Записки старого козла

– ага, – подтвердил другой старикан.

мы двигались дальше.

бог ты мой, думал я, случалось ли такое с Сервантесом?

– теперь смотри, – начал урок один из моих наставников, – каждый плакат имеет свой номер, мы меняем старый плакат на новый с таким же номером.

хлоп, хлоп, он отогнул открывашкой планки, вставил новую рекламу, загнул планки на место, старую рекламу сунул под низ стопки новых плакатов.

– ну, теперь ты попробуй.

я попробовал. узкие планки не поддавались. открывашка мне досталась дрянная, и к тому же меня мутило и трясло.

– со временем врубишься, – успокоил наставник.

«да я уж врубился, мудила», – подумал я про себя. мы двинулись дальше.

пройдя весь состав, мы вышли наружу, и мои наставники потопали дальше прямо по шпалам вдоль путей, расстояние между шпалами было не меньше трех футов, тело могло просвистать между ними без всякого труда, а пути проходили на высоте 90 футов от уровня улицы, до следующего же состава было не меньше 90 футов. стариканы, проскакав по шпалам с тяжелыми кипами плакатов под мышкой, уже ждали меня возле следующего поезда. в это время на соседних путях остановился поезд, все вокруг осветилось. теперь я мог отчетливо видеть под собой эту трехфутовую брешь. Ну и что из того.

– ну же! давай живей! мы спешим!

– да к черту вас и вашу спешку! – заорал я в ответ и ступил на шпалину, с тяжелой кипой картонных плакатов в левой руке и открывашкой в правой, первый шаг, второй, третий… похмелюга, тошнота.

поезд на остановке забрал всех пассажиров и уехал. стало темно, как в сортире, даже темнее. я ничего не видел. я не мог сделать ни следующего шага вперед, ни повернуть назад. я просто застыл.

– давай! шевелись! нам еще много поездов надо обойти!

наконец мои глаза немного привыкли к темноте. пошатываясь, я двинулся дальше, некоторые шпалы были растрескавшиеся и ходили ходуном под ногами. я останавливался, заслышав их болезненный визг. и так один пронизывающий до нутра шаг за другим, и с каждым следующим я ждал, что полечу вниз.

добравшись до поезда, я швырнул плакаты и открывашку на пол.

– чё такое?

– чё такое? чё такое? – сказал я. – НАХУЙ ВСЕ ЭТО!

– да что случилось?

– один неверный шаг – и человек убьется, вы что, идиоты, не понимаете?

– да никто еще не убился.

– никто не пьет так, как пью я, ладно, проехали, давайте колитесь лучше, как мне свалить отсюда.

– ну, есть лестница вниз, вон туда – направо, но это надо идти через пути, а не вдоль, а там два или три контактных рельса.

– блядь, что еще за контактные рельсы?

– те, что под напряжением, наступишь – и тебе конец.

– показывайте дорогу.

стариканы указали мне на лестницу, навскидку она была не слишком уж и далеко.

– благодарю, джентльмены.

– следи за контактным рельсом, он золотого цвета, не прикасайся к нему, а не то сгоришь.

я двинулся вперед и чувствовал, как они смотрят мне вслед. каждый раз, когда я оказывался перед контактным рельсом, я исполнял высокий и причудливый шаг, в лунном свете эти рельсы выглядели нежно и мирно.

я добрался до лестницы, и жизнь возвращалась в меня. внизу был бар. оттуда доносился смех посетителей. я зашел и сел, какой-то парень трендел о том, как его мамаша заботится о нем, пытается научить играть на пианино, платит за уроки рисования, а он разными путями выуживает из нее деньги и бухает. весь бар хохотал. я тоже рассмеялся. парень был просто гений, ему бы на эстраду, а он тут задарма разоряется. я хохотал вплоть до закрытия бара, пока мы все не разошлись, увлекаемые каждый своим путем.

вскоре после этого я покинул Нью-Йорк и никогда больше не возвращался и не вернусь. города выстроены, чтобы убивать людей, есть, конечно, города фартовые, но большинство – нет. в Нью-Йорке вы должны ухватить госпожу удачу за хвост. про себя я знал, что не фартовый.

а вот в Канзас-Сити, куда я свалил, мне подфартило снять прекрасную комнату. я сидел там и слушал, как управляющий мутузит горничную за то, что ей не удалось раскрутить меня на бабки своей вертлявой задницей. снова все было реально, удобоваримо и разумно. под вопли и крики я не спеша прикладывался к своему стакану, затем разделся и залез под чистые простыни. к этому времени парень распалился не на шутку и колотил горничную головой о стену.

ну, может, в следующий раз, когда не буду так утомлен поездкой на автобусе, я дам ей подзаработать, ведь у нее классная задница, которая, надеюсь, не пострадает в их шумной драке. короче, я был далеко от Нью-Йорка, почти цел и невредим.

что это были за ночки, в те давние времена в «Олимпийском»! комментировал маленький лысый ирландец (кажется, его звали Дэн Тоби?), во уж у кого был стиль, Дэн перевидал всякое, наверняка еще мальчишкой видел бои на речных баржах, хотя, может, он и не такой старый, ну уж бой Демпси против Фирпо[20 - 14 сентября 1923 г. чемпион мира в тяжелом весе Джек Демпси (1895–1983) провел защиту титула от аргентинца Луиса Анхеля Фирпо (1894–1960). Это был один из самых знаменитых боев в истории профессионального бокса.] застал в любом случае. до сих пор вижу, как он берет шнур и медленно подтягивает к себе микрофон. а большинство из нас были пьяны еще до первого боя, но не мертвецки пьяны, а ровно наоборот, курили сигары, наслаждаясь вкусом жизни, ожидая, когда на ринг выведут двух парней, жестоко, но так уж оно все устроено, с нами-то делали то же самое, и ничего, как-то выживали, и почти каждый из нас приходил со своей крашеной рыжей шалавой или крашеной блондинкой, даже я. ее звали Джейн. между нами частенько вспыхивали горячие поединки раундов на десять, один закончился для меня нокаутом. и я был горд, когда она возвращалась из дамской комнаты и вся галерка начинала топать, свистеть и вопить, наблюдая, как Джейн виляет своей здоровенной волшебной задницей, обтянутой узкой юбкой, – да, то была воистину волшебная жопа, она могла срубить мужика в ноль, чтобы тот, корчась в конвульсиях, возносил слова любви к бетонному небу. Джейн садилась рядом со мной, я подавал ей, как корону, бутылку, она отхлебывала, возвращала бутылку, а я кивал на ребят с галерки: «вот же дрочилы, всех порву!»

просмотрев свою программку, она спрашивала: «ну, кого выберешь в первом?»

я неплохо умел угадывать победителя – почти на 90 процентов, – но сначала мне нужно было взглянуть на бойцов. я всегда выбирал парня, который меньше суетился, которому, казалось, и драться-то неохота. и если один боец крестился перед гонгом, а другой нет, я знал победителя – тот, который не крестится. но обычно это срабатывало вкупе: если парень танцевал перед боем, демонстрируя весь набор боксерских па, то он и крестился, и он же получал по заднице.

в те дни было мало неинтересных боев, а если и случались, то, как и сейчас, между тяжеловесами. но тогда мы им спуску не давали – мы забрасывали ринг, устраивали пожары и ломали сиденья. и они не позволяли себе слишком часто филонить. туфту гнали в «Голливудском легионе», так мы в «Легион» и не ходили. даже голливудовцы знали, что настоящая жизнь в «Олимпийском». Рафт приходил и прочие, с толпой старлеток. первый ряд был всегда забронирован для них. ну а на галерах буйствовало быдло. и бойцы бились как подобает. трибуны тонули в облаках сигарного дыма, мы орали как безумные: «давай, малыш! давай!» – и швыряли деньги, лакали виски. а когда все заканчивалось, мы, перекусив по дороге, развозили наших крашеных боевых подруг по любовным гнездышкам и, засадив пистон, засыпали как пьяные ангелы. ну и кому нужны библиотеки? кому нужен Эзра? Т. С., Э. Э.? Д. Г., Г. Д.? всякие там Элиоты? всякие Ситуэллы[21 - Имеются в виду следующие поэты и писатели: Эзра Паунд (1885–1972), Т. С. Элиот (1888–1965), Э. Э. Каммингс (1894–1962), Дэвид Герберт Лоуренс (1885–1930), Генри Дэвид Торо (1817–1862), Эдит Ситуэлл (1887–1964) и ее братья Осберт Ситуэлл (1892–1969) и Сэчеверелл Ситуэлл (1897–1988).]?

я никогда не забуду ту ночь, когда впервые увидел юного Энрике Баланоса. в то время у меня был фаворит, один чернокожий парень. обычно перед началом боя он выходил на ринг с белым ягненком, крепко прижимая его к себе, пошлость, конечно, но парень был крепок и ловок, а крепкому и ловкому бойцу можно и послабление сделать, верно?

короче, он был моим героем, и звали его, ну, скажем, Ватсон Джонс. Ватсон имел вкус и неплохое чутье – взрывной, быстрый, резкий, находчивый и сокрушительный, он получал удовольствие от своей работы. и вот как-то вечером, без анонса, кто-то взял и выставил против него молодого Баланоса. это уже было серьезно, он постепенно вымотал Ватсона, потом перехватил инициативу и ближе к концу прикончил его. моего героя! даже не верилось. насколько помню, Ватсон был нокаутирован, и вечер превратился в сплошной кошмар. с пинтой виски в руках я вопил, моля о пощаде, взывал к победе, которой уже просто не могло случиться. сомнений не оставалось, она уходила к Баланосу – этот гад вместо рук имел пару змей, и он не двигался, а скользил, извивался и наскакивал, как дьявольский паук, который всегда начеку и всегда готов напасть. я быстро понял, чтобы побить Баланоса, нужен боец, превосходящий его на голову, а Ватсон мог забирать своего ягненка и валить домой.

и той ночью, пока я не признал, что победил лучший, виски вливалось в меня морским приливом, я сражался со своей бабой, я проклинал ее, сидящую предо мной и демонстрирующую свои восхитительные ляжки.

– Баланос. отличные ноги. он не думает. чистая реакция. лучше не думать. сегодня тело победило душу. так обычно и происходит. прощай, Ватсон, прощай, Центральное авеню, занавес!

я швырнул свой стакан в стену и вышел на улицу, чтобы подцепить другую женщину. я был глубоко уязвлен. она была прекрасна. нас ждала постель. помню, через открытое окно прыскал легкий дождь, но мы не стали его затворять. и это было здорово. это было так восхитительно, что мы дважды занимались любовью, и потом уснули лицами к окну, и дождь всю ночь поливал нас, и наутро и простыни, и мы промокли до нитки, мы соскочили и стали чихать, чихать и хохотать: «черт! черт!» это было так весело, а где-то лежал с разбитым и раскисшим лицом бедный Ватсон, ему светила ИЗВЕЧНАЯ ИСТИНА, бои в шесть раундов, в четыре, вот он уже вместе со мной на фабрике, где смертельный восьми-, а то и десятичасовой рабочий день за гроши, путь в никуда, шестеришь на Старуху Безносую, мозги вдребезги, душа вдребезги… как мы чихали! «черт!» такое веселье! и она сказала: «ты весь синий! господи, ты весь посинел, глянь на себя в зеркало!» я действительно замерз насмерть и, встав перед зеркалом, увидел, что весь СИНИЙ! смех! череп и дерьмо с костями! я рассмеялся, смех перерос в гогот, я грохнулся на пол, она на меня, мы оба гоготали, мы гоготали и гоготали, черт, это продолжалось, пока я не решил, что мы спятили, и было уже пора вставать, одеваться, причесываться, чистить зубы, жрачка не лезла, сблевал, пока чистил зубы, и отправился на фабрику осветительных приборов, солнышко пригревало, и это была единственная приятность, но, как говорится, бери, что дают.

Санта-Анита, 22 марта, 1968, 15.10. я не угадал с фифти-фифти на Крошку Куило под Альпендансом. четвертый забег позади, а я не при делах, спустил $40, во втором нужно было ставить на Боксера Боба под Бьянко, одним из лучших малоизвестных жокеев, ставка 9/5; посади любого другого, скажем Ламберта, или Пинеду, или Гонсалеса, и ставка на того же коня будет 6/5 или фифти-фифти. но как гласит народная мудрость (я сочиняю народные мудрости, бродя в лохмотьях), знание без практики хуже, чем полное незнание. потому что если вы действуете наугад и это не работает, можете просто плюнуть и сказать: «блядь! сегодня боги не на моей стороне!» но если вы знаете и не делаете, то постепенно начинаете плутать по мансардам и темным коридорам своего сознания и во всем сомневаться. это вредно для здоровья, ведет к мрачным вечерам, перебору с бухлом и мусородробилке.

ну ладно. постепенное угасание не для заядлых игроков. они умирают. тяжело и раз и навсегда, где-нибудь на 5-й Восточной или продавая газеты на улице, в капитанской фуражке, и прикидываясь, что это просто шутка, а у самих мозги в раскоряку, кишка тонка, хрен бесхозный. азартные игры есть форма мастурбации, так сказал один известный теперь философ, некогда любимый Фрейдов ученик, его еще моя бывшая вечно читала. а здорово быть смышленым парнишкой и выдавать такие сентенции. и ведь всегда найдется доля правды фактически в любом умозаключении. вот если бы я был таким сообразительным, я бы изрек что-то типа этого: «чистить ногти грязной пилочкой есть форма мастурбации». и вероятно, выиграл бы стипендию или грант, пэрство и 14 чумовых чувих в придачу. но, имея за спиной заводские курилки, парковые скамейки, грошовые заработки, мерзких баб и жизненное ненастье, я говорю следующее: обычный человек оказывается на ипподроме потому, что его сводят с ума вечное клацанье затвора, полоумная физиономия цехового мастера, тяжелая рука хозяина квартиры, мертвецкий секс; налогообложение, рак, депрессия; одежда, расползающаяся после трех одеваний, вода, по вкусу напоминающая мочу, доктора, которые прогоняют вас, как на конвейере, больницы без милосердия, политиканы с гнойными мозгами… можно продолжать и продолжать, но это было бы обвинение только против озлобленных и помешанных бедняков, тогда как мир превращает в психопатов (и психопаток) всех нас, даже праведникам присуще сумасшествие, никто не защищен. вот такое вот говно. что до меня, то, если не изменяет память, я поимел всего 2500 баб, зато посмотрел 12 500 забегов, и единственное, что могу посоветовать любопытствующим: займитесь акварельной живописью. итак, я все еще пытаюсь сказать вам, что большинство людей гонит на бега лишь чудовищная мука, да-да, они в таком отчаянии, что предпочитают еще сильнее помучиться, чем признать истинное положение дел (?) в своей жизни. а наши воротилы не такие уж бестолочи, как мы о них думаем. они со своих высот внимательно изучают муравьиную возню. вы же понимаете, да, что Джонсон[22 - Имеется в виду Линдон Бейнс Джонсон (1908–1973) – 36-й президент США (1963–1969).] гордится своим пупком? и в то же время осознаете, верно, что он один из лютейших подонков, каких нам когда-либо навязывали? мы заарканены, отмудоханы и заморочены до ошеломления; мы так ошеломлены, что в итоге некоторые даже начинают любить наших мучителей, поскольку на то они там и сидят, чтобы издеваться над нами согласно логике страданий. это кажется таким обоснованным, поскольку другого просто нет. это должно быть правильным только потому, что это есть. что именно? вот Санта-Анита есть. Джонсон есть. так или иначе, мы сами позволяем им быть там, где они есть. сами строим себе дыбы и потом вопим, когда их дебильные приспешники отчекрыживают нам яйца, помахивая при этом серебряным распятием (золото уже все вышло). разве это не объясняет, почему некоторые из нас, или большинство, если не все, находятся здесь, сегодня, 22 марта 1968 года после полудня, в Аркадии, штат Калифорния.

в пятом забеге победила лошадь под номером 12, Квадрант. на табло было 5/2, значит, я точно должен был выиграть. лошадь победила мощно, обходя других участников на протяжении всей дистанции. я поставил 10 на победу, $40 было в минусе, с нетерпением ждал объявление судейской коллегии. при ставке 5/2 выплата составляла от $7 до $7.80, значит, при ставке на победу мне возвращалось от 35.00 до 39.00. таким образом, я рассчитывал почти отыграться. моя лошадь была в третьей строчке на табло и во время ставок всегда оставалась на счете 5/2. и вот на табло высветилась окончательная выплата:

$5.40.

прямо на тотализаторе. пять сорок! так ведь это между 8/5 и 9/5, что и близко не стояло к 5/2. на предыдущей неделе, тоже был фортель, ипподром удвоил плату за парковку с 25 центов до 50. сомневаюсь, что у парковщиков жалованье удвоилось. к тому же они стали драть по целых $2 вместо $1.95 на входе. а теперь вот $5.40! ни хуя себе! над трибунами поднялся невообразимый стон и медленно распространился по всему ипподрому. отсмотрев практически 13 000 забегов, я никогда не сталкивался с таким явлением. табло небезупречно. я видел, как при 9/5 выплата составила 6.00, ну еще всякие незначительные расхождения, но никогда не встречал, чтобы 5/2 закрывалось выплатой 8/5, да я даже не помню, чтобы 5/2 снижалось до 8/5 в самый последний момент перед закрытием приема ставок. чтобы случилось такое, нужно было в этот самый последний момент поставить просто невероятное количество денег.

толпа начала гудеть: УУУУ УУУУУУУУ УУУ-УУУ-УУУ! затем гул замирал, но вскоре возникал снова: УУУУУУ УУУУУУ УУУУУУ! и с каждым разом он длился все дольше. трибуны учуяли, что дело тухлое, что у кого-то взыграла алчность. толпу снова предали. 5.40 означало, что ко мне возвращаются лишь 27.00 вместо возможных 39.00. и не я один был уязвлен. ощущалось, как людская масса корчится от боли. для многих на кону каждого заезда лежали аренда жилья, жрачка, выплата по автокредиту.

я посмотрел вниз и увидел, что на беговом поле стоит человек и машет своей программкой, указывая на табло. он явно обращался к распорядителю. потом мужик замахал толпе, призывая всех выходить на поле. один откликнулся и перемахнул через изгородь. трибуны зааплодировали. другой отыскал открытые ворота, и теперь на поле было уже трое. толпа аплодировала. людям стало легче. на поле стало прибывать и прибывать, и аплодисменты не смолкали. все повеселели. появился шанс. шанс? что-то типа того. народ все прибывал. вскоре где-то 40–65 человек толпились на беговой дорожке.