Уцелевший

Так и скажите: мол, плавали – знаем.

Еще на занятиях по домоводству учат, как правильно отвечать на приглашения на свадьбу. Как правильно обращаться в письме к Папе Римскому. Гравировать монограммы на серебре. В школе в церковной общине Истинной Веры нас учат, что мир – это такой элегантный маленький театр для демонстрации хороших манер, где ты – режиссер. Учителя расписывают нам обеды и званые ужины, где все приглашенные знают, как правильно есть омаров.

А потом выясняется, что не тут-то было.

Потом выясняется, что тебе ничего не светит, кроме как увязнуть в ежедневной рутине, выполняя одну и ту же работу – день за днем.

Надо почистить камин.

Надо постричь газон.

Перевернуть все бутылки в винном погребе.

Снова постричь газон.

Вычистить все серебро.

Повторить все сначала.

И все же, хотя бы раз в жизни, мне хотелось бы доказать, что я что-то могу. Что я могу не только прикидываться, будто я ничего не вижу и не понимаю. Мир может стать лучше, значительно лучше. Всего-то и нужно, что просто спросить.

Нет, правда давайте. Спросите меня.

Как едят артишоки?

Как едят спаржу?

Спросите меня.

Как едят омара?

Омары в кастрюле выглядят уже вполне мертвыми, так что я достаю одного. Я говорю телефону: сперва отламываем две передние клешни.

Остальных четырех омаров я потом уберу в холодильник – на них хозяева будут тренироваться. Я говорю телефону: вы лучше записывайте.

Я разламываю клешни и ем мясо, что было внутри.

Потом как бы заламываем омара, прогибая его в спине, пока не отломится хвост. Отламываем самый кончик хвоста, тельсон, и при помощи вилки для устриц и прочих морепродуктов выталкиваем из хвоста мясо. Удаляем кишечную жилку, что идет вдоль хвоста. Если жилка прозрачная, значит, омар ничего не ел за последнее время. Толстая темная жилка означает, что омар ел недавно и не успел испражниться.

Я ем мясо, которое достал из хвоста.

Вилка для устриц, говорю я с набитым ртом, это такая маленькая вилочка с тремя зубчиками.

Потом отделяем от туловища спинной панцирь, щиток, и съедаем зеленую пищеварительную железу – она называется томале. Съедаем кровь, запекшуюся в белую слизь. Съедаем несозревшую икорную массу кораллового цвета.

Я ем и то, и другое, и третье.

У омаров так называемая «открытая» кровеносная система, то есть кровь вытекает прямо в полости тела и омывает различные органы.

Легкие у омаров похожи на плотную губку. Они съедобны, говорю я телефону и облизываю пальцы. Желудок – твердый мешок, состоящий из таких штуковин, похожих на зубы. Располагается сразу за головой. Его не едят.

Я продолжаю копаться в разделанной тушке. Высасываю понемножечку мяса из каждой ходильной ноги. Откусываю крошечные жабры. Мозг не трогаю, он несъедобный.

И вдруг замираю.

То, что я вижу, – это невозможно.

Телефон орет:

– Ладно, и что теперь? Это все? Больше там ничего не едят?

На самом деле этого просто не может быть. Потому что уже почти три часа. Согласно моему сегодняшнему расписанию, меня вообще не должно быть на кухне – я сейчас должен копаться в саду. В четыре часа я займусь переустройством цветочных клумб. В пять тридцать выдерну весь шалфей и поменяю его на голландский ирис, розы, львиный зев, папоротники и газонное покрытие.

Телефон орет:

– Что там случилось? Отвечай! Что-то не так?

Я смотрю в ежедневник. Он говорит мне, что я доволен сегодняшним днем. Я хорошо поработал. Много чего успел сделать. Там все записано – черным по белому. Все, что было намечено на сегодня, я выполню.

Телефон орет:

– А дальше-то что?

Сегодня – как раз такой день, когда солнце встает исключительно с целью тебя унизить.

Телефон орет:

– Еще что-нибудь надо делать?

Я не обращаю внимания на эти вопли, потому что делать уже ничего не надо. То есть почти ничего.

Может быть, это просто игра света и тени, но я съел омара почти целиком и только в самом конце заметил, что у него бьется сердце.

43

Согласно моему сегодняшнему расписанию, я пытаюсь удержать равновесие и не свалиться. Я стою на верхней ступеньке стремянки с охапкой искусственных цветов в руках: розы, ромашки, дельфиниумы, левкои. Я пытаюсь удержать равновесие. Стою, поджав пальцы внутри ботинок. Передвигаю очередной пластиковый букет. Некролог из газеты недельной давности лежит у меня в рубашке в нагрудном кармане.

Человек, которого я убил на прошлой неделе, должен быть где-то здесь. То, что от него осталось. От того парня с винтовкой под подбородком, который сидел на полу один в своей пустой квартире и просил меня назвать хотя бы одну убедительную причину не нажимать на курок. Я уверен, что он где-то здесь. Тревор Холлис. И я его найду.

Вечная память.

Покойся с миром.

Ушел из жизни.

Или он найдет меня. На что я очень надеюсь.

Я стою на самой верхней ступеньке, футах, наверное, в двадцати, двадцати пяти, тридцати от пола, и делаю вид, что вношу в каталог очередной искусственный цветок. Очки сползают на кончик носа. Я пишу у себя в блокноте: образец № 786, красная роза, изготовлена около ста лет назад.