В злом

Засвистел чайник. Дэн ополоснул кружку кипятком и полез ложкой в банку растворимого кофе. Рита настаивала:

– Покажи мне. И всё. Я должна знать. Чего ты боишься?

Она, покрутив шеей, рассмотрела компьютерный стол, нашла системник, наклонилась боком и нащупала кнопку включения питания.

– Быстро покажи, и разбежимся. Я не требую копий, не буду втихаря снимать. Просто посмотрю.

– Нет, – сказал Дэн твёрдо.

Жужжащий компьютер прогрузил картинку заставки.

– Ну, чего ты упёрся…

– Нет, не разбежимся. Я тоже хочу участвовать.

Рита с сомнением посмотрела на него:

– В моём расследовании?

Он поставил чашку на стол рядом с шоколадкой, придвинул второй стул поближе и уселся.

– Да, расследовать. Одна голова хорошо, а мы вместе распутаем это.

– И кому ещё в клуб детективов надо, – пробормотала Рита, глядя в экран.

Дэн усмехнулся:

– Да-да, а ты на это посмотри.

Дэн нашел видеофрагмент нужного отрезка времени и включил воспроизведение. Рита влипла в монитор, а он встал, подошёл к двери и закрыл дверь на замок. Если кто-то видел, как студентка к нему заходила, а потом они ещё и заперлись, то у него могли возникнуть проблемы, однако Дэн сейчас вообще об этом не думал. В этот момент он снова прижимал ладонь к ментальной «марнитке», терпел внутреннюю боль, но не прекращал искать, копаясь в древних пластах воспоминаний. Он снова был ребёнком, и его бабуля была ещё жива.

Бабуля была классной. Работящая, душа компании, любила и умела зарабатывать. И отдыхать. Она подарила Дэну приставку и не скупилась на карманные. Но после дефолта всё изменилось. Дедушка из председателя облпрома стал никем, возил в Фергану в багажнике легковушки тушёнку на продажу, не выдержал перемен и быстро истаял. И после его кончины бабуля изменилась. Родители Дэна взяли её жить к себе, так как ей ещё вполне бодрой и не старой женщине потребовался уход. И Дэну было страшно вдруг увидеть перемены в близком человеке. Среди ночи она включала свет и кричала, что мебель двигается. Отец обводил пол вокруг ножек кровати мелом, чтобы доказать обратное, но бабушке становилось всё хуже. Однажды, вопя, что тот хочет забрать дедушкину квартиру себе, бабуля ударила двенадцатилетнего Дэна пальцами по лицу, метясь ногтями в глаз.

Вообще, насколько помнил и слышал Дэн, советский период не был атеистическим. Не смотря на все старания «воинствующих безбожников». По крайней мере в семье Бергеновых. Мама в молодости баловалась спиритическими сеансами, папа называл Бога «боженькой» и не прочь был помолиться, прибегая к этому средству в крайних случаях, как к магическому заклинанию. Но если его предки были обычными крестьянами (обрусевшие дехкане – по отцовской, переселённые кулаки – по материнской линиям), то вот фамильные истоки Дэновой мамы казались более загадочными. Прадед Дэна служил старостой в церкви. Мама говорила это запросто, называя обычной практикой тех лет, но, когда Дэн уже в сознательном возрасте поинтересовался этой церковной должностью, то выяснил, что иметь в приходе старосту – традиция скорее раскольников, чем ортодоксов. Вообще мамины корни были из Польши, то есть из католичества, так что вполне возможно, что в настоящее православие её предки переходить просто не захотели, оставаясь религиозной оппозицией. Семейное древо по материнской линии было весьма запущенным, обрастающим сплетнями и легендами. Старшие, с кем общался на эту тему Дэн, в его основание ставили пятерых сестёр, троих из которых удочерили, а другие вели весьма суровый образ жизни. Например, рассказывали, что одну из них во время дойки корова лягнула в бремя, но выкидыша не последовало, и папаша велел ей сделать аборт, потому что ребенок вряд ли мог уродиться нормальным. Но женщина заупрямилась, замкнулась в себе, поселилась на печке, сама родила и сама же выходила малышку. И подобных историй было довольно много, не религиозного, но по большей части околомистического толка. В этом мире варилась мама Дэна. И, наверное, неспроста в девяностые она потянулась в сектантство. Но, если в детстве она дружила с немками, которых после войны заселяли целыми улицами, то вот в Фергане лютеран не было, а из похожих верований маме попались только молокане.

Так Дэн открыл для себя странную сферу религиозного космополитизма. На улице он бегал с мальчишками, обзывавшими молокан «бахтистами», а по воскресеньям ходил в воскресную школу и слушал библейские рассказы, прерываемые совместными псалмопениями и «исполнением духом святым».

Это первый раз, когда Дэн почувствовал себя за кулисами. До этого его посещало порой чувство «ненастоящести», как он это пытался сформулировать детским своим умом. Однажды приезжал он к родственникам на Смоленщину, и двоюродные братья брали его с собой в «поиск» – так называли они своё увлечение чёрной археологией. Одетые по-походному, они забредали глубоко в чащу по чавкающей трясине, надеясь поживиться извлекаемыми из топи трофеями сражений последней мировой войны. Когда металлоискатель взвывал словно вожделеющий секач, братья «прощупывали» длинными немецкими штык-ножами границы находки, а затем в водянистую почву вонзалась садовая лопата, чтобы отнять у болота солдатскую амуницию полувековой давности. Предметы в зыбких суглинках почти не ржавели, и было трудно поверить, что этот новенький котелок или каска пролежали с самой великой отечественной, а не являются реквизитом современного фильма. Удивительно одинаковая местность, по которой они петляли: ручейки, лужи, берёзки, осинки, ветровал, тишина и однообразность действий в сумме вдруг сложились у Дэна в ощущение «ненастоящести», будто всё вокруг – декорации. Может быть, виной служило то, что братья ничего стоящего в своих блужданиях не находили. «Пищит же», говорил Дэн, но братья уже знали тонкости звуковых сигналов металлоискателя и махали рукой: «Да не, осколок, наверняка». Когда они всё же принимались копать, то предполагали в зависимости от шкрябающих звуков: «максим», наверное, нет, «мосинка», но в итоге всегда извлекалась на свет божий какая-нибудь ерунда, вроде расколотой стенки печки-буржуйки. Дэн на самом деле так не думал, но подсознательно, скорее всего, считал их хобби бессмысленным. «Трофеи», которые они ему демонстрировали, походили на трофеи скрипача из «Кин-Дза-Дза». Топорища, кружки, мятая фляга и ворохи гильз. Декорации раздражали, попытки братьев показаться в его глазах (или в их собственных) кладоискателями и авантюристами (они всё время боялись наткнуться на полицейский рейд, хотя вокруг царствовала бесконечная глушь) были жалкими и даже не смешными. Хотелось узнать, что кроется за этой странной игрой, кто поставил декорации, кто научил братьев корчить из себя неизвестно что. И однажды Дэн почувствовал, что кулисы рядом, и краем глаза можно за них заглянуть.

Молокане считали себя не просто христианами, а духовно исполненными христианами. Всё по Библии: Иисус вдувал в учеников Дух Божий, то есть духовно «наполнял» их, и на пятидесятый день после Пасхи Дух излился через них так, что они чудеса могли творить, то есть они становились духовно «исполненными». Таким образом за определённым учеником закреплялся дар свыше, например, дар исцеления, или пророчества, учительства, благовестия, говорения иным языком. В православии есть такое понятие, как предания отцов, – в основном, это воспоминания о чудесах древних святых людей, которые сейчас уже не встречаются на земле. Евангельские свидетельства о духовных дарах также могли показаться такими же сказочками. Но не для молокан. Они верили, что «духовное исполнение» наделяет сверхъестественной силой достойных христиан и поныне. И Дэн, начав посещать их священные собрания, вдруг оказался среди пророков, целителей, экзорцистов, проповедников, которые во время молитвы естественным для себя образом переключались с узбекского или русского на другой, ангельский, как они его называли, язык, могли повернуться к тебе и сказать: «Иссякли водоёмы веры твоей, поправь светильник свой», а то и вовсе возложить на тебя руки и призвать Господа излечить «неверие этого дитя Божьего».

Искусство, роль или всё-таки кулисы? Изменение поведения бабули молокане однозначно признали бесноватостью, и родители пригласили пресвитеров к себе домой совершить обряд изгнания злых духов.

Жил да был советский мальчик, и однажды дома довелось ему поглядеть на экзорцизм. Примерно так всё и произошло. Буднично и просто. Бабуля всегда оставалась в здравом рассудке, просто иногда срывалась в каком-то истерическом припадке и могла совершить что угодно. И припадок мог случиться в любой момент времени. А, так, она была самой обычной. Только больше не смеялась и до жути быстро постарела. Дэн стоял на коленях рядом с отцом и матерью, молился и смотрел на то, как два пресвитера, закрыв глаза, протягивали руки над сидящей на стуле бабушкой и призывали Бога изгнать из неё демонов. Дэн должен был молиться с закрытыми глазами, но, подглядывая, видел, что мать произносит молитвы, внимательно следя за происходящим, поэтому тоже смотрел и поражался, насколько бабуля постарела. Настоящая бабулька. От той своевольной и знающей себе цену женщины, какой она была до смерти мужа, не осталось и следа. Будто кто-то, и правда, вселился в неё и изнутри вытягивал понемногу жизнь.

Пресвитеры пришли будто в гости. В пиджаках без галстуков, как обычно, потому что молокане, как и все протестанты, не признавали дресс-кода для богослужений, они улыбались и спрашивали, как дела. У бабушки, между прочим, тоже. В этот день все они держали пост, то есть не ели и не пили ничего, поэтому к столу гостей не позвали, а прямо приступили к процедуре. Готовы? Да, пройдёмте в зал. В гостиной поставили стул посреди комнаты, на который села бабуля, а остальные члены семьи встали у стены на колени, поддерживая молитвой священников. Молитесь с нами, сказали пресвитеры бабушке и возложили на неё руки. «О, сын Господень, взываем к тебе, изгони дух нечистый!» – громко нараспев обращались к небесам священники, а бабуля, понуро скрючившись под их ладонями, сначала что-то смирно бормотала вполголоса, но постепенно стала свирепо вскрикивать, не меняя позы, а затем хрипло завыла, клокоча слюнями в горле. Она сидела как сидела, не раскрывая глаз, лишь только рот её выхаркивал из себя то рёв, то смех, то ругательства. Священники, распаляясь, уже кричали в полный голос, и от их криков кожа Дэна будто горела. Внезапно, он почувствовал, что это жжение ушло, и пресвитеры потихоньку замолкли. Может, последовательность была и другая, но Дэн запомнил, как запомнил.

Священники сняли пиджаки, оставшись в мокрых под мышками рубашках, и подсказали маме Дэна дать бабушке воды. Дэн с отцом поднялись, разминая затёкшие ноги. Мама поставила стакан перед стулом на пол. Бабуля открыла глаза, медленно потянулась за стаканом выпила его и подала обратно, в руки. Мать сделала движение забрать его, но священник остановил её и взял сам. Бабуля зыркнула на него из-под бровей и замерла, сложив ручки на коленках.

Ну, что, давайте продолжать? Они снова стали на колени и процесс повторился. Бабуля отрывисто гавкала, пресвитеры, крича, взывали к Богу, мать плакала, отец со скорбным лицом стоял, молча, на коленях. В следующий перерыв бабуля открыла глаза и посмотрела прямо на Дэна. Затем поманил рукой. У неё было такое странное выражение лица, такое незнакомое движение манящей руки, что у Дэна абсолютно точно сложилось впечатление, что перед ним совсем другой человек. Это не бабуля.

«Подойди», – сказала она чужим голосом. Пресвитер, оказавшийся рядом, отрицательно помотал головой, давая Дэну понять, чтоб не рыпался. Бабуля приложила палец к губам, подмигнула ему и поманила снова. Она так живо и лукаво поглядывала по сторонам и ухмылялась прищуренными глазами, как бабуля никогда бы себя не повела. Дэн, холодея и стараясь не смотреть ей в лицо, остался на месте, усиленно прося Бога прекратить это всё. Вернулся второй пресвитер, и сеанс продолжился.

В тот день так ничего и не поменялось до самого позднего вечера. Бабулю уложили спать и назначили новую процедуру на следующую неделю. Но бабушка не дожила. Дэн так к ней и не подошёл попрощаться. Ему объяснили, что дух искал, в кого переместиться, поэтому бабуля и подманивала его к себе. Вроде как демону нужен был тактильный контакт. Странно всё это было. Бабулю похоронили, но вопросами, куда делся дух, попадёт ли она в рай, как можно допустить или избежать бесноватости – никто вслух не задавался. Сказать, что пережитое оказало на Дэна впечатление, – понятное дело, ничего не сказать. Тайна одержимости человека чем-то потусторонним не отпускала воображение парня долгие годы. Он изучал этот вопрос, читал литературу соответствующей направленности и донимал расспросами проповедников. Это же просто снос башки, буквально, как можно было игнорировать столь поразительную сторону бытия? Но оказалось, что молокане не удивлялись чудесам, однако выводили их из некоего пропорционального соотношения с верой. Будто бы достаточная величина веры позволяла чудесам набрать критическую массу и случиться. И когда Дэн спрашивал про духовные дары, про изгнание бесов, например, то проповедники и священники пожимали плечами, мол, соблазнов много, церковь недостаточно сильна, чтобы «исполнение Духом» было сколько-нибудь заметным или действенным. Да бесы одолевают, но фактов одержимости несравнимо меньше внешних факторов, заглушающих веру, заставляющих христиан вместо поста и молитвы во исполнение слова божьего распыляться на мелкие бытовые заботы. Где-то вспылишь, где-то обманешь, кого-то обидишь, не проследишь за лексикой, проигнорируешь кого-нибудь, забудешь попросить благословения или Библию почитать, поспешишь куда-то, забьёшь голову ерундой, и всё – вера улетучится, её нужно будет накапливать вновь после покаяния, исповеди, раскаяния и просьбы о прощении. Суета одолевает, говорили братья-молокане, а для познания и ведения Господнего нужно гореть любовью, светиться святостью, ставить праведность во главу угла. «А у нас то бахча, то родительское собрание, то шабашка. Вот и получается, что церковная жизнь не бурлит горным потоком, а застаивается водой в луже». И это болотце размеренной приходской жизни, когда своя рубашка к телу ближе, чем бездна богатств и премудрости Господней, оно постепенно укачало Дэна. Со временем он отошёл от всей этой религиозности, затянутый на дно поиском средств пропитания, житейскими заботами и прочей суетой. Подвигов веры в церкви он не наблюдал, экзорцизмом, как чем-то заслуживающим пристального внимания, никто не интересовался, а воскресные собрания, куда все приходили обменяться новостями и посмотреть друг на друга, не приносили морального удовлетворения. Дэн начал задумываться о будущем, уехал учиться в колледж. В жизни появлялись новые устремления.

Дэн, всё ещё стоя у двери, начал рассуждать, какую лепту в его расцерковление внесло участие в военных действиях на границе, когда голос Риты вдруг вывел его из раздумий.

– А я права была… – произнесла она медленно, глядя на пустой монитор.

Запись закончилась, и неизвестно сколько времени они провели в полной тишине, каждый в своих мыслях.

– …нельзя им это показывать, – закончила она фразу.

Дэн снова сел рядом.

– Ты узнала девчонок?

Рита кивнула.

– Танька Сизых и Тая Кёльнер. Если менты за них примутся, то уже ничего вытрясти не получится. Не отдавай запись. Я попробую с ними сблизиться, и сама найду заказчика.

– Заказ… – до Дэна дошло, что она сказала. – Думаешь, их кто-то нанял?

Рита потрясла щепотью пальцев перед его лицом:

– Конечно! Ты эту хреновину на асфальте видел?!

Дэн откинулся на спинку, размышляя. Проговорил:

– Они так слаженно и чётко её собирали. Явно репетировали не раз.

– И кровь, – с жаром согласилась Рита. – Попробуй найди.

Дэн покачал головой:

– Нет, пакет в любой медтехнике можно купить. И, если постараться, то и наполнить. Это не проблема… Я в этом месте, знаешь, сколько дохлых собак находил?

Рита поморщилась:

– Фу.

– Фигасе «фу»! Ты видела, чё они творили? Это ж переклин наглухо. И ты всё ещё хочешь в это ввязываться? Ты хорошо подумала? Не боишься в этом пакете потом оказаться?

Рита, хмурясь, потёрла подбородок.

– Нет. Тут что-то другое. Ты заметил, как они испугались? Мне кажется, поначалу всё это их смущало, но, видимо, репетиций было столько, что они отважились провернуть всю эту хрень ночью. Не похожи они на сатанисток. Тут кто-то маячит за их спинами, и я попробую навязаться к ним в компашку, чтобы и меня на похожую… м-м…

– Ритуал, – подсказал Дэн.