Поляки в Дагестане

Судьи и старшины устроились по обеим сторонам на войлоке. Перед ними несколько книг. Остальные сидели на полу. Стояла тишина.

Шамиль слушал с вниманием просителей, рассматривал их лица своими голубыми глазами. Взгляд имама проникающий. Этого было достаточно, чтобы человек признался в своих отступлениях.

Когда с людьми все завершилось, принесли большую кучу бумаг. Мой хозяин вывел меня вперед, сказав мне при этом: «Поцелуй руку Шамиля», – и велел читать мою бумагу.

Переводчик переводил, а Шамиль глядел на меня и шептал что-то, наверное, молитву.

Уходя, он сказал несколько слов по-тавлински.

Меня вывели на улицу и опустили в яму. Мне не понравилось, подумал: плохо кончится.

Арестованных опускают туда по лестнице, а сверху прикрывают дверью. «Яма Шамиля» над выходом имела глубину человеческого роста, ширину 4–5 шагов в диаметре. Подстилкой на влажной земле – полугнилая солома.

В яме был еще один человек, которого в темноте сразу не заметил. Лестницу подняли вверх. Я стоял, не веря, куда я попал. Затем упал на мокрую землю и от отчаяния зарыдал. Вдруг услышал голос, который придал мне силы. Моим товарищем по несчастью был разжалованный офицер из наших полков – Давыдов, служивший у богатого брата-коммерсанта по ловле рыбы на Каспийском море. Всей командой оказался в плену.

Пленному офицеру приходится хуже, так как на него надевают цепь, кормят хуже, чтобы с помощью жалобных писем ускорить выкуп. Если родственники не помогут, то переносит много лишений…

Давыдова Шамиль взял к себе. Офицера мог выкупить брат, но тот хотел, чтобы это сделал генерал-лейтенант шамхал Тарковский, в руках которого находилась вся рыбная ловля. Спор между ними ухудшал положение Давыдова. Долгие минуты мы беседовали друг с другом.

Надзиратель ямы старый хромой мюрид Муса ежедневно приносил нам пищу из нескольких хинкалинами и кувшина воды. Иногда разрешал выглянуть наверх на несколько минут. Пожилой Давыдов жаловался на свое здоровье, его тело было покрыто темными пятнами из-за сырого воздуха. Иногда прохожие бросали нам куски сухого хлеба.

Меня интересовала маленькая загорелая ручка, дававшая свежие ломтики хлеба. Я всегда ждал ее и боялся увидеть лицо. Недолго пришлось ждать. Раз, сидя при открытых дверях, мы увидели знакомую ручку. Девчонка не более 15 лет, увидя нас, закрыла прекрасное лицо белой чадрой, подавая чурек моему товарищу. Ее взгляд выражал и удивление и сожаление тем, что для меня у нее ничего было.

Мой товарищ рассказывал, что девчонка давно носит ему пищу. Она с детства перенесла много горя, которое не может забыть.

Давыдов узнал ее историю от надзирателя. У здешних горцев, как и у евреев, обычай обучать с детства. Так было и с этой девочкой. Ее отец Осман, богатый чеченец из аула Малое Ведено, в одном походе против русских был тяжело ранен в голову и ногу. Упал с коня. Из-за сильного огня с русской стороны, его не могли выручить. Когда русские солдаты стали приближаться к нему, то Осман вверился пророку и попрощался с этим миром.

У горцев не оказать помощь раненому, не спасти считается несмываемым позором.

Его спас сосед из Малого Ведено Али, пренебрегший опасностью. Спас богатого соседа. В благодарность Осман решил породниться с бедным соседом.

Однако у обоих были сыновья. Сделали уговор: у кого первого появится дочь, выдать замуж за сына другого. Таким образом Эзенда, так звали нашу покровительницу, еще до своего рождения оказалась засватанной за сына Али – Махмуда. Вскоре его родители умерли. Махмуда воспитали родственники Османа. С детства Махмуд рос угрюмым, держался в стороне от товарищей. Он не сумел расположить сердце Эзенды к себе. И мужеством Махмуд не обладал. Девочка со страхом думала о будущем, к тому же она его не любила. Старый Осман также переживал за будущее дочери. Переживал, что единственная дочь из-за его клятвы должна погибнуть. И сын Османа Мустафа также понимал положение Эзенды…

Эту историю я узнал от Давыдова. С той минуты я думал о Эзенде. Время в яме текло медленно. Единственное утешение – короткие минуты свежего воздуха наверху и возможность увидеть Эзенду, подававшую теперь не один, а два чурека. Она скрывалась под чадрою.

Однажды меня повели к Шамилю. Подали письмо. Там говорилось, что за освобождение Давыдова могут дать выкуп в размере 2700 рублей, а пять тысяч никак не смогли собрать. Меня спросили, кто я и не собираются ли меня выкупить.

Я рассказал правду о назначении меня в армию, а выкуп за меня никто не сумеет дать. Меня слушали внимательно. В их глазах я читал жалость. Но меня снова вернули в яму. Я передал содержание письма Давыдову. Бедный страдалец обрадовался, что Шамиль примет предложенный выкуп, но Давыдов ужасно ошибся. Несколько дней спустя пришел хромой мюрид, выпустил на улицу Давыдова. Раздался выстрел. Я услышал крик Эзенды. Тогда-то я увидел ужасную картину: в нескольких шагах от безжизненного тела Давыдова стояла Эзенда, ее руки были подняты к небу… Затем она побежала в аул.

Кавказский пленник

Первой мыслью было, что и меня прикончат. За мной закрыли крышу. Я остался один. Собрал всю волю. Будто увидел родные места, товарищей, школу… От этих размышлений меня оторвал стук в крышу. Я увидел несколько горцев – старых и молодых. Они делали знаки, чтобы я вышел, а я шага не мог сделать.

Старший из них с добродушной улыбкой взял меня за руку и вывел из ямы. При этом сказал, что я с этой минуты принадлежу ему, что ничего плохого с ним не будет. Я решил, что лучше погибнуть в бою, чем быть зарезанным как цыпленок. С этой мыслью я у ближайшего мюрида схватил кинжал, побежал к яме и стал в позу оборонявшегося.

Мой поступок удивил горцев, затем вызвал смех и хлопки в ладоши. Старик, подойдя ко мне, произнес: «Шамиль отдал тебя мне. Ничего плохого не будет». После этого он велел вернуть кинжал хозяину, а мне самому идти за ним. Все разошлись. Я понял, что все сказанное стариком правда. Я отдал кинжал и смело двинулся в мюридский аул. Дети еще издали пугали меня кинжалами, направляли на меня винтовки и пистолеты. Шутили. Мы вошли в бедную саклю, мне отвели угол. Дали чурек и соленый сыр и миску молока. Подкрепился. Лег на пол и уснул.

Старик ушел молиться. На следующий день сквозь щели в дверях я увидел моего хозяина, его звали Пахрутдин. Я, оказывается, во сне стонал, и он всю ночь провел около меня, чтобы при надобности придти на помощь. Когда я исполнял «Отче наш», он не шевельнулся, что было приятно мне… После еды мы вышли со стариком из сакли и шли к лесу, прилегающему к аулу. Затем, идя по тропе, оказались в ущелье. Он показал мне на источник, откуда все брали воду. Вблизи источника старик показал мне сухие ветки, которые надо было заготовить на зиму.

По ущелью мы вышли к речке, где имелись владения Шамиля. Я поднялся на возвышенность, где находилось кладбище, там виднелись разноцветные флажки, а за ними небольшой аул – Малое Ведено. Еще один аул за другою рекою – Большое Ведено и гора Арсенская.

Я любовался, а старик отдыхал в тени чинары. Слушая веселые голоса женщин, я думал об Эзенде.

Старик поднял меня, улыбнулся. Крикнул:

– Эзенда, иди сюда!

Милая девочка стрелою побежала со скалы. Она остановилась с раскрытым ртом. Навсегда запомнил эту сцену. Они говорили по-чеченски. Я не понимал. На ее лице была жалость и слезы на глазах. Она ушла.

По дороге старик говорил: «Ты ее знаешь. Ел ее хлеб. Она видела гибель твоего товарища… Она так же несчастна. Потеряла мать. Имеет брата и отца, любящих ее. Изменить они ее не могут, не в силах. А жених смотрит на нее, как на свою собственность, ждет ее совершеннолетия».

Я каждый день делал одно и то же: вода, дрова, приготовление пищи. Варил хинкал из кукурузной муки, пек хлеб также из кукурузы. Чувствовал себя свободным, а старик был мною доволен. Уважали и соседи. Я им рассказывал о других краях через переводчика – Пахрутдина. Он был из казанских татар, служил в русских войсках до А. П. Ермолова. Позже ушел в горы и до Кази-Муллы жил в Салатавии…

У Пахрутдина я чувствовал себя хорошо. Он был благодарен мне за слушание его рассказов.

Тоска по Родине, все-таки, влияла на мое здоровье. Он стал уговаривать, чтобы я принял ислам, чтобы освободить меня из плена. Я подумал и согласился посещать мечеть и молиться. Стал изучать обряды и первые молитвы. Довольно сносно читал Коран. Все это удивило Пахрутдина. Быстрее побежало время. На одной прогулке в лес я спросил у него насчет Эзенды. Он пригласил меня посетить Малое Ведено, чтобы увидеть Османа. Через 7 верст мы стояли у его дома, а сам Осман сидел на крыльце с Кораном. Осман обрадовался нашему приходу. На порог вышла Эзенда и за руку ввела Пахрутдина в саклю.

Меня посадили около брата девушки, который занимался серебром. Эзенда готовила пищу. Что-то сказала брату, а тот на ломаном языке заговорил со мной, показал свои изделия.

Перед нами появились яичница, сыр, горячий чурек. Я сказал: «Бисмиллахи рахмани рахим». Все воскликнули от удивления. Осман похвалил. Я повторил все молитвы, что знал. Эзенда помогала, когда я ошибался. Я выдержал экзамен, старики пожали мне руки… Прощались по-приятельски. Меня приглашали еще. У них я забывал о Родине и моих родных.

В одну из пятниц я с Пахрутдином находились в мечети. Я стоял в последнем ряду. Надо мною смеялись сыновья Шамиля, надевая на глаза папаху.

Когда же начали молиться, все прекратилось. После этого Пахрутдин повел меня к Шамилю, хвалил мои успехи и просил имама освободить меня от рабства, как принявшего ислам. Шамиль подал мне руку. Он распорядился, и меня отдали в его стражу, а Пахрутдину взамен меня отдали солдата, попавшего в плен.

«Шамилевская команда» состояла из русских солдат и других наций, перебежавших к нему или взятых в плен. Их оказалось более 300. Это ремесленники и артиллеристы. Одеты по-горски, живут отдельно от мюридов в солдатской слободе по несколько человек, или отдельно. От Шамиля получают одежду и питание. Денег нет. Каждый делает свое дело…

В 1843 году, когда Шамиль захватил укрепления, они были нужны. Солдаты первыми ходили на вал, подбадривали горцев. Но вскоре Шамиль их от этого освободил, говоря, что они не обязаны проливать кровь, освобождая чужой край, который только приютил их.

Между ними имелись женатые на русских женщинах, попавших в плен; но им пришлось без церковного обряда выходить замуж. Шамиль хотел найти христианского священника, чтобы они не жили как скот, но достать такого пленника не сумели, а добровольно из священников никто не переходил к Шамилю.

Отряд подчинялся наибу, он же считался начальником артиллерии. Отряд делился на десятки, десятник избирался из солдат.

В отряде я много натерпелся от тяжелой работы и грубого обращения со стороны солдат. Я узнал, до чего может дойти русский солдат, когда дисциплина его не связывает. Он делает зло и добро, но более энергичен, чем горец. Иногда я не мог исполнять тяжелый физический труд. Тогда солдаты делали за меня, а я получал по затылку. Но мое ласковое обращение постепенно повернуло их ко мне. В их глазах я стал выше, часто спрашивали у меня совета. Меня уважали и мюриды: я точно выполнял их религиозные обряды. Они ставили меня в пример своим сыновьям. Мне дали имя Абубекр.

Вскоре мне построили саклю. Жил я с товарищем. Пек хлеб из пшеницы, сушил мясо. Нам выделяли продукты, а во время набегов давали еще больше. Осенью резали скот, а мясо выделяли каждой десятке по определенным порциям, и мы тянули жребий на каждого.

У меня были куры, а масло покупал у жен Шамиля и наибов. Русские женщины из винограда давили вино. На это они имели разрешение. Горцы не ели свинину. Но, бывая у солдат, мюриды ели яичницу, не обращая внимание на то, что она была приготовлена на сале.

Однако ухо надо было держать востро, чтобы не быть разоблаченным.

В числе солдат у Шамиля находилось несколько десятков невольников – опасные люди. Они не могли понравиться горцам. Я их опасался, молчал при них. Сперва я помышлял о побеге, но судьбы тех, что бежали, научили меня только тогда бежать, когда наверняка ждет удача.

Я ждал терпеливо. В конце концов, время подошло. В Ведено меня все уважали. Но я был осторожен. Старый Пахрутдин так же был доволен моей жизнью, напоминал, что меня пора женить.

В Шамилевском отряде был человек, занимающийся ремонтом часов, более образованный, чем другие. С ним проводил свободное время. Он же имел приятелей среди хороших мюридов и сельчан. Брат Эзенды, молодой Мустафа, был также его приятелем. Я видел его у часового мастера. Мустафа относился ко мне как к брату, а я был посредником между ним и солдатами…

Летом готовил дрова, уголь, балки, приносимые из лесопилки. А также земляные работы. Я занялся ремонтом часов и изделиями из серебра. Вскоре я привел в порядок часы Мустафы, а Эзенде подарил серьги и кольца из золота.