Графоман

Осень долго тянулась. Сначала Гриша ждал Раиных звонков, даже спрашивал у матери про нее, но постепенно стал понимать, что Рая не позвонит. Однажды перед Новым 76-ым годом он встретил ее в метро. Рядом с ней был молодой высокий мужик. Они стояли в середине, поезд качало и мужчина поддерживал Раю, по-хозяйски ее обнимая. Она не стала делать вид, что не знает Гришу. Наоборот, повернулась к нему, объяснила спутнику, что это сын ее хорошей подруги, представлять их друг другу она не стала. Рая была любезна, оживлена, задавала обычные вопросы про учебу, тренировки, родителей. Вот так и должна была с ним разговаривать мамина подруга. Мужчина в короткой дубленке, лощеный, уверенный в себе, она в длинной дорогой каракулевой шубе … и он в коротковатой черной курточке и лыжной шапочке, надвинутой на лоб. Гриша почувствовал себя жалким. Под конец, им надо было выходить на какой-то кольцевой станции, Рая улыбнулась и сказала: 'Рада была с тобой, Гриша, повидаться. Передавай маме большой привет.' Она, что, не помнила их душный август? Она же стонала в его руках, он научился ее до этого доводить. А теперь 'привет маме' … и все? Ну как же ему тогда было нестерпимо обидно! Зачем она так с ним? Неужели она все забыла? Постепенно и Гриша тоже забыл, то-есть не забыл. Жизнь продолжалась, он изредка вспоминал Раю, но уже без обиды и боли.

Сколько он еще раз в жизни видел Раю? Несколько раз при разных обстоятельствах видел. Она вела себя естественно, не избегала его, но и не давала никаких поводов к новому сближению. Потом, кажется, ее муж Роман вышел из тюрьмы и они уехали в Америку, уже перестройка началась.

Гриша подумал, что если бы он захотел, можно было бы постараться их в Америке найти, но ему не хотелось. Зачем? Она пожилая женщина. Он вспомнил рассказ Моруа на эту тему: герой изредка встречает свою старую любовницу и переходит на другую сторону улицы, чтобы не встречаться с ней. Она – старуха, с тяжелой походкой и некрасивым лицом, в котором, к сожалению, еще сохранились черты, которые он когда-то любил. Он не желает видеть ее такою, в его мыслях остался ее прежний образ и пусть он будет единственным и дорогим. Гриша улыбнулся: хорошая литература всегда все заранее 'знает', и нет ситуаций, которые уже не были бы описаны.

А вот интересно, если сейчас об этом подумать: что Рая ему дала? Что он от нее получил? Повезло ему с первой женщиной? Какая тема! Он бы с удовольствием писал обо всем об этом. Гриша вспомнил одуряющий запах дачных цветов той ночью … вот так бы и назвал 'Запах жасмина'… и тут он привычно себя одернул: нельзя! Там где-то глубоко внутри у него стояла 'шайба'. Он не мог такое писать о себе. Слишком интимные вещи, о которых никто не знает. Даже Валера всего не знает, он всего ему не говорил. А представлять себе недосказанное Валера, скорее всего, не мог, не умел. Только он один умеет 'представить' то, что ему не говорили, непережитое, неизвестное, невиденное. И все-таки … про Раю. Почему она тогда так быстро 'слилась', обидела его, оттолкнула, как он считал незаслуженно. Не любила?

Вот он дурачок. Конечно не любила. Только мальчишка пятнадцатилетний мог себе такое навоображать. Он был Раиным летним капризом. Отпуск, маленькая дочь, дачная скука, относительное одиночество, пустые вечера, невозможность поехать в город … а тут он, молодой щенок, готовый к приключениям, ждущий их. Гриша не очень верил, что ей так уж льстила роль 'учительницы', вряд ли. Дело отнюдь было не в их возрастной разнице. Просто так все сошлось: она была еще такой молодой привлекательной женщиной, а он был уже мужчина, юный, но дерзкий. Вот и вышло. Была она в чём-то перед ним виновата? Да в чём? Она ему тогда не врала. Он ей был интересен, они друг другу дали все, что могли, каждый свое. А почему ушла из его жизни? Ну, правильно сделала. Благородно. Пусть лучше коротко, но ярко, чем длинно, но тускло. Две недели … и хватит. Каждый пошел дальше, жизнь взяла свое. Что их могло в дальнейшем связывать? Ничего. Жасмин под окнами связал, и это всё. Рая была с ним честной, надо отдать ей должное. И мужика в метро она не любила. Мужа, непутевого своего 'игрока', любила, вот она с ним и осталась, остальные … Грише и думать про остальные Раины капризы было неинтересно. Написать бы о том лете в Жаворонках. Но … ни к чему. Внезапно Гриша понял, почему он тянет с билетами во Францию с Маней.

Поездка для него докука, она ему не нужна, ему надо только одно – писать. А там он не сможет. Надо будет заниматься туризмом, развлекать Машку: ах, Нотр-Дам, Сакре-Кёр … Скучно все кроме письма. Нет, ну это чистейший эгоизм. А Манечка? Весь год отработала и что, все каникулы дома просидит? Гриша решительно уселся за компьютер и открыл страницу покупки авиабилетов. Спустя короткое время ему стало очевидно, что покупать билеты в Европу поздно. По такой цене ехать было немыслимо, он упустил время. В глубине души Гриша знал, что так и будет, что он нарочно тянул, чтобы никакой Париж не состоялся. На фиг он ему был не нужен. Но все-таки надо совесть иметь. Что там Аллка говорила про Колорадо? Может туда съездить. Никогда не были … дней на пять, не больше. Больше он не выдержит. Нет, не пять, четыре дня – хватит. Гриша купил на послезавтра билеты в Денвер.

Маня была рада. Получилось, что Гриша сделал ей сюрприз. Она ему даже не напомнила о Париже, может ей тоже не слишком хотелось ехать. Странно, для них выпускников ИНЯЗа Париж так и должен был остаться вечной ностальгической мечтой. Но, нет … мечты тоже уходят.

Надо же эта поездка в Колорадо не оставила глубоких воспоминаний в Гришиной памяти. Так, общие впечатления. Колорадо – красивый, зеленый штат. Денвер – обычный американский город с небоскребами в центре, ничего такого. Съездили в Боулдер: пешеходная живописная улица, в туалетах играют классику … немного пошло и противно, явление того же порядка, что и музыка в мобильных телефонах: тьфу … какаешь под Бетховена. Кампус университетский … и дальше что? Мало что-ли Гриша видел университетских городков? Корпуса бывают красные, белые, а тут … желтые. Какая разница. На что смотреть. Гриша таким себя не любил. Увидели горы, первозданные, страшная высота, голые вершины и пики, даже воздух разряженный, трудно дышать. Поднялись туда на крохотном поезде. Туристов настолько много, что почти никакого единения с природой не получается, все для удобства – горы горами, но есть и туалет и кафе, и магазин сувениров, и из-за этого во всем какая-то фальшь. Мотались по каким-то крохотным поселкам, убогим, заброшенным, богом забытым. Одна, максимум три улицы. В каждом доме казино. Чем они живут? Где работают? Страшные места 'золотой лихорадки'. Дядьки-авантюристы, хищники, готовые на все, обмануть, убить … моют золото в ручьях при помощи лотка и лопаты, создают артели и роют шлихты, строят примитивные дороги. Сколько трупов, шерифы расследуют убийства и виновных вешают … начало 19 века. Гриша смотрел на сохранившиеся в первозданности деревни-призраки и ставит себя на место тех первых старателей. Интересно стал бы он сам подобным заниматься? Нет, не стал бы: тупая работа, не по нему. А Валерка стал бы? Гриша по привычке все перекидывать на друга, честно сам себе отвечал: нет, и Валера не стал бы. Это не их стиль, они всегда рассчитывали не на удачу, а на свою голову, к тому же, деньги, как цель жизни, не были так уж сильно для них значимы.

Гришины мысли уносились в разные стороны. От старателей, от легких денег к ним с Валерой, их отношению к деньгам. Так бы и позвонил, обсудил бы с другом проблему 'денег вообще'. Но друга рядом не было, но что бы это с Машей не обсудить? Нет, Гриша не стал обсуждать с Машей деньги, и сразу же, проанализировав 'почему', решил, что 'деньги' – это чисто мужская проблема, ответственность и цель. Что Маня могла ему сказать? Валера сказал бы, и Гриша даже знал что: деньги не могут быть целью, они – средство, их должно быть ровно столько, сколько нужно, чтобы удовлетворять свои желания. Деньги не могут быть интересны сами по себе, за них нельзя купить не одну существенную вещь: ни дружбы, ни любви, ни здоровья, ни … да ничего такого уж хорошего. Грише остро захотелось очутиться с другом, ему его так не хватало. Позвонить? Да, что он в самом деле, четыре дня не мог не разговаривать с Валерой? Ему что Машки не хватает?

Да, хватает, с Машкой Грише было хорошо. Они съездили еще напоследок в Колорадо-Спрингс. Там военная база или академия, Гриша сначала запомнил, но быстро забыл: ничего не впечатлило. Больше всего он запомнил их с Марусей походы в рестораны. В каких они только не были. Вот маленький французский, где они говорили по-французски и к ним немедленно вышел шеф, а вот какой-то а ля русский, где подавали разного цвета крепкие наливки. Гриша смотрел на Марусю: за столиком она оживлялась, придирчиво выбирала еду, подолгу обсуждала с официантом подробности, какой гарнир, десерт, вино, закуски … Манечка его дорогая. Гриша видел, что ей хорошо с ним вдвоем. Маша переставала быть мамой, бабушкой. Она не говорила ни о проделках Антоши, ни о тяжелой беременности дочери … Грише казалось, что они наконец-то действительно вдвоем, дома у них так почему-то не получалось. Маня была еще такая стройная, стильная, ухоженная. Какая она молодец.

А он? Он – молодец? Соответствует? Да, вроде да. Грише трудно было судить о себе самом. После вечернего ресторана они, чуть навеселе, возвращались в свой номер и любили друг друга, как давно у них не получалось. Машка не надевала свою 'семейную' ночную рубашку, и Гриша видел, что у него красивая жена, что ему повезло, а Валерке – нет. Ну, надо же, а иногда, он втайне завидовал Валере, его свободе, плейбойству, пусть и затянувшемуся. Валерка не старел, мог себе позволить любую, главное он не потерял интереса к молодым женщинам, гордился своими победами, а он, Гриша … у него был 'свой самовар', семья, внук. Он давно жил в тихой гавани, и да, завидовал, восхищался другом. Но сейчас в Колорадской гостинице, он понял, что рад, что у него есть Маня, вовсе не экзотическая, а милая, обычная, родная его женщина, и хорошо, что в его жизни нет ни бурных романов, ни роковых страстей, ни ярких эгоистичных побед. Гриша летел из Денвера и думал обо всем об этом. Да, он – семейный человек, зато он никогда не будет одинок. Удовлетворенный поездкой, довольный и Машей и собой, Гриша расслабленно думал о том, что одиночество ему не грозит, но когда самолет сел, стукнулся колесами о землю, Гриша вдруг понял, что насчет одиночества … всё не так просто. Может он все-таки в чём-то одинок. Да какое там 'в чём-то', в творчестве он одинок. Перед чистым своим листом одинок, в своих ночных мыслях одинок. Ему тут никто не мог помочь, да он и не хотел помощи. Писать – было делом одиноким и желанным. Грише остро захотелось добраться наконец до дому и раскрыть свои тексты. Хорошо, что Колорадо кончилось. Тут Гриша со стыдом сам про себя отметил, что он 'отделался' от поездки, что он свободен и этой ночью опять сможет писать. Эти четыре дня казались 'потерянным временем', которое надо было наверстывать. Все-таки он урод. Гриша признавался себе в этом довольно часто.

Они устали и Маша сразу уснула, а Гриша все ворочался с боку на бок. О поездке он не думал, а вот мысль о своей семейности и Валериной свободе не давала ему покоя. У них обоих за плечами была интересная профессиональная карьера, успешная, хотя у Валеры все-таки более яркая.

Друг после школы сразу поступил в МФТИ, самый престижный научно-технический ВУЗ страны. Да и факультет молекулярной и химической физики занимал в институте особое место. Поступить туда было невероятно трудно, но Валера смог, да кому же там было учиться, если не таким как он. Учился он блестяще и защитился очень молодым в 27 лет. Гриша был на защите, ничего, естественно не понял, да и названия диссертации не запомнил, что-то такое про межзвездную плазму. Довольно скоро Валера свалил. Сначала в Техас, в Хьюстон, а потом он стал работать в Беркли. В качестве профессора Валера зарабатывал не так уж и много, тысяч может 70, но его исследования на стыке нескольких научных направлений, заинтересовали промышленные компании, он участвовал в их проектах и получал довольно большие деньги. Гриша успел в Москве поработать недолго в спецшколе, потом в областном Пединституте, одновременно подрабатывая в КМО. В штат они его не брали, и все понимали почему. Затем он сделал ставку на Академию Педнаук и там защитился. Не так всё плохо и, конечно, профессия – это было важно, но писать о карьерных подвижках Грише было совершенно неинтересно. Когда он думал об их с Валерой прошлом он всегда вспоминал не о работе. Почему-то о своих женщинах ему писать не хотелось, хотелось о Валериных. Интересно, почему? У Валеры всегда были яркие, в чем-то более экзотичные девушки, чем у него самого, но дело было не в этом. Просто Грише трудно было видеть себя самого литературным героем, ему по-настоящему не удавалось отделить себя от персонажа, то-есть получилась бы не литература, а реальная история, слишком личная, неприемлемая как тема рассказа. Он думал о себе и своих женщинах, которых у него было не меньше, чем у Валеры, но писать об этом не хотел. Все сложно.

Упомнить всех Валериных девушек было невозможно, только некоторые, наиболее яркие истории, чем-то примечательные, могли стать темами. Валера иногда превращал свой роман в драму. Вот хоть вспомнить его парашютистку, Таню-парашют. Гриша уже был женат на Мане, и они так ту девчонку между собой и называли, вот сволочи. Даже сейчас он подумал о ней, как о парашютистке. Странно. Неужели, эта ее характеристика и была в ней самой главной? Получается, что так. В остальном Таня была совершенно обыкновенна, не сказать, чтобы очень красива. Валере было за двадцать, он закончил институт, учился в аспирантуре, каких у него только девушек не было: балерина из театра Станиславского, еще студентки хореографического училища, но они погоды в его жизни никакой не сделали. Была журналистка из Московских новостей, молодая артистка из театра Маяковского. Богемные центровые девушки. Артистка еще и пела под гитару и заняла первое место среди поющих актеров. Пение их в свое время и сблизило. Валера был ей так увлечен, таскал всех на ее спектакли и выступления. Они какое-то время вместе прожили, а потом вдруг … Таня. И началось: Валера едет на первенство Союза по ночным прыжкам. То Таня – призерка по точности приземления, то в акробатике. Валера стал спец в парашютном спорте. Гриша помнил, что он им всю голову заморочил прыжками: то Таня выполняла шесть фигур за сколько-то там рекордных секунд, и в третьем зачетном прыжке потеряла очки, потому что … Валера просто не мог остановиться, описывая Танины свершения: 'Гринь, это класс … их там 5 человек. Танька направление ветра определяет до раскрытия парашюта, на высоте больше километра. Она приземляется точно в радиусе 2 сантиметров … земли надо пяткой коснуться, иначе очки снимают. Там … мат для приземления, в центре мата – датчик. Если неточность больше 16 сантиметров … всё, прыжок не засчитан. Гринь, ты представляешь?' Валера был в те времена очень занят научной работой, и все-таки мотался за своей Таней то в Ульяновск, то в Челябинск. Она была мастером спорта международного класса. Иногда у нее случались травмы и Валера ходил к ней в ЦИТО, приносил фрукты и бульоны. Одно время Грише казалось, что они поженятся. Связь их достигла пика, когда Таня забеременела. Вот надо же, это и оказалось началом конца. Они не поженились и ребенок не родился, оба, видимо, его не хотели, хотя трудно судить о Валериной готовности. Он бы решился, наверное, считал, что пора …

С самой ранней юности Гриша с Валерой оба часто думали и говорили о 'залете'. Отношение их к этому было непростым. В разговорах они оба декларировали, что 'это, мол, ответственность девушки. Ее проблема, а если что … она сама будет виновата', но с другой стороны друзья понимали, что 'если что', им от ответственности не уйти, они будут обязаны ее разделить, а там … будь, что будет. Они знали, что просто не смогут отойти в сторону и по-этому дико боялись попасть в такую, о общем-то банальную по тем временам, ситуацию. Жениться по залету не хотелось, это был бы кошмар, но … а куда было бы от этого деться? Ребята считали себя порядочными людьми, а уйти в кусты могли только подонки. Лучше было об этом не думать. Гриша не попал ни разу, бог миловал, а вот Валера … было дело.

Сначала девушка, Гриша даже теперь не помнил, как ее зовут, расстроенным голосом сообщила Валере, что у нее задержка. Поникший и нервный Валера немедленно позвонил Грише сообщить о своей беде. Они оба учились тогда на первом курсе. Не дожидаясь упреков, Валера сразу стал оправдываться, он горячечно повторял одно и то же: 'я сам не знаю, как это могло случиться … она мне сказала … может она врала … ой, Гринь, ну что делать … '. Валера звонил из Долгопа, где он учился, каждый вечер, но хороших новостей у него не было. Девушка была его сокурсница, первая, кстати, и последняя Валерина девушка-физик. Гриша ее знал, они вместе приезжали в Москву. Девчонка была из Симферополя, способная, невероятно амбициозная, и вполне ничего внешне, хотя и простенькая. Худенькая, невысокая блондинка. Она была у них в группе единственной девочкой и Грише казалось, что Валера сразу прибрал ее к рукам именно по этой причине: единственная – значит должна достаться ему. Все жили в общаге, пили, играли в карты, не спали ночами, а потом аврально во-время сессии занимались. Понятно – первый курс, все только что выбрались из-под маминого крылышка.

Девчонка из Симферополя с мальчишками в карты ночами не играла и не пила, зато ей подвернулся Валера. Девочка была домашняя, полностью нацеленная на учебу и карьеру. Ей надо было, бедной, все время доказывать, что она не хуже мальчиков. Доказывала, но какими трудами. Тревоги ее были не напрасны, получилось, что ее первый мужчина, блестящий москвич Валера, ее здорово подвел. Девочка не знала, что делать, плакала, ни за что не хотела говорить о неприятности родителям и даже подругам-сокурсницам. Да и зачем было говорить? Валера ее скрытностью не заморачивался. Нужно было делать аборт, причем по блату. Девчонка так боялась пропускать лекции, что перспектива провести три дня в больнице ее угнетала. Время шло, к врачу она не шла, каждое утро приходила на занятия и сидела там одна, бледная, нервная, с несчастными глазами, ее тошнило. Валера все это видел и хотел помочь. Он мужественно предложил ей оставить ребенка, хотел перевестись на вечернее и пойти работать.

– Да, так я ей сказал, Гриш. Пусть думает… – гордо заявил он другу.

– А если она согласится? Ты понимаешь, что будет? – Гриша с содроганием ставил себя на место Валеры. Им было по 18 лет.

– А ты что сделал бы, а ? Застрелиться мне теперь, что-ли?

– Тебя родители убьют.

– Да, и будут правы. – понуро отвечал Валера. Я – идиот, я знаю. Я пока не хочу быть отцом, не могу.

– Ага, не можешь … о чем ты раньше думал?

– Да, заткнись ты. Вот уж не ожидал, что ты мне это скажешь! Уж ты бы молчал лучше. Зачем ты мне такое говоришь?

– А что ты хочешь, чтобы я тебе сказал?

– Вот именно, не знаешь, что говорить, молчи тогда.

– Валер, ты сам виноват …

– В чем я виноват? В чем? Ты тоже мог бы на моем месте оказаться. Каждый мог бы … Чистюля ты хренов … Боже, ну почему мне так не везет?

Гриша тогда ничего другу больше не говорил, зачем сыпать соль на рану. И так все было плохо, хотя зря Валера волновался, все рассосалось, именно так, как и должно было. Гриша предложил обратиться к маме и это, видимо, и было тем, на что Валера надеялся, он только боялся, что Гришина мать все расскажет его родителям и они 'его убьют'. Гриша понимал, что мама как раз и может помочь, мало ли какие она 'виды' на работе видала, но просить ее о помощи ему страшно не хотелось. Пришлось. Мама расстроилась, но помогла, не задавая лишних вопросов. У Гриши создалось впечатление, что в глубине души она была рада, что это все случилось не с ее Гришенькой, а от Валеры всего можно было ждать, он всегда портил ее ребенка. Была даже вероятность, что мать, как типичная еврейская 'мамалэ', инстинктивно винила в распущенности современных девушек, особенно иногородних, которые только и ждут … Впрочем, ничего такого она Грише не говорило, просто он 'читал' ее мысли. Если бы такое случилось с ее Гришенькой, она бы костьми легла, но не дала бы наглой хабалке ломать жизнь ее мальчику. Эх, мать …

Валера привез девчонку в Москву, и к вечеру они вместе уехали в Долгоп. На нее, скорее всего, даже больничной карточки не завели. Девчонка отлежалась, но их с Валерой нежная дружба сразу после этого закончилась без выяснения отношений и упреков. Учеба оказалась для девушки слишком большим стрессом, и ей пришлось уйти в академку. Потом она вроде восстановилась, но Валера больше с ней в одной группе не учился. Бедняга даже какое-то время лежала с депрессией в дурдоме, такое у них в институте бывало, да и аборт не способствовал ее душевному здоровью. Валера этот эпизод вспоминать не любил, но виноватым во всем с ней случившимся себя не считал. Что ж … формально он был прав. Никто девушку с ним спать не неволил. Следовало учиться быть взрослыми людьми.

В институтские времена они с Валерой прошлись по всем на свете общежитиям. Таким как они там было раздолье. Домой никого не приводили. Гриша один раз привел девушку, но опыт был настолько неудачный, что они его не повторяли, извлекли, так сказать, урок.

Сразу после второго курса, успешно сдав сессию, в ожидании отъезда в студенческий лагерь мединститута, Гриша в жаркий летний полдень буднего дня пригласил домой подружку медичку, через которую они, собственно, в тот лагерь и попали. Они поели и решили, что раз уж родители придут нескоро … быстренько … И действительно, успели … Гриша голый валялся в своей комнате на вечно разобранном диване, а подруга пошла в душ. Из блаженной задумчивости Гришу вывел звук ключа в замке, потом он услышал, что пришел папа, который ни о чем не подозревая, рывком открыл дверь ванной, желая просто отлить, родители как раз сделали модный ремонт и соединили туалет с ванной. Вода уже не текла, девушка одевалась … Боже, бедный папа. Как ошпаренный, он выскочил из ванной, ворвался к Грише в комнату и закричал 'я ухожу … через 10 минут вернусь, чтобы духу ее не было …' Все произошло так стремительно, что Гриша даже одеться толком не успел. Не то, чтобы он так уж скрывал от родителей своих подруг, но у них был неписаный договор: домой … ни-ни, не водить. А куда ему было 'водить'? Девушка сразу ушла, Гриша извинялся, что поставил ее в такое положение. Стыдно ему не было, просто неприятно, но он благодарил судьбу, что пришел папа, а не мама. Ее реакцию было трудно предсказать. Когда отец вскоре вернулся, у них состоялся первый и последний разговор на эту тему:

– Да, как ты посмел? Как ты мог? – папа начал с высокой ноты.

– Пап, перестань. Что я такого сделал? Что значит 'посмел'? Это, ведь, и мой дом.

– Вот именно, это твой дом, и я не позволю тебе сюда кого попало водить …

– Почему это кого попало? Ты ее не знаешь …

– Не знаю и знать не хочу … Порядочные девушки не пойдут … Я в твоем возрасте никого …

– Вот именно … ты в моем возрасте 'никого'. В этом, видимо, между нами разница.

– Да, как ты смеешь? Вместо того, чтобы заниматься такими вещами …

– А тебе не кажется, что это не твое дело. Видит бог, я не хотел, чтобы так вышло. Моя девушка не заслужила твоих замечаний и тебе впредь следует от них воздержаться.

– Я, что, не могу в своем доме …

– Пап, оставь этот тон. Не надо со мной так разговаривать. Я – не ребенок.

– Ax, ты не ребенок? Женщин домой водишь? На это много ума не надо. Если бы мама видела … я ей не скажу ничего. Только этого ей не хватало. Уважение надо иметь …

– Можешь сказать. Мне все равно.

– Как это тебе все равно?

– Пап, хватит …

Что ж, по большому счету отец был прав. Не в том, разумеется, смысле, что Гриша 'осквернил свой дом и ему должно быть стыдно', а просто ситуация получилась слишком гротескная, Гриша и сам в нее попал, а главное, ни в чем не повинную девчонку втравил. Это было непростительной ошибкой, повторять ее не стоило.

Время учебы в институте было для них обоих в смысле женщин самым насыщенным. Ребята упивались вседозволенностью, легкостью отношений, тем особым состоянием души, когда можно делать то, что хочется без напряжения и усилий, когда все кажется головокружительной игрой без правил. Как им было легко, интересно играть в плейбоев. Нервная, рискованная, интенсивная, наглая, упоительная игра. Гриша с Валерой привлекали девушек, им почти ничего не надо было делать, девчонки сами шли к ним в руки. Начались одноразовые пьяноватые контакты, когда ребята даже не делали усилий, чтобы запомнить имена подруг. Общежитские комнаты, где посередине всегда стоял неопрятный стол с неубранной посудой, а иногда на соседней кровати кто-то валялся. Какие-то чужие дачи, с остывающей к утру печкой, прогулками по заснеженным дорожкам, или летнему росному саду, ранними электричками с хмурыми невыспавшимися пассажирами. Родители давно перестали спрашивать, где они были, с кем. Единственное, что родителей тревожило – это их учеба. Но с учебой было все нормально, ни Гриша, ни Валера не были дураками, они всегда знали 'край'. Курили травку, но никогда бы не стали колоться, пили много, но ни разу не попали в серьезную неприятность в невменяемом состоянии, знакомились и расставались с девушками, умудряясь не влипать в затяжное и выматывающее душу выяснение отношений. Девушки, видимо, каким-то образом чувствовали, что 'не на тех напали', что не надо воспринимать Гришу с Валерой своими возлюбленными, которые станут их мужьями. Честно говоря, справедливости ради надо отметить, что ни Гриша ни Валера никому не клялись в вечной любви, и никому не предлагали жениться.

Думая об этой поре их жизни, Гриша вспомнил один характерный эпизод. Была компания балетных девочек из хореографического училища, какая-то старая большая квартира на Петровке. Еды было мало, но все крепко выпили. Девчонки хотели танцевать, смеялись над их неловкостью, которая их, видимо, привлекала. Друзья, сильные и спортивные, совершенно не походили на балетных мальчиков. Было уже где-то около двенадцати, люди стали расходиться. Ни Грише ни Валере и в голову не пришло ехать домой. У Валеры был запасной ключ от однокомнатной квартиры Наташки-стюардессы. Тот их давний неприятный эпизод с несостоявшейся близостью был давно забыт. Дружба осталась, они оба ею дорожили, хотя деловое содружество пошло на спад. В институте ни тот, ни другой уже не решались толкать 'товар'. Опасно и 'того' не стоило.

Наташка привезла Валерке в подарок пару новомодных дильдо, тогда они были большой редкостью, невиданной экстравагантной игрушкой, которой можно было девушку и поразить и испугать. На кого нападешь. Все зависело … Валерка в нужный момент резиновую штуку вынимал … шок! Пару раз его девушки жутко оскорблялись, обижались, но большинство соглашались на эксперимент. Валера собрался уходить со своей подругой, и Гриша знал, что, хоть с собой друг 'штуки' не носит, но они лежат в Наташиной квартире, готовые к применению. Наташа в рейсе, и им никто не помешает. Он что, рыжий? Почему бы ему тоже не поехать с Валерой и девчонкой?