Поляки в Дагестане

Я оказался способным ко всему… Делал подарки женам Шамиля и наибам. Все это обеспечивало меня обилием продуктов. Я гордился, что мои изделия носят первые дамы Имамата. До Шамиля доходили хорошие известия обо мне…

Я поставил перед собой две цели: вернуться на Родину и обеспечить себя всем необходимым и свободою. А Эзенда должна была послужить путеводной звездой. Поэтому я решил жениться на ней, рассчитывая на будущие обстоятельства. Отец ее являлся известным в горах мастером огнестрельного оружия. Он мог бы раскрыть свои секреты и для меня. Ее брат – серебряных дел мастер, мог бы обучить меня этому искусству.

Я подумал: если стану мужем Эзенды, то, возможно, в скором времени прославлюсь как знатный ювелир, и таким образом моя жизнь изменится к лучшему.

Однако мысли о Родине становились поперек всего этого.

В доме Эзенды радушно встречали меня, а сама Эзенда проявляла ко мне симпатии. Я стал у них домочадцем. Осман часто говорил со мной, удивлялся обычаям чужих народов: хвалил и не одобрял, точно отмечая добро и зло. Если домашние работы не отвлекали, Эзенда всегда была со мной.

Как раз в эти дни дезертировал из царской армии офицер-поляк. В честь его прибытия пушки Шамиля салютовали. Он был человеком с большим апломбом, но я привязался к нему. Офицер также был рад. Он стал жить в моей сакле. Солдаты по моему плану построили дом, сделали огород с виноградом. Жили спокойно. Офицер был человеком добрым, спокойным, но с буйной фантазией. Его фамилия звучала так: Русецкий или Русальский. Ребенком был отдан в кадетский корпус, где его как поляка высмеивали. Он решил отомстить за свои унижения через какой-нибудь героический поступок. Из кадетского корпуса его направили на Кавказ, где он как раз и решил свой замысел осуществить, поэтому дезертировал.

Я советовал ему быть осторожным и вести себя скромно, мои старания оказались напрасны. Я понял, что его общество может мне навредить. Сказал ему об этомнапрямик, но он не обратил внимания.

Желая прославиться, он навязывал Шамилю невероятные проекты, чем вызвал подозрения к себе. Произошел случай, послуживший поводом к нашему с ним разрыву.

Четверо солдат договорились бежать. Назначили день и место побега. Один из них, боясь неудачи, открыл заговор наибу отряда. Мюриды поймали трех несчастных, готовых к побегу, прогнали через строй. Им сказали: «Теперь бегите, куда и как хотите». За ними с кинжалами рванули мюриды. Все было покончено.

Этот случай повлиял на Русецкого, но сделал его еще более неосторожным. Он хвастался, что может усовершенствовать по английскому образцу фабрику для пороха, открыть шахты серебра и других металлов, построить укрытия так, что русские никогда не пройдут на земли Шамиля.

Всегда указывал на меня, как на главного помощника, нанося этим вред моему имени. Я отмахивался от его комплиментов, советовал Шамилю спросить у Русецкого, как он все проекты собирается осуществить, что задуманное офицером – суть дела сумасшедшего. Как будто я убедил Шамиля в опасности затеи офицера, однако имам поверил, что проекты насчет шахт возможны, отослал его к Даниялу Элисуйскому[7 - Шейх Джамалутдин – тесть имама.], а мне приказал отправить письмо к русским знакомым, чтобы прислали книги по химии и минералогии.

Подчиняясь Шамилю, я отослал в Малую Кабарду письмо на имя простого солдата В. Давида. Письмо попало к генералу Вревскому.

Последний вызвал к себе Давида. Бедный солдат поклялся, что не знает меня…

Какую опасность представляет Русецкий, понимал и брат Эзенды…

У Шамиля объявились новые авантюристы, а именно два дервиша из Персии или Турции. Старший из них объявил, что умеет очищать руду. Ему велели приступить к работе. Дервиш отговаривался, но это не помогло. Его посадили в яму. Тот не сдавался. Придумал предлог, объявив, что для производства денег необходимо иметь жидкость, которую нигде нельзя достать. И еще он требовал сделать такой цилиндр, который выдержал бы напор пара, разогретого докрасна.

Изготовили цилиндр, но опыт не удался: цилиндр треснул с гулом, обдав всех паром и кипятком. Ошпаренные мюриды пожаловались Шамилю. Имам выслушал их со смехом и велел повторить опыт, так как был уверен в успехе…

Мне говорили, что дервишей убили по дороге, чтобы они не могли рассказать противнику о делах Шамиля.

В процессе этого грустного случая забыли о Русецком, и с меня сняли подозрения…

Артиллерия Шамиля на рассвете вытянулась по веденской дороге, за нею – обоз с вьюками. Я стал артиллеристом у имама. Местом сборов объявили аул Олтури в Большой Чечне через Аргун.

Ночью появился Русальский, которого назвали Искандербеком, изможденный, побитый.

Он рассказал о себе, о горах, где он был, все критиковал, давал непрактичные советы, критиковал он и укрепления Шамиля. В конце концов решили, что он шпион. Уговаривали, что Русальского необходимо прикончить, однако имам приказал его привести перед свои очи.

А Русальский тем временем удрал к русским, где его присудили к смерти, но он умер от холеры. Весть о его побеге дошла до нашего наиба Яхъя-Хаджи. Он вызвал меня и сообщил о поступке моего «приятеля».

Сперва у меня забрали коня, опасаясь, чтобы я не сбежал. По прибытии в Ведено, загнали в яму. Мне стало худо, смерть будто у порога. На третий день меня выпустили, притом без объяснений.

Шамиля в Ведено не было, так как он ушел в Гергебиль, куда двинулись и русские войска. Я почувствовал опасность, нависшую надо мной из-за Русальского – Искандербека, мысль увидеть Эзенду откладывал, никуда не выходил. Она же через брата знала мое положение. Шамиля заменил Джамалутдин 1, уважаемый и почитаемый человек. Он любил меня, называл сыном. Наступила ураза, я строго выполнял уразу, чтобы восстановить репутацию, даже ночью молился.

После байрама пришло известие, что русские разбиты под Гергебилем, но что русские пошли на аул Салта и окружили его.

Шамиль из Ведено затребовал патроны, а Джамалутдин велел мне отправиться к имаму.

Через три дня после байрама с несколькими мюридами двинулись туда. Мне дали мула. Дорога до Анди мне была знакома, там мы зашли к Лабазану, который принял нас очень тепло. В Тлохе я встретил старого хозяина. По дороге пришлось перейти Аварское и Кара-Койсу. Подъехали к окрестностям Салта, где находился обоз Шамиля. Я представился наибу.

– Тебя подозревали, – сказал он, – потому что думали, что ты хотел бежать с Искандером. Береги свою голову, ибо когда ее снимут, новая не вырастет.

– Я не знал о намерениях Искандера, – отвечал я. – И если бы знал, то первый пустил бы в него пулю.

Яхъя-Хаджи засмеялся и повел к шатру Шамиля.

Тот был в раздумьях, я приветствовал его, а он меня поздравил с успешным прибытием в отряд.

– Джамалутдин очень хвалил тебя, – добавил имам.

…Я оставался без особых поручений. С позиций Шамиля хорошо посматривалось расположение русских войск.

Ежедневно мюриды имама старались мешать русским войскам. Мы провели ночь у наиба Телетлинского – Кебет Магомы, который размещался в подземной скале.

Я произнес: «Хвала защитникам Салты, история не забудет Ваши подвиги, слава Ваша не будет похоронена под развалинами».

Ночью мы ушли через ущелье. Окружение Салты продолжалось до осени и плохо кончилось бы для русских, если бы после большого штурма, мюриды не оставили бы крепость, покинув ее ночью…»

Прервем течение рассказа Кароля Калиновского в этом месте, чтобы узнать, что же случилось с Эзендой.

Скала Кавалер-батарея, излюбленное место отдыха жителей Темир-Хан-Шуры

«Я вошел к девушке, – сообщает чужеземец, – там все были возбуждены: прибыл жених, злой, неприветливый, вел себя как дома. Семья Эзенды решила развязать узел, отказаться от обета, данного родителями.

Это мог разрешить только Шамиль. Был назначен разбор. Перед этим у источника я встретил Эзенду. Эту сцену заметил жених. Шамиль выслушал обе стороны и решил, что обет необходимо выполнить. На что Эзенда ответила, что она не любит жениха. Эта история закончилась тем, что Эзенда три дня не подавала ему еду, да и в постель с ним не легла. Не зная, что делать, жених приложил пистолет к груди Эзенды и выстрелил. Ее похоронили. От Эзенды у меня хранилась белая чалма. Я попрощался с семьей Османа…

Для меня жизнь у Шамиля сделалась бессмысленной. Наиб Яхъя-Хаджи, командовавший отрядом, был снят с должности. Его место занял Алимухаммед, грузинского происхождения, жестокий человек и черный как негр.

Его глаза были налиты кровью, грубый и жестокий человек. Солдаты убегали от Шамиля, прячась в горах. Когда вылавливали, то гибли жестокой смертью. Я чувствовал отвращение к Алимухаммеду, а так как я имел авторитет у Шамиля, то он не мог замахнуться на меня.

Вечерами я тайком посещал могилу Эзенды.

Весной 1848 года Шамиль собрал съезд в Олтури, на котором имам поднимал вопросы о наследовании власти сыном Казимагомедом. Вскоре русские войска снова подошли к Гергебилю с большими силами и после осады сумели захватить его. Шамиль остался недоволен, так как рядом находился аул Кикуни, охранявший вход вовнутрь его государства.

По возвращении домой Шамиля ждало утешение: Шуанет родила сына. По этому поводу имам освободил всех невольников и невольниц, и разрешил им жить в любом уголке его владений.

Я решился просить, чтобы освободили и меня. Пошел к наибу, чтобы тот замолвил за меня доброе слово Шамилю. Имам согласился и дал мне бумагу с печатью – документ. Поцеловав его руку, я попрощался со всеми. Пахрутдин обнял меня и заплакал, шептал что-то о смерти Эзенды. Шамиль дал указание, чтобы определили, где я хочу жить.

Я ответил: «Хочу жить в Большой Чечне, а если не понравится – в Тавлине».

…Вообще народ здесь почти не болеет, кроме малярии. Медики, кроме ран, ничего не лечат. Фабрик нет.

Я двинулся в Большую Чечню по неизвестному пути. Перед уходом из Ведено поплакал над могилой Эзенды и все оборачивался на саклю Османа.

В 7 км находился аул Гуни, где жил пленный солдат, известный с хорошей стороны. Я хотел, чтобы он проводил меня, но он оказался в лесу на заготовке дров. Тропа почти исчезла, я двинулся в Большую Чечню на общем лазаре, где могли попасться много медведей, лисиц и зайцев. Плохо было с питанием. Начал молиться. Вокруг собрались горцы, и, когда я закончил молитву, передо мной появилась еда.