Графоман

– Болеет … а откуда вы знаете …

– Знаю, милая, знаю. Муж тебя любит, вы с ним неплохо живёте.

– Так?

– Так … Ира была растеряна.

– У мужа друг есть. Ты на того друга часто глядишь. Глядишь?

– А при чем здесь …

– Глядишь, глядишь … Я знаю. Я все знаю.

Ира почувствовала себя механической куклой. Она уже решила никуда не уходить. Да, пусть погадает. Хоть и ерунда, но интересно. Что тут такого …

– Ладно гадайте. Я согласна.

– Ну, ладно. Ты сама сказала. Я тебя, милая, не неволила. Давай правую руку … Нет, погоди. Надо самое главное сделать … Иначе нельзя, я тебе об этом говорила …

– О чем говорили? Что надо сделать?

– Я тебе говорила, что мне не нужны твои деньги … избавься от денег. От них тебе после будет зло. Нельзя гадать на судьбу, если на человеке деньги есть или золото. Собери деньги и положи в платок, я подержу их в кармане. Не бойся, я их тебе сразу отдам. Давай отвернись, чтобы я не видела … вынимай из кошелька, клади в платок и узлом его завяжи. Узлом … денег при тебе быть не должно. Вяжи крепко деньги узлом. И плюнь сверху. Таков закон. А серьги твои … золотые? Нет? Тогда ладно. Не снимай. Нет, нет … отвернись, отойди, я не хочу смотреть на твои деньги … Тьфу на них. Это грех. Завязала? Давай мне платок … видишь, в карман кладу и сразу отдам потом. Главное не бойся, не думай о них … плохо себе сделаешь. Деньги – зло.

Ира механически и бездумно делала то, что ей говорили. Отходила в уголок, отворачивалась к стенке, вынимала из кошелька красные десятки, заворачивала их в платок и старательно завызывала в узелок. На нее никто не смотрел. Потом она отдала платок цыганке и протянула ей правую ладонь. Что гадалка ей говорила Ира помнила смутно: какие-то дела, дальние дороги, болезнь и счастливое выздоровление, муж … много денег, поворот в судьбе … будет плохо, а потом хорошо. Обычная, ни к чему не обязывающая, скороговорка, невнятное многозначительное бормотание … Все вместе заняло не более двух минут. Цыганка вынула из кармана скомканный платок с узлами и протянула его Ире:

– Вот, милая, деньги твои. Держи. Все как было, как и есть. Чуешь? Как ты завязала … так все и осталось. Иди, милая, с богом. Не оглядывайся. Все исполнится. Вспомнишь меня.

Ира положила в сумку узелок с деньгами и одеревенело двинулась к выходу. Остальные цыганки, которые секунду назад и внимания на них не обращали, сейчас резко активизировались и загомонили, обращаясь только к ней, к Ире: 'Иди, иди … только не оглядывайся. Упаси тебя господь на нее смотреть. Не оглядываться. У нее дурной глаз. Ведьма она. Делай, что велела, а то худо будет. Зря ты с ней связалась. Иди. Не оглядывайся.' Ира застегнула шубу, поправила на голове платок и вышла на улицу. Шли прохожие, нарядная толпа. Никаких цыганок, гаданий, прорицаний. Ире показалось, что это был сон, дурной неприятный сон, что-то гадкое, стыдное, необъяснимое. На нее что-то нашло, ею манипулировали при помощи гипноза, а она … поддалась. Какой ужас.

В метро Ира в изнеможении села на скамейку и обреченно развязала свой носовый платок. Действительно он был завязан точно так, как она сама его завязала, только вместо денег там лежали плотные скомканные в тугой комок, бумажки. У Иры пересохло во рту, появилось ощущение тошноты, заболела голова. А что она ждала … разумеется, денег в платке не оказалось. Ее умело развели. Такая вот пошлая, циничная разводка, рассчитанная на провинциальных простаков. Ну, как она могла … Она сидела раздавленная, оплеванная, ненавидящая себя, представляя, как она будет рассказывать мужу свой позор. Ни в какой Башмачок Ира не пошла. Настроение резко упала, да и денег, тщательно скопленных и отложенных, у нее не стало. Теперь она вообще не могла объяснить себе своего поведения. Она же знала, что что-то в этой мути не то, никогда не верила в гадания, судьбу узнавать ей было не интересно … цыгане ее пугали … а тут …

Вечером муж пришел с работы, заметил ее подавленное настроение, утешал, распространялся об умелом гипнозе, но Ира видела, что он ее презирает. Это было у него в глазах, в еле скрываемой саркастической усмешке, в чуть раздраженных в десятый раз повторенных уверениях в том, что 'это с каждым может случиться'. Ира знала, что ему ее жалко, но к этой жалости примешивается брезгливость. С ним бы такого не случилось. Разумеется нет, в мужских же туалетах не стоят цыгане и не предлагают мужчинам погадать. Такое случается только с 'дурами-бабами'. Он всегда это знал, просто получил лишнее подтверждение бабской глупости. Для него это было и простительно и нет одновременно. Бедные доверчивые, глупые, смешные женщины. Но, ведь, они такими и должны быть. Денег ему было жаль, да … ладно. К ночи Ирин муж об инциденте даже и не вспоминал. А Ира вспоминала и каждый раз ее охватывала волна гадливости, стыда, отвращения к себе. В мозгу стучало: 'Ну как же так? Вот, я –дура'.

Гриша дописал последнее слово 'дура' и перечитал текст, исправляя описки. Это же все с Мусей с его произошло. И да … ей было перед ним стыдно. Она тогда плакала, сначала громко и безудержно рыдала, зажимая лицо руками, а потом долго горько всхлипывала. Манечка его бедная. Грише было ее жалко, но … какая же она все-таки идиотка. Столько лет прошло с того злополучного цыганского эпизода. Может он уже простил Мане ее дурь? Ну, простил … но она все-таки идиотка. Родная его балда несчастная. Не было его тогда с нею. Да разве он бы позволил. А еще Гриша подумал о цыганах. Осуждать ли аферистов? Кот Базилио и лиса Алиса – сволочи, а Буратино –дурачок? Но … жалко ли ему дурачков? Пожалуй, нет.

Когда-то и он сам был 'дурачком', просто проявлялось это в других обстоятельствах. Да, надо честно сказать. Им тоже манипулировали, только реже и это было простительно. Уж очень он был молодой по-сравнению с Манькой. Она-то тогда была будь здоров тетенька и он … он был совсем мальчишкой, а произошло это много раньше, чем он узнал Марусю.

Опять Грише вспомнилось знаменательное лето 75 года. Самое начало августа, он отдыхал на даче в Жаворонках. У них у самих дачи не было, в Жаворонках снимала дачу мамина подруга Рая Онищенко. Вот туда к ней родители его и послали. Боже, как же он не хотел ехать. У Раи была дочь Мариночка, было ей тогда лет семь. А больше там и не было никого. Интересно, чем он на этом даче должен был заниматься? Ни ребят знакомых, ни дома отдыха какого-нибудь рядом. Была речка, но мелкая. Там и плавать-то толком было невозможно. Варить с Раей клубничное варенье, загорать, чинно вечером пить чай на террасе? Что это такое? С другой стороны и в Москве ему делать было нечего. В лагере он отдыхал на второй смене, на третью ехать категорически отказался. С родителями этим летом отдыхать тоже не сложилось. Валера был на сборах за городом. Гриша туда к нему пару раз съездил, но время они провели так себе. Валера, не переставая, болтал про свою 'классную' Светку, а еще о тренировках и предстоящем сезоне: какие игры, когда, с кем. 'Езжай, Гриша. Поживи там. Телевизор есть, речка, лес. Ну что тебе надо? Рая к тебе лезть не станет. Ты ее знаешь. А если надоест, приедешь в Москву' – мать его в результате уговорила.

У матери было не так уж много подруг, но Рая от них ото всех отличалась. Даже непонятно чем. Вряд ли она тогда выглядела моложе матери. Просто мать была мать, а Рая … смотрел он на нее или все-таки не смотрел? Теперь Грише казалось, что 'не смотрел'. А она на него тем более. Жизнь у Раи была странная. Мать с отцом про нее разговаривали, Гриша специально не слушал, но все равно вся Раина ситуация была ему известна. Работала она в той же больнице МПС, ведомственной больнице министерства путей сообщения, что и мать, в поликлиническом отделении. Мать гинекологом, а Рая рентгенологом. На работу туда они поступили почти одновременно. Мать дружила с Раей в основном на работе, изредка они встречались в центре, куда-то ходили. У них был один на двоих парикмахер, одна косметичка. Но Рая почти никогда не приходила к ним в гости, особенно на разные семейные мероприятия, куда приглашались семейные пары. Рая не вписывалась в такие компании, она, как мама говорила, была 'соломенной вдовой'. Маленький Гриша не понимал, что это такое, а потом догадался. Она жила без мужа, но он у нее был, просто сидел в тюрьме.

Раин муж Роман Заостровский был по матери еврей, а по отцу – поляк. Грише он представлялся 'обалденным', ведь про него шепотом рассказывали, что он играет на бегах и один из лучших в Москве бильярдистов. Раин муж закончил художественное училище, занимался реставрационными работами и, как Гриша понял, перепродавал коллекционерам антиквариат. Сел он по плохой статье: валютные махинации. Кое-какие иконки уходили иностранцам. Романа кто-то подставил, обыск, нашли валюту. Статья была страшная, расстрельная, но долларов тогда в квартире нашли совсем мало. У Романа был дорогой адвокат и он отделался 'легким испугом'. 7 лет общего режима с конфискацией. Хорошая их трехкомнатная квартира была, слава богу, не кооперативной, и ее отобрать не могли. Отобрали 'цацки' и дачу. Дачи было по-настоящему жалко. Рая осталась одна с совсем маленьким ребенком, без работы, так как она поначалу даже няню не могла себе позволить, а родители ее жили не в Москве. Повела она себя мужественно, не распускалась. Сменила фамилию обратно на свою девичью, Онищенко, и стала привыкать жить без Романа. Оказалось, что он, понимая, что сильно рискует, подстраховался, кое-что заначил по друзьям. К тому же он никого не сдал, все взял на себя, и друзья-подельники, как водится, не оставили его семью. Рая с дочкой ни в чем не нуждались. Нашлась няня, Рая вышла на работу и долгими рабочими часами рассматривала бесчисленные рентгеновские снимки … переломы, смещения, затемнения, и прочую неприятную черно-белую фигню.

Рая честно ездила пару раз в год к мужу в колонию в Псковскую область, но по ней каким-то образом чувствовалось, что она живет одна, и не связала никакими семейными обязательствами. Рая прекрасно одевалась, была всегда ухожена, в ровном настроении. Он нее исходило ощущение самодостаточности и внутренней свободы. Гриша все это в ней разглядел только позже, а тогда в августе … нет, Рая была только взрослой теткой, маминой подругой с мало интересным ему ребенком.

Дача была большая старая замшелая, с шаткой лестницей на второй этаж, обширной незастекленной террасой, и маленькими темными комнатками, в которых никто не жил. Гришины родители привезли свое постельное белье, сумки с продуктами, все вместе провели на даче выходные, а потом Гриша остался, а родители уехали в Москву. Жилось ему там скучновато, но дачная скука его не слишком тяготила. Рая ему не докучала, не просила развлекать дочь. У девочки были подружки и она целый день где-то пропадала. В сарае нашелся велосипед и Гриша прокатился по окрестностям. С Раей у них сразу наметилась рутина: утром совместный не слишком ранний завтрак, Гриша ее спрашивал не надо ли чем помочь. Иногда Рая посылала его в магазин, несколько раз они вместе ходили на станцию за овощами или в соседнюю деревню за молоком и яйцами. Один раз Рая никак не могла открыть банку с маринованными опятами, у нее не хватало сил. Гриша открыл ее с первой попытки и Рая сказала:

– Гриш, какие у тебя сильные руки. Мама, наверное, не замечает, какой ты стал большой.

Гриша помнил, как его покоробило слово 'большой'. Так говорят детям. Значит она считала его ребенком. Зря. Банку открыл … подумаешь. Ясное дело, он сильнее ее. Что тут странного? Он же, как мама говорила, 'здоровый лоб'.

– Мужчины всегда сильнее женщин. – ответил он тогда Рае. Что за глупое замечание. Лучше бы молчал.

– А ты у нас мужчина? – вот что она сказала. Или что-то в этом роде. Гриша увидел в этом вопросе провокацию или намек и насторожился.

– Ну, Рай, весь мир делится на мужчин и женщин. Ты что имела в виду?

– Смотрю я, Гриша, на тебя и вижу, что ты очень изменился. Я только что это заметила, а мама твоя, я уверена, не видит. Мне заметно, а ей – нет. Это нормально. Ты для нее все еще мальчишка.

– А тебе я – не мальчишка? Скажи. Ты мне не мама.

– Нет, мне ты не мальчишка. Хотя … ты сейчас ни то, ни се … Я не могу пока сказать точно. Мы с тобой друг друга не знаем. Что там у тебя в голове … дело, ведь, все в голове, ни в чем другом. Мужчина и женщина должны общаться на всех уровнях. С детьми мне общаться неинтересно. Скучно делать им скидки, а ты … тебе может уже не надо их делать. Ты такой же, как я, только моложе. Но не всегда в возрасте дело. Понимаешь? Люди или понимают друг друга, или нет. Мне кажется, я способна тебя понять. Я редко о себе говорю, а тебе … готова. Станешь ты меня слушать? Ты вообще умеешь слушать других?

– Умею. Мы с моим другом …

– Да, друг – это хорошо, но он тоже мужчина. С женщинами – по-другому. Женщины другое слышат, им говорят другое, они не столь понимают, сколь чувствуют. И им не надоедает слушать мужчину. Я говорю об умных настоящих женщинах. Другое дело, что ты им за понимание должен всегда заплатить …

– Как заплатить? Я не понял.

– Ну, как чем? Собой. Она взамен должна чувствовать твою руку, твою спину, плечо. Ты сильнее, и она должна это знать. Иначе, зачем ты ей нужен? Вот я сейчас одна. Это неправильно. Не то, чтобы я не могу, не умею быть без мужчины, но … повторяю: это неправильно. Рядом с женщиной должен быть сильный мужчина.

– А раньше?

– Я поняла. Ты о муже моем спрашиваешь. Раньше … всякое было. Роман … знаешь, я сейчас не хочу о нем говорить. Нет настроения. Может когда-нибудь потом. Ты таких мужчин никогда не видел. Он не такой, как твой папа. С такими, как твой папа гораздо легче жить. Ладно …

– А это правда, что он на биллиарде играл?

– Ой, Гриша, он не только на биллиарде играл … Он по сути своей игрок. Иногда крупно выигрывал, иногда проигрывал. Я не о биллиарде или картах говорю. Я о жизни. Он не боялся проигрывать, всегда встречал поражение достойно. Вот в чем дело. Не все это умеют.

Никогда раньше взрослые так с Гришей не разговаривали. Валера – это да, они друг с другом могли обо всем, но надо же, она говорит, что с женщинами все по-другому. А как? Потрясающе интересный манящий его женский мир, недоступный, закрытый, тайный. А Валерка уже что-то знает … через свою Светку? Но, ведь, Светка же дура. Почему-то Гриша был уверен, что друг ни о чем 'таком' со Светкой не разговаривает, иначе он бы ему об этом сказал. Одно дело – Светка, другое – Рая … Как их вообще можно было сравнивать. А вдруг она его сейчас спросит о его жизни, чувствах, мыслях. А что он скажет? Скучно, мол, Валерке завидую, у него хоть Светка есть, а у меня – нет … сижу я с вымытой шеей и жду … и обидно мне до смерти, что жизнь несправедлива. Нет, такое он Рае не мог сказать. Тогда о чем говорить? Врать? Она же сразу увидит, что он врет. Как она сказала: надо уметь достойно проигрывать. А он умеет? Наверное не умеет.

Рая тогда ни о чем его не спросила и день покатился дальше. После обеда они все вместе сходили на речку, Гриша купался, они с Мариночкой катались на надутом баллоне, он даже стал забывать об утреннем разговоре, а потом заметил, что Рая на него смотрит. И он тоже увидел свое тело ее глазами: высокий, тонкий, жилистый парень, накачанные плечи, сильные ноги, плоский твердый живот. Мокрые волосы лезут в глаза, крупные, переливающиеся на солнце капли на коже. Так она на него смотрела? Так. Гриша был уверен, что не ошибся. Он, кстати, тоже на нее посмотрел 'так'. Молодая красивая женщина с хорошей фигурой. Только сейчас не Раина фигура его интересовала, он снова хотел с ней поговорить, впитать в себя ее женскую мудрую откровенную суть, которая ему внезапно открылась. А, ведь, мама хотела его с дачи забрать, он ей сам говорил, что ему скучно. Да, ни за что он теперь не уедет. Рая становилась центром его мира и поделать с этим он ничего не мог.

Вечером они сидели вдвоем на террасе и пили чай. Гриша смотрел на Раю и видел теперь ее совершенно иначе, чем раньше. Ненакрашенное спокойное лицо, тонкие мягкие руки, ноги в носках и тапочках. Вот она встает и идет за шалью от комаров. В шали все ее тело тонет, и так даже лучше. Они молчат, серьезный разговор не завязывается. Да и не надо. С ней и молчать приятно. Мама бы обязательно сказала: 'Гришенька, а тебе не пора ложиться?' Как будто он сам не знает, когда ему идти спать. А тут Рая несколько раз зевнув, сама пошла в свою комнату. Она хотела убрать на кухню посуду, но Гриша сказал ей, что он сам … что он еще немного один посидит. Рая ушла, а он вышел в сад. На террасе горел свет, бросающий широкий отсвет на крыльцо, в радиусе двух метров была непроглядная темень. Вокруг не раздавалось никаких звуков, только время от времени слышался гудок электрички. Приторно пахло цветами, особенно цветущим жасмином. Ну зачем она ушла? Гриша спустился с крыльца и направился было к деревянной будке уборной, но раздумал и решил отлить под деревом.

И тут как раз зажглось окно Раиной комнаты, она, видимо, не сразу туда направилась, заходила к дочке. Занавески были закрыты неплотно и Гриша видел, как Рая ходит по комнате: подошла к окну, потом к комоду, потом стала раздеваться. Вот она сняла шаль и бросила ее куда-то на стул … подняла руки и снимает через голову сарафан … Гриша видит верхнюю половину ее тела в лифчике, Рая заводит руки за спину … расстегивает лифчик … поворачивается к окну и в освещенном проеме Гриша видит ее голую грудь. Вот она садится на кровать и исчезает из виду. Потом встает, чуть отходит в глубину комнаты и Гриша видит ее всю со спины.

И внезапно Гришу как кипятком ошпаривает догадка: Рая знает, что он нее смотрит. Она так специально сделала … И что теперь? Что он должен делать? Сейчас пойдет к ней … и попадет в самую глупую на свете ситуацию, из которой он никогда не выпутается, придется уезжать … но если не зайти … она дает ему шанс, а он … не воспользуется? Значит она в нем обманулась, значит он не смог … Как там они с Валеркой пели недавно? 'Если взять не можешь, что ты можешь дать?'. Тут и думать не надо. Если слишком долго думать, то … не сделаешь … и почему он всегда думает прежде, чем сделать? Все эти мамины 'семь раз отмерь …' сейчас не тот случай. Гриша не помнил, как он зашел в дом и рывком открыл дверь в Раину комнату. Вот что он тогда сделал … тем летом в августе.

Распахнув дверь, Гриша четко понял, что правильно сделал: Рая не удивилась, она его ждала. С того момента прошло сорок с лишним лет и вспоминая о Рае, Гриша странным образом не помнил чисто 'технических' деталей. Все произошло настолько само собой, что тут и помнить было нечего. Теперь ему казалось, что картинки той ночи заполняют его голову, но он скорее всего их сейчас придумывал. Так, как он 'видел', на самом деле не было, картинки он представлял себе, создавая их в своем воображении: он совсем без одежды, прижимается к Раиному телу. Тело теплое, мягкое, податливое. Свет погашен. Кто его погасил? Гриша не помнил. Впрочем и без света в комнате темно не вполне, видна раскрытая кровать с белым простым бельем, его одежда на полу, силуэт двух прижавшихся тел, ветер обдувает его спину, которую обвивают Раины руки. Его бедро вдавливается у нее между ног, он напрягается, упирается членом в ее живот и слышит, как она еле слышно стонет. Тогда он поднимает ее неожиданно нетяжелое тело и опускает на кровать. Она привлекает его к себе: вот … и все.

Гриша даже не помнил, насколько хорошо ему с ней в первый раз было. Единственное, что он осознал, когда кончил – это мгновенное моральное удовлетворение: он не облажался. Слава богу! Они потом долго лежали обнявшись, он ей что-то тихонько говорил, она слушала. Потом он любил ее еще несколько раз, а ушел только под утро. Долго спал, а на завтрак она пожарила им блинчики, значит давно встала. Утра он боялся: как он с ней будет, а вдруг все будет неестественно, не 'так'. Но боялся он зря. Рая умела себя вести. И все-таки по прошествии стольких лет, Гриша понимал, что он воспринимал Раю как свою первую женщину не на уровне секса, она была его 'инициатором' в женский мир. О, как она тогда на него влияла, он буквально впитывал каждое ее слово, каждый жест. Скорее всего он был в нее влюблен. Безусловно, так и было. А она? Любила она его хоть немножко? Зачем он ей тогда вообще был нужен? Вот что было Грише сейчас интересно.

Ну, конечно, он был таким симпатичным мальчиком. Ей за тридцать, ему -пятнадцать. В отсутствии мужа захотелось свежего мальчика? Так? Вряд ли. Что-то Рая тогда в нем рассмотрела. Любила с ним разговаривать, слушать его. А он и рад стараться, болтал о себе, о жизни … Да, сколько он там с ней был? Две недели – вот сколько. И все. На даче он жил как в сне, балдея от ее близости, пользуясь любым предлогом, чтобы только к ней прикоснуться, вдохнуть ее запах, ждал ночи. Как она приятно пахла, дорого … слабые духи, лосьон, крем, шампунь? Откуда он знал. Эти запахи его заводили без меры, он от нее не уставал, был безудержным, ненасытным, жадным. А если бы родители узнали, мать бы как-нибудь догадалась? Все-таки Рая рисковала. Интересно были ли у нее угрызения совести перед подругой? Гриша так не думал. Что она ему плохого сделала? Да, ничего. Не с ней бы, так с другой … Но мама-то и предположить себе такого не могла. Ой, да при чем тут мама. Что ему в голову приходит? Как он тогда собой гордился, как с ума сходил от своей крутости. Раз такая женщина его любит, значит он невозможный. Гриша подумал, что он был в себе настолько уверен, что дальнейший поворот событий его буквально поразил. Какой же он был маленький дурак!

С дачи пришлось уезжать, учебный год был на носу. Гриша вернулся в Москву, полный впечатлений, которые он сейчас же выложил Валере. Он все ему про Раю рассказал, хотя … нет, не все. Никаких конкретных деталей: а ты, а она … сколько раз … как … долго ли … Он видел, что Валерка был бы не прочь его кое о чем спросить, но так и не спросил, видимо почувствовал, что не стоит. Единственный вопрос он все же задал, не удержался: 'Гринь, а ничего, что она такая же, как наши матери? Ничего?' Ни черта Валера не понимал в женщинах. Неужели он считал, что его сопливая глупая Светка лучше? Гриша помнил, что он пытался пересказывать другу их с Раей разговоры: 'Валер, она мне сказала, что … понимаешь, Рая считает, что самое главное это … мужик, он … должен … для женщины важно, что … Каждый вечер это горячечное … Рая, Рая, Рая … он как с ума сошел. Понимал его Валерка или нет? Может и нет, у него таких подруг не было, и потом не было, как-то не выходило. Может другу и не нужна была старшая женщина, не нужны были в любви учителя, он органически не умел быть ведомым. А Гриша, получается, мог? Да, мог, единственный раз, но мог.

А потом после дачи уже ничего не было. Началась учеба в девятом классе, все вернулось в свою колею. Рая не проявляла ни малейших поползновений с ним увидеться. Гриша боролся с непреодолимым желанием позвонить ей на работу, и что …? Позвать к телефону Раису Александровну? Там спросят, кто ее спрашивает? Он скажет, что … кто? Гриша Клибман? А почему Гриша Клибман не маме звонит, а Раисе Александровне? Что-то дурацкое придумывать? А почему она сама ему днем не звонит? Нет, она не обещала звонить, но все-таки … что такое? В конце сентября мама за ужином им сказала, что 'Рая от них уходит. Нашла себе другую работу в Первой Градской. Жаль. Теперь будут видеться реже, но конечно в Первой Градской гораздо лучше'. А что это она увольняется? Зачем? Из-за него? Не хочет каждый день видеть его мать? Гриша, однако, чувствовал, что причина Раиного увольнения вовсе не связана с его персоной. Что это он о себе возомнил? Просто наверное так и было: работа лучше.