиле ампир, на которой они любили друг друга, и жила в окружении его подарков, картин, скульптуры и мелких безделиц, которыми были забиты ящики ее шкафов. Стены она капитально не перекрашивала: было бы кощунством закрасить насекомых, которых, забавляясь, мастер рисовал в трещинах стен.

Я представляла, как одна за другой она прилежно заполняла крошечные странички. Начала с буквы «А», затем выводила имена на букву «Б». Но вдруг перестала строго придерживаться алфавита. Должно быть, она делала так, пытаясь разобраться: друзья, которые предали, не заслуживали больше ни строчки. Иногда она колебалась: к чему все это? И некоторые имена сохраняла, как хранят фотографию или сувенир. Самым сложным было отказаться от имен умерших, которые, должно быть, напоминали призраков из старых справочников. Удалив эти имена, она словно заново их похоронила…

Эта книжка – слепок ее мира 1951 года: страты друзей и знакомств, накопленные за долгие годы, и среди них, конечно, несколько новых. Но кто на самом деле что-то значил в этом списке? Кто ей звонил? Какие номера она набирала сама? Если бы кто-то сегодня нашел наши контакты на смартфоне, он бы узнал, кому мы отдаем предпочтение, восстановил бы историю наших звонков, прочел наши смс и переписку по электронной почте, прослушал голосовые сообщения. Он бы узнал о нашей жизни все…

Ее жизнь осталась немой, как могила. Тем не менее записная книжка могла бы рассказать о нежных руках с всегда ухоженными ногтями, которые опускали ее в сумку или доставали оттуда, с самого дна. Благодаря книжке можно определить ее настоящих друзей. Она помнит разговоры, признания, смех, споры или слезы, единственным свидетелем которых была. Как и моменты одиночества, когда спутниками хозяйки оставались лишь кот и закрытая записная книжка.

Гостиная в квартире на улице Савой стала ее мастерской. Дора запиралась там на целые дни и даже недели. «Мне нужно удалиться в пустыню, – сказала она другу. – Я хочу создать ауру тайны вокруг моих работ. Вызвать у людей желание их видеть. Я все еще слишком известна как любовница Пикассо, чтобы меня всерьез воспринимали как художницу» [43 - Лорд Дж. Пикассо и Дора. Изд-во «Сегье», 2000. James Lord, Picasso et Dora, Se?guier, 2000*.]. Она догадывалась, что ей следовало создать себя заново, заставить всех забыть «Плачущую женщину», написать другую историю своей жизни.

Но ей приходилось уединяться и тогда, когда она больше не выносила ни саму себя, ни то, что писала. Когда ей становились невыносимы как изоляция от других людей, так и эти другие люди. Когда она была не готова выглядеть некрасивой, с осунувшимся лицом и заплывшими глазами. Она ведь была такой гордой.

<< 1 2 3 >>
На страницу:
2 из 3

Другие аудиокниги автора Брижит Бенкенмун