Косиног. История о колдовстве

– Э-э… ясное дело, твое.

– Вот. А значит, земля – моя собственность, и, таким образом, может пойти – и пойдет – в уплату моих долгов. Вот так-то. Проще некуда.

«Ну нет, – подумала Абита, – все не так просто, Уоллес Уильямс. Ты сделку насчет этой земли заключил, а теперь, когда нам остался всего сезон до полной расплаты… вон что затеял? Думаешь, так просто назад все и заберешь?»

– Нет! – выпалила она вслух. – С чего это долг надо Эдвардовой землей отдавать? Как насчет… как насчет твоей собственной земли, Уоллес?

Уоллес поднялся на ноги, похоже, готовый отвесить Абите затрещину.

– Отчего эта женщина разговаривает?

– Абита! – прикрикнул на нее Эдвард. – Хватит. Пожалуйста. Извини Уоллес.

– Довольно я терпел ее выходки.

– О ней я позабочусь сам. А вот это дело… оно огорчает всех нас. И ты должен согласиться: вопрос вполне справедлив.

– Какой вопрос?

– Отчего ты взял ссуду не под собственные акры?

– Ты все еще не понимаешь? Это и есть мои собственные акры.

– Нет, речь о твоем хозяйстве.

– Да как у тебя язык повернулся?! – не на шутку обиженный, возразил Уоллес. – Ты всерьез предлагаешь отдать в чужие руки тот самый дом, где мы родились и выросли? Ту самую ферму, что стоила папе столько пота и крови? Да и какой смысл? Мое хозяйство вдесятеро дороже этой фермы.

– А сколько пота и крови вложил в эту землю Эдвард? – напомнила Абита. – Она ничего не стоила, пока Эдвард ее не расчистил и пахотным слоем не покрыл. Ты не землей, ты его трудами решил долг вернуть. Совести у тебя нет!

Эдвард в ужасе обернулся к ней.

– Абита!

– Ну все, с меня хватит! – прорычал Уоллес. – Я эту землю на Мэнсфилда переписал, на том и делу конец!

– Нет, не бывать этому! – закричала Абита, сама понимая, что ей давно пора остановиться. – Ты заключил сделку с Эдвардом и нарушить ее не посмеешь! Ишь, что придумал: расплатиться с долгами, родного брата в рабство продав!

– Аби! Довольно! – вскричал Эдвард.

– А ты, Эдвард, не позволяй ему себя запугать! Ты столько лет здесь трудился без продыху, а он…

– Абита! Ни слова больше!

Эдварда трясло. Казалось, он готов опрометью выбежать вон. Видя все это, Абита умолкла.

– Ну, паршивка, на этот раз ты перешла все границы, – процедил Уоллес, смерив ее яростным взглядом. – Уж теперь-то язык довел тебя до суда проповедников. Посмотрим, что они скажут насчет твоей дерзости.

Абита втянула голову в плечи: угроза была вовсе не шуточной. Сколько раз она видела, как женщин, неосторожно заговоривших о том, что у них на уме, выставляли закованными в колодки всем напоказ, а одну – за прегрешение куда меньшее, чем ее – даже высекли! Пожалуй, будь это первый ее проступок, угроза Уоллеса была бы не так страшна, однако Абиту уже взяли на заметку за невоздержанность на язык.

– Уоллес, – взмолился Эдвард, – прошу тебя… не надо. Я потрясен ее поведением. Пожалуйста, прости ее. Она так горяча… и к нашим обычаям еще не привыкла. Я…

– Нет. Хватит ей потакать. Ее уже сколько раз предупреждали. Завтра же под суд ее отдам. Самое время ей понять свое место.

Подхватив шляпу, Уоллес направился к двери, но Эдвард заступил здоровяку-братцу путь, поднял руки к груди.

– Прошу, Уоллес, не делай этого. Ради меня. Прошу.

Абита, дрожа всем телом, не сводила глаз с мужа, молящего о прощении… прощении для нее.

«И все из-за меня. Когда я только выучусь держать язык за зубами?»

Уоллес, отстранив брата, двинулся дальше.

– Ладно… я готов… готов разговор продолжить, – сдался Эдвард. – Насчет фермы… готов.

Остановившись, Уоллес взглянул на брата, точно на кающегося мальчишку.

– Я слушаю.

– Мне нужно только немного времени, чтобы собраться с мыслями, вот и все. Слишком уж многое разом навалилось. Ты ведь можешь это понять?

Уоллес молча ждал продолжения.

– Я… я, – начал Эдвард, с тревогой взглянув на Абиту, – я думаю, мы сможем договориться. Уверен, что сможем. И выход найдем.

– Ну вот, вот он, младший братишка, которого я с детства знаю и всем сердцем люблю. Порой ты забываешь, что папа оставил все мне неспроста. Он же прекрасно знал: умом ты не силен, вот и доверил мне за тобою приглядывать. И ты тоже должен мне доверять. Огорчать папу – последнее, знаешь ли, дело.

Эдвард опустил взгляд.

– А еще, Эдвард, если уж начистоту, по-моему, я бы с этим управился лучше, – со вздохом продолжил Уоллес, ткнув пальцем в сторону Абиты. – Однако попробуй-ка тут сдержаться, когда эта гарпия над ухом зудит.

– О ней я позабочусь, только позволь разобраться с женой самому. Прошу тебя, не говори ничего проповедникам.

– Но сможешь ли ты с нею справиться, братец? Гляжу я на вас, и мне в это уже не верится. Разве не видишь, как она пользуется мягкостью твоей натуры, как вертит тобой, как подчиняет себе назойливой злой воркотней? Погляди-ка, даже сейчас вон как злобно глазищами блещет. Сдается мне, пара дней в колодках да хорошая порка ей только на пользу пойдут.

– Ни к чему. Я с ней управлюсь. Абита, – строго заговорил Эдвард, – извинись. Проси у Уоллеса прощения. Сейчас же!

Абита едва не задохнулась от возмущения. Пусть даже Эдвард всего лишь старался спасти ее от наказания, его слова казались хуже пощечины. Не доверяя собственному языку, она в страхе стиснула зубы.

– Абита! – едва ли не зарычал Эдвард.

Уоллес усмехнулся, и тут Абите сделалось ясно: да он же надеется, что она раскричится, разразится руганью, швырнет в него чем-нибудь – одним словом, укрепит его власть над Эдвардом. Почувствовав слезы, навернувшиеся на глаза, она до боли впилась ногтями в ладони.

«Придется, Аби. Иначе никак».

– Все без толку, брат, – подытожил Уоллес. – Она ни за что не…

– Прошу, Уоллес, прости меня, – едва ли не с яростью выпалила Абита. Все ее тело сотрясала крупная дрожь, щеки наверняка раскраснелись, как угли в печи. – Не стоило мне так говорить. Пожалуйста, прости мою непочтительность.