Косиног. История о колдовстве

Однако весь опыт Абиты показывал: вопросы морали пуритане склонны усложнять, насколько это в человеческих силах. Странное дело: ведь все эти эдикты, ритуалы, каноны – особенно отдававшие католичеством – и были самой сутью того, что они отвергали, так как их убеждения призывали к уничтожению всех преград меж ними и Господом на небесах. Нагляднее всего это кредо проявлялось именно здесь, в доме собраний, среди голых стен без какого-либо убранства: ни алтаря, ни распятия, ни единого украшения, кроме нарисованного на кафедре огромного глаза, ока Господня, сверлящего собравшихся пристальным, всевидящим взглядом.

Покосившись на глаз, Абита поспешно отвела взгляд, охваченная неодолимой тревогой. Под этим неумолимым взглядом ей всякий раз вспоминался совсем не Господь, а отец, его гневные разглагольствования и исступленный бред – особенно под конец, после смерти матери.

Между тем пыл преподобного набирал силу, за кафедрой он стоял прямо, непоколебимо, слегка подавшись всем телом к пастве, словно встречая грудью все ветры самой Преисподней. Вцепившись в край кафедры узловатыми пальцами левой руки, в правой он сжимал Библию, пристукивал ею, подчеркивая каждое новое обличение, внушая саттонцам, как им стать добродетельнее в глазах Господа.

Тут кто-то вскрикнул. Оглядевшись, Абита увидела потирающего затылок Сесила: помощник шерифа Харлоу только что звучно приголубил его колотушкой. Должно быть, Сесил задремал, а может, был уличен в перешептываниях с одним из друзей.

Абита поспешно выпрямилась, расправила плечи, как и многие из остальных: показаться нерадивым не хотелось никому. «Клянусь, здесь, в доме собраний, холодней, чем на улице», – подумала она, плотнее кутаясь в шаль, чтобы хоть немного согреться. В зале имелась огромная печь, но топить ее во время служб запрещалось, так как кто-то где-то решил, будто холод проповедям только на пользу, будто замерзшие прихожане отчего-то становятся ближе к Богу. «Кому это могло прийти в голову? Какой жестокий глупец решил, что это хорошая мысль?» – гадала Абита, представляя себе кучку желчных старикашек в высоченных шляпах, собравшихся в каком-то вонючем погребе и наперебой старающихся перещеголять друг дружку в изобретении новых мытарств для прихожан.

За кафедру в свою очередь встал преподобный Коллинз, а после его, наконец, сменил преподобный Смит. Где-то на середине проповеди преподобного Смита Ансель начал стонать. Абите даже из заднего ряда было прекрасно видно, как он пытается облегчить муки, перенося тяжесть тела то на одно колено, то на другое. Да, в Саттоне его, шныряющего по деревне, подглядывающего за соседями, всюду высматривающего козни нечистой силы и ведовство, считали полоумным, однако сейчас, коленопреклоненный, поникший головой, он казался всего-навсего несчастным стариком, внушающим невольную жалость. Вот только сочувствия в глазах прихожан Абита не замечала – одно только осуждение. Порой ей казалось, что чужие оплошности доставляют саттонцам великую радость, позволяя им выглядеть лучше, благочестивее, и уж наверняка удостоиться места близ Господа, когда Он, наконец, призовет к себе своих чад.

Сквозь плотные тучи в утреннем небе пробился солнечный луч. Окна дома собраний были остеклены, хотя стекло в Саттоне считалось редкостью: большая часть домовладельцев до сих пор обходилась вощеной бумагой. Стоило мягкому, покойному свету солнца согреть щеку Абиты, слова проповедника начали меркнуть, превращаться в невнятный отдаленный гул, и взгляд ее, скользнув по рядам собравшихся, остановился на изящной шее, квадратной челюсти, полных губах, легкой улыбке шерифа, Ноэ Питкина. Уже не в первый раз Абите подумалось, как прекрасно было бы почувствовать на губах его губы, а его сильные руки – на грудях…

Почувствовав легкий трепет в чреслах, она моргнула и разом опомнилась.

«О нет, Аби. Ты лучше душу себе не трави. Не место здесь».

Взгляд ее метнулся в сторону Эдварда, и тут Абите сразу же сделалось совестно. Эдвард неизменно был с нею добр, и ей очень хотелось воздать ему по справедливости. Однако это не всегда давалось так просто: ведь он куда чаще напоминал добродушного дядюшку, чем мужа. Да, отчасти из благочестия, но и из-за увечья, из-за странностей в образе мыслей. Сколько раз ей приходилось напоминать себе, что Эдвард неловок со всеми, не только с ней! Вновь покосившись на шерифа, Абита вздохнула. «Мне просто нужно чувствовать себя желанной, Эдвард, вот и все. Всего-то навсего».

– Встаньте, – велел преподобный Картер, прервав мысли Абиты.

Поднявшись, Абита вместе с прочими женщинами принялась дожидаться, пока к выходу, начиная с передних рядов, молча, степенно не проследует вереница мужчин. Проходя мимо, Эдвард взглянул на нее, и Аби ответила ему ободряющим взглядом. По пятам за Эдвардом, придерживая младшего брата за плечо мясистой ладонью, с широкой, уверенной улыбкой на лице шел Уоллес.

«Эх, стать бы мужчиной хоть на сегодня, – подумалось Аби. – Как бы я поставила этого нахала на место!»

После того, как мужчины вышли за порог, настала очередь женщин. Сидевшей на последней скамье, Аби казалось, что ее черед не настанет вообще. «А еще медленнее плестись ты не можешь?» – думала она, провожая взглядом старую вдову Пратт, ковылявшую мимо, но вот, наконец, и ей представился шанс протиснуться к двери мимо полудюжины девиц помоложе. Оказавшись снаружи, Аби увидела Эдварда, Уоллеса и всех трех проповедников, направляющихся к общинной площади, и двинулась за ними, но тут ей заступила дорогу Хелен.

– Принесла? – спросила она, украдкой оглядевшись, не слышит ли кто.

– А? Что?

– Амулет, – одними губами прошептала Хелен.

«О Господи, ну конечно», – подумала Абита и хлопнула по карману передника, уверенная, что позабыла об амулете за утренней суматохой, но нет, амулет, упрятанный в крохотный узелок из мешковины, оказался на месте. Должно быть, Абита сунула его в карман накануне.

Хелен округлила глаза.

– Это он и есть?

Абита, кивнув, вложила узелок ей в ладонь, и Хелен прижала приобретение к груди.

– И подействует? В самом деле подействует? – едва слышно спросила она. – На Исаака, как ты и сказала?

– В самом деле, – подтвердила Абита, глядя за спину Хелен и больше не видя Эдварда. Ей нужно было спешить.

– А мне надо просто положить его под подушку с…

– Да, да, – заверила ее Абита. – Просто сделай в точности как я сказала. Но помни: я ничего не обещаю. Бывает, музы щедры на дары, бывает, нет.

Однако Абита не сомневалась, что амулет поможет, подействует, так как любому имеющему глаза было ясно: Исааку Хелен нравится нисколько не меньше, чем он ей.

– А как же насчет…

Бросив взгляд за спину Абиты, Хелен метнулась прочь. Не успела Абита обернуться, как на плечо ее легла чья-то ладонь.

То была Сара Картер, жена главного из священников. Казалось, эта парочка сошла с одного и того же ткацкого станка: супруга преподобного разделяла пристрастие мужа к самой скромной одежде. Если большинство женщин предпочитало красить плащи и юбки коричневым или индиго, то матушка Картер облекала свои сухопарые, тщедушные стати только в простейшие черные платья, а голову покрывала простейшим белым чепцом.

– Абита. Твои волосы, – сказала она, с неодобрением кивнув на чепец Абиты.

– Волосы? – удивилась Абита, но тут же все поняла: из-под чепца снова выбилась непокорная длинная прядь.

Сообразив, в чем дело, она поспешила спрятать волосы.

– Тебе нужно внимательнее следить за собой. Направить помыслы вот этих юношей в ненужную сторону способна любая мелочь.

– Да-да. Прошу прощения, матушка Картер.

– Просить о прощении следует не меня – Господа.

– Разумеется, мэм, – с поклоном ответила Абита.

Блеснув голубыми глазами, матушка Картер пристально оглядела ее с головы до ног. Абита знала: жена преподобного оценивает длину рукавов – не слишком ли обнажены запястья, и длину юбки – не видна ли из-под нее лодыжка, а заодно высматривает, не украшает ли ее наряд полоска кружева, или цветная ленточка, или еще что-нибудь супротив многочисленных правил насчет излишней роскоши.

«Неужели у нас без этого забот мало?» – подумала Абита, старательно сдерживая раздражение.

– Длинные волосы есть орудие Дьявола, – сказала матушка Картер. – Отчего бы тебе не подумать о короткой стрижке, как у других женщин?

– Да, об этом я уже думала, – соврала Абита, – но Эдвард… Эдварду так больше нравится.

Это была чистая правда. В самом деле, дома, в их скромной хижине, Эдвард нередко уговаривал Аби снять чепец и откровенно любовался ее кудрями. Чувствовать себя привлекательной Абите нравилось. В ее внешности имелось немало такого, что ей хотелось бы изменить, но к волосам – длинным, густым, после мытья завивающимся сами собой – это не относилось. Пожалуй, матушка Картер объявила бы это гордыней, и, может статься, нисколько бы в том не ошиблась, однако в подобной гордости Абита не находила ничего дурного.

– И еще, девочка, – добавила матушка Картер, – ты не настолько хитра, как думаешь. Не вздумай попасться мне на глаза за баловством со снадобьями да оберегами. Ни здесь, ни где-либо в пределах деревни. Сегодня я сделаю вид, будто ничего не заметила, но в следующий раз отдам тебя в руки его преподобия.

Абита невольно вздрогнула. Да, она знала, прекрасно знала, чем рискует, однако в деревне, если не считать воскресных служб, появлялась нечасто, а среди саттонцев пошел слух, будто Абита – женщина непростая, сведущая, хотя правдой это было только отчасти. Действительно, порой она «баловалась ведовством», при возможности обменивая пустяковые амулеты и снадобья на всякие полезные мелочи, однако ведуньей опытной себя не считала. Вот мать – да, та действительно была женщиной непростой. Именно благодаря наставлениям матери, прерванным безвременной смертью, едва Абите исполнилось двенадцать, она и располагала сейчас горсткой целительных зелий и оберегов, да еще умела кое-как ворожить.

– Вы очень добры ко мне, мэм. Благодарю вас, – сказала Абита и, наскоро поклонившись, помчалась прочь, пока жена преподобного не успела сказать чего-либо еще.

Эдварда она отыскала за разговором с Уоллесом, преподобным Картером и обоими его адъюнктами, преподобным Коллинзом и преподобным Смитом, что доводился Уоллесу соседом и добрым другом. Уоллес казался спокойным, невозмутимым, и Абита сочла это дурным знаком.

Подойдя ближе, насколько хватило смелости, она спряталась за толстым кленом. Если ее поймают за подслушиванием деловых разговоров, не миновать ей строгого выговора, а может, даже колодок.

– Словом, дело проще простого, – во весь голос, твердо, точно одна громогласность делает это правдой, объявил Уоллес. – Земля моя. О чем тут еще говорить?

Эдвард неуверенно теребил поля шляпы.

– Но… по-моему… я, понимаете…

«О нет, – подумала Абита. – Только не это. Только не мямлить!»