Потерянный континент: история Атлантиды

Потерянный континент. История Атлантиды
Чарльз Джон Катклиф Хайн

Перед вами, дорогой читатель, фантастический роман английского писателя Чарльза Джона Катклифа Хайна, написанный им в 1899 году. В романе используется распространенный в девятнадцатом веке прием "обрамляющей истории", чтобы поместить повествование в контекст и повысить его правдоподобность. Сама история была написана предположительно Девкалионом, воином-жрецом древней Атлантиды; поскольку текст был частично непреднамеренно уничтожен одним из его первооткрывателей во время его обнаружения, он не является полностью полным.Роман был впервые опубликован частями в журнале в июле–декабре 1899 года и в виде книги в твердом переплете в 1900 году в Америке и Англии. В дальнейшем роман "Потерянный континент – история Атлантиды" переиздавался в 1944, 1972, 1974, 2002 и 2017 годах. И вот известный во всем мире роман вышел впервые на русском языке и представлен вашему, дорогой читатель, вниманию!

Чарльз Джон Катклиф Хайн

Потерянный континент. История Атлантиды

Введение. Легаты Девкалиона

Мы оба немного окоченели после ночевки под открытым небом, ведь даже на Больших Канарах роса и относительный холод ночи не являются исключением. Сам я в таких случаях люблю немного пробежаться, чтобы взбодриться. Но здесь, на этой пересеченной местности в центре острова, не было и трех ярдов ровной поверхности, поэтому, когда Коппингер приступил к выполнению упражнений с гантелями из пары глыб каменной лавы, я последовал его примеру. Коппингер в свое время немало испытал на прочность, но, будучи доктором медицины, помимо всего прочего, в среднем каждые два года он получает новую степень в том или ином качестве, он прекрасно разбирается в медицинских науках и исповедует их как религию.

За два дня до этого прошел дождь, и поскольку внизу склона все еще струился ручей, мы спустились туда, умылись и почистили зубы. Самая большая роскошь, которую только можно себе представить, – зубная щетка в такого рода экспедиции.

– Итак, – сказал Коппингер, когда мы опустошили карманы, – осталось совсем немного, и это не лучше, чем то, что об этом писали в местной испанской газете.

– У тебя в основном табачный пепел.

– Будет еще хуже, если мы бросим это дело. Впереди у нас еще много тяжелых переходов.

Это было очевидно. Так что мы сели у ручья на нижнем краю склона и съели все, что осталось. До фонды в Санта-Бригиде, где мы расставили свои ловушки, было десять миль пути, а поскольку Коппингер собирался сделать еще много фотографий и замеров, прежде чем мы покинем эту группу пещер, можно было верить, что мы будем довольно хорошо подготовлены к следующему приему пищи и следующей дегустации великолепного старого деревенского вина Патрон. Моя вера! Если бы только в английских отелях Лас-Пальмаса знали, какие великолепные вина можно достать – с помощью дипломатии – в некоторых горных деревнях, старый винтаж ушел бы в прошлое за неделю.

По правде говоря, две мумии, которые он раздобыл, уже вполне оправдали мои маленькие амбиции. Козьи шкуры, в которые они были зашиты, были непрочными, как бумага, а сами бедняжки пускали пыль, как пуховый шарик, когда к ним прикасались. Но вы же знаете, что такое Коппингер. Он думал, что наткнулся на следы старого университета гуанчей, или священного колледжа, или чего-то в этом роде, вроде того, что есть на другой стороне острова, и он не успокоится, пока не разграбит все пещеры на всем склоне скалы. У него оставалось достаточно материала для вспышки, и еще двадцать восемь пленок в его "Кодаке", и он сказал, что мы могли бы закончить работу прямо сейчас, а не возвращаться специально. Так что он взял ломик, а я – веревку, и мы отправились на гребень скалы, где накануне так пекло от солнца.

Конечно, к этим пещерам было не так-то просто подобраться, иначе их бы уже давно обшарили. Коппингер, который принципиально делает вид, что знает все о таких вещах, говорит, что в старые времена у гуанчей были веревочные лестницы из козьей шкуры, по которым они могли подниматься, когда находились дома, и таким образом отгораживаться от нежелательных гостей, и поскольку мне не приходило в голову никакого другого варианта, возможно, он был прав. Так или иначе, устья пещер находились на более или менее ровном участке в тридцати футах ниже гребня скалы и в пятидесяти футах над ее подножием, а испанское любопытство не заходит туда, где нельзя спокойно прогуляться.

Лестница, поставленная снизу, была бы очень громоздкой, но легкая веревка с узлами легко переносима, и хотя по ней было бы трудно подниматься, наш план состоял в том, чтобы спускаться к устью каждой пещеры сверху, а затем соскальзывать к подножию скалы и снова начинать движение к следующей.

Коппингер достаточно отважен, и у него отличная форма и высокий рост, но нельзя не заметить, что он полноват и ему ближе к пятидесяти, чем к сорока пяти. Так что, как вы понимаете, он должен был быть очень увлеченным. Конечно, я каждый раз шел первым, проникал в устье пещеры и делал все, что мог, чтобы помочь ему; но когда приходится спускаться по вертикальной скале махом, имея в качестве опоры лишь тонкий веревочный канат, человек внизу не может оказать реальной помощи, разве что пожелать всего наилучшего.

Я хотел уберечь его как можно лучше, и так как первые три пещеры, в которые я забрался, были маленькими и пустыми и казались просто кладовыми, я попросил его принять их как должное, а остальное приберечь для себя. Но он настоял на том, чтобы спуститься в каждую из них лично, и поскольку он решил, что один из моих амбаров был тюрьмой, другой – фабрикой по производству горшков, а третий – школой для молодых священников, он, естественно, сказал, что не очень-то доверяет моему мнению и должен сам все осмотреть. Вы же знаете, что такое воображение у этих дотошных археологов.

Но по мере того, как день продолжался, и солнце поднималось все выше, Коппингер начал явно уставать от этого, хотя он был настроен весьма решительно и настаивал на том, чтобы продолжать гораздо дольше, чем это было бы безопасно. Должен сказать, что мне это не понравилось. С вершины скалы падать было не менее восьмидесяти футов. Однако, в конце концов, он был вынужден отказаться от этого. Я предложил немедленно отправиться в Санта-Бригиду, но он не захотел этого делать. Нужно было осмотреть еще три пещеры, и если я не сделаю это за него, ему придется еще раз попытаться добраться туда самому. Он пытался сделать вид, что оказывает мне большую услугу, предлагая составить отчет только на основе моих неподготовленных наблюдений, но я категорически отказался смотреть на это в таком свете. Я тоже изрядно устал – от жары я весь промок от пота, голова болела от солнечных лучей, а руки были изрезаны веревкой.

Коппингер, может быть, и устал, но он все еще был полон энтузиазма. Он пытался воодушевить и меня.

– Послушай, – сказал он, – неизвестно, что ты можешь там найти, и если ты что-нибудь найдешь, помни, что это твое собственное. Я не буду иметь никаких притязаний.

– Очень мило с вашей стороны, но мне больше не нужны мумии в мешках из козьей шкуры.

– Ха! Это не погребальная пещера. Разве ты еще не понял разницу по отверстию входа? Будь хорошим парнем. Из того, что мы зачеркнули все остальные отверстия, не следует, что ты не наткнешься там на хорошую находку для себя.

– Ну, хорошо, – сказал я, поскольку он, судя по всему, был непоколебим, и пошел, спотыкаясь о поваленные камни, по карнизу, а затем вскарабкался наверх по той расщелине в скале, которая избавила нас от двухмильного обхода, который нам пришлось сделать вначале. Я выдернул ломик и воткнул его в новое место, а затем перебрался через край, руки болели от каждого нового сжатия веревки. Было неудобно качаться в устье пещеры, потому что скала нависала сверху, или же (что было одно и то же) она откололась внизу; но я как-то справился, хотя приземлился с неприятным грохотом на спину, и в то же время я не отпускал веревку. Не стоило терять веревку в этом случае – Коппингер не смог бы перекинуть ее на меня, находясь внизу.

С первого взгляда я понял, что эта пещера отличается от других. По большей части они представляли собой просто норы, так или иначе закругленные, эта была обработана резцами, так что все углы были четкими, а бока гладкими и ровными. Стены наклонялись внутрь к потолку, напоминая мне архитектуру, которую я видел раньше, но не мог вспомнить где, кроме того, здесь было несколько комнат, соединенных переходами. Я был рад обнаружить, что другие отверстия пещеры, которые Коппингер хотел, чтобы я исследовал, были просто окнами или дверными проемами в двух из других комнат этой пещеры.

На стенах не было ни малейших следов надписей или рисунков, хотя я тщательно все осмотрел, и, за исключением летучих мышей, здесь было совершенно пусто. Я зажег сигарету и выкурил ее, Коппингер обычно полагает, что человек неаккуратно выполняет работу, если слишком быстро с ней справляется, затем подошел ко входу, где была веревка, высунулся наружу и прокричал вниз свои новости.

У него было очень озабоченное лицо.

– Вы все тщательно обыскали? – прокричал он в ответ.

– Конечно, обыскал. Что, по-вашему, я делал все это время?

– Нет, не спускайтесь пока. Подожди минутку. Я повторяю, старина, подожди минутку. Я быстренько прицеплю кодак и вспышку на конец веревки. Подтяни их и сделай мне полдюжины экспозиций, будьте умницей.

– Да, хорошо, – сказал я, подтянул вещи и занес их внутрь.

Фотографии будут абсолютно скучными и неинтересными, но для Коппингера это не имело значения. Он предпочитал, чтобы они были именно такими. Фотографируя эти темные интерьеры, нужно быть осторожным, чтобы не было засветов, но у каждого дверного проема был выступ, похожий на сиденье, и я поставил камеру на него, чтобы обеспечить устойчивое положение, и светил фонариком сзади и сверху.

Таким образом я сфотографировал четыре помещения, а затем подошел к одному, где выступ был выше и шире. Я опустил камеру, подпер ее обломками камня, а затем сел сам, чтобы зарядить вспышку. Но как только мой вес уперся в этот выступ, раздался резкий треск, и я провалился вниз на полдюжины дюймов.

Конечно же, я резко поднялся и успел подхватить "Кодак" как раз в тот момент, когда он собирался соскользнуть на землю. Признаюсь, я почувствовал огромное удовольствие. Во всяком случае, здесь был своего рода чулан гуанчей, а поскольку они позаботились о том, чтобы герметично заделать его цементом, можно было предположить, что в нем есть что-то, что стоит спрятать. Сначала ничего не было видно, кроме кучи пыли и обломков, поэтому я зажег свечу и расчистил все это. Однако вскоре я начал обнаруживать, что вынимаю не цемент, а нечто другое. Он откалывался равномерными слоями, и когда я вытащил его на дневной свет, то обнаружил, что каждый слой состоит из двух частей. С одной стороны был блестящий материал, похожий на тальк, а с другой – покрытие из темного материала ирисового цвета, возможно, воска. Поверхность цвета ириса была покрыта каким-то узором.

Я не обладаю никакими знаниями в этих вопросах, и, как следствие, принял то, что Коппингер рассказал мне о привычках и занятиях гуанчей, как более или менее правдивое. Например, он неоднократно внушал мне, что эти древние люди не умели писать, и, помня об этом, я не догадался, что узоры, нацарапанные на воске, были буквами какого-то вышедшего из употребления алфавита, что, если бы я был предоставлен самому себе, я, вероятно, должен был бы сделать. Но в ту же секунду я пришел к выводу, что вещь стоит того, чтобы ее присвоить, и принялся за работу, выковыривая ее каблуком ботинка и перочинным ножом.

Все листы были более или менее слипшимися, поэтому я не стал их дальше разделять. Они точно прилегали к полости, в которой хранились, но, разбив ее переднюю часть, я смог подобраться к основанию, а затем ножом прорезал нижние слои, пока не вытащил всю массу одним цельным куском. Размер этого куска был примерно двадцать дюймов на пятнадцать, но он оказался не таким тяжелым, как выглядел, и, сделав несколько снимков, я спустил его на веревке вниз к Коппингеру.

Больше в пещерах делать было нечего, и я спустился следом. Комок листов лежал на земле, а рядом с ним на четвереньках примостился Коппингер. Он был почти безумен от восторга.

– Что это? – спросил я его.

– Я еще не знаю. Но это самая ценная находка, когда-либо сделанная на Канарских островах, и она твоя, ты, неблагодарный голодранец; по крайней мере, то, что от нее осталось. О, черт, черт, ты разрушил начало и разрушил конец какой-то истории, которая, возможно, бесценна. Это я сам виноват. Я должен был догадаться, что лучше не поручать необученному человеку важную исследовательскую работу.

– Я думаю, это ваша вина, если все пошло не так. Вы сказали, что древним канарцам не было знакомо такое понятие, как письменность, и я поверил вам на слово. В любом случае, я понял, что этот материал мог быть чем-то вроде еды.

– Это вовсе не работа гуанчей, – сказал он раздраженно. – Ты должен был догадаться об этом по тальку. Боже правый, у тебя что, глаз нет? Разве ты не видел, как устроен остров? Разве ты не знаешь, что здесь нет талька?

– Я не геолог. Значит, это завезенная извне писанина?

– Конечно. Она египетская – это видно с первого взгляда. Хотя как она сюда попала, я пока не могу сказать. Это не то, что можно прочитать, как газету. Иероглиф – это вариант любого из тех, что были обнаружены до сих пор. А что касается этого воскообразного вещества, нанесенного на тальк, то оно уникально. Это какой-то минерал, я так думаю -скорее всего, асфальт. Он не стирается, как обычный воск. Я проанализирую это позже. Удивительно, почему его однажды создали, а потом такое великолепное изобретение вышло из употребления. Я мог бы предаваться раздумью по этому поводу весь день.

– Ну, – сказал я, – для тебе это, конечно, все равно, но я лучше пораздумываю над едой. До фонды добрых десять миль тяжелого пути, а я уже голоден, как ястреб. Смотри-ка, а ты знаешь, что уже четыре часа? Спуск в каждую из этих пещер занимает больше времени, чем ты думаешь, а потом еще и подъем в следующую.

Коппингер расстелил на земле свой плащ и с нежной заботой завернул комок листов, но не позволил обвязать его веревкой, боясь сломать края. Он настоял на том, чтобы нести его самому, и делал это на протяжении большей части пути до Санта-Бриджиды, и только когда он был на волосок от того, чтобы упасть от усталости, он снизошел до того, чтобы позволить мне занять свое место. При этом он был весьма немилосерден.

– Полагаю, ты сможешь нести эту вещь, – огрызнулся он, – ведь в конце концов она твоя собственная.

Лично я, когда мы добрались до фонды, поужинал так хорошо, как только было возможно, и выпил бутылку старого канарского вина, а после того, как выкурил последнюю трубку, отправился в постель. Коппингер тоже поужинал, но у меня есть основания полагать, что он почти не спал. Во всяком случае, на следующее утро я застал его все еще изучающим находку, с глазами усталыми, но полными энтузиазма.

– Знаете ли вы, – сказал он, – что наткнулись на самый ценный исторический манускрипт, который когда-либо видел современный мир? Конечно, своим неуклюжим способом вытащить ее, вы нанесли огромный ущерб. Например, те верхние листы, которые вы растрепали и испортили, содержали, возможно, совершенно уникальный рассказ о древней цивилизации Юкатана.

– Где это, кстати?

– В центре Мексиканского залива. Сегодня там одни руины, но когда-то это была весьма процветающая колония атлантов.

– Никогда о них не слышал. Хотя да, слышал. О них писал Геродот, не так ли? Но я думал, что они мифические.

– Они были вполне реальны, как и Атлантида, континент, где они жили, который лежал чуть севернее Канарских островов.