Дженнифер Морг

– Во-первых, она чокнутая, как африканский хорек. Туча магии, постоянно в чарах – третьего уровня, как мне кажется. В рамках ее держит только гейс размером с Монтану. Она не по своей воле действует.

– Та-ак. Что еще?

Я облизываю губы:

– Борис, кхм, применил к нам какой-то протокол фатумной запутанности. Я не успел убежать.

– Фатумной… чего? Запутанности? Что это?

Я набираю полную грудь воздуха.

– Точно не знаю, но я бы хотел, чтобы ты это выяснила и рассказала мне. Потому что мне от него не по себе.

Вечер только начался, но происшествие с Рамоной меня потрясло, и я не очень хочу снова столкнуться с Пинки и Брейном (они, правда, уже, наверное, собрались и уехали – из-за стены соседнего номера слышен какой-то стук). Я решаю засесть у себя в номере, зализывая раненую гордость, поэтому заказываю картонный чизбургер, долго отмокаю под душем, смотрю совершенно незапоминающийся фильм по телевизору и ложусь спать.

Я обычно не запоминаю своих снов, потому что они, как правило, сюрреалистические или невразумительные: двухголовые верблюды крадут мой флаер, крылатые головоногие боги объясняют, почему я должен принять приглашение на работу от «Microsoft», и все в таком духе, но этот отличается убийственным, скребущим реализмом. Ничего страшного в том, чтобы быть во сне собой. И в том, чтобы мне снилось, будто я сотрудник большой международной компании-разработчика, проклятой и порабощенной древним злом. Но вот когда мне снится, что мне слегка за пятьдесят и я толстый немец из отдела продаж одной инженерной фирмы в Дюссельдорфе, это настолько не в порядке вещей, что впору себя ущипнуть. Я приехал на региональную конференцию по продажам, пью и гуляю на полную катушку. Я люблю такие конференции: можно сбежать от Хильды и победокурить, как в молодости. Официальный обед закончился, так что я ухожу с парой молодых ребят, которых едва знаю, и с ними попадаю в казино. Я обычно много не играю, но тут мне везет, а женщины обожают везунчиков; бренди, панателла и красотка, прижавшаяся к моему плечу, – девочка по вызову, nat?rlich, но шикарная. В общем, я счастлив. Она наклоняется ко мне и говорит, что уже можно обратить выигрыш в наличные, и это отличная идея. Если я продолжу играть, рано или поздно удача ведь мне изменит, верно? Вот на нее я выигрыш и потрачу.

Мы в лифте, поднимаемся в мой номер на четырнадцатом этаже, а она ко мне прижимается. Я такой гладкой кожи не касался… слишком давно. Хильда никогда такой не была, а после рождения детей из всего ее тела я только острый язык и видел, так что имею полное право слегка повеселиться. Крошка обвила меня руками под пиджаком, и я уже чувствую формы ее тела под платьем. Ух ты. Вот ведь незабываемый день выдался! Мы еще некоторое время обжимаемся, а потом я веду ее в свой номер – на цыпочках: она хихикает и советует не шуметь, чтобы не перебудить соседей. Я открываю дверь, а она говорит, мол, иди в ванную и жди, пока я приготовлюсь. Сколько хочешь? – спрашиваю я. Она качает головой и отвечает: Две сотни, но только если мне понравится. Ну как отказаться от такого предложения?

В ванной я снимаю ботинки, пиджак и галстук – хватит. Она зовет, говорит, что готова, и я открываю дверь. Она лежит на кровати в соблазнительной позе, но так, чтобы меня видеть. Она сняла платье: гладкие бедра в тугих чулках и водопад шелковистых маисовых волос, глаза голубые, как ледяные бриллианты, в них хочется упасть и утонуть.

Сердце у меня колотится так, будто я только что пробежал марафон или у меня сейчас будет инфаркт. Она улыбается мне – голодной, жадной улыбкой; я делаю шаг вперед. По спине бежит липкий холодный пот, а эрекция такая, что даже больно – будто стальной болт вбили в промежность. Я хочу ее так, как никогда не хотел ни одну женщину. Еще шаг. Еще.

Она улыбается и становится на колени передо мной, открывает рот, чтобы принять меня. Я до смерти боюсь ее прикосновения, хоть и жажду его. Как плясать на третьем рельсе, осоловело думаю я и пытаюсь заставить парализованные ребра впустить в грудь воздух, когда она прикасается ко мне.

– А-а!

Я открываю глаза. В номере темно, сердце колотится как бешеное, я лежу в луже холодного пота с дикой эрекцией и жутким чувством ужаса, сдавившим мне грудь.

– А!

Я могу только слабо стонать. Я брыкаюсь, но потом сдираю с себя мокрое покрывало.

У меня эрекция – и это не просто стояк от эротического сна, а такой, будто кто-то прицепил ко мне коровью автодоилку.

– Ух.

Я начинаю садиться, чтобы пойти в ванную и вытереть спину полотенцем, но тут же кончаю.

Жутко и чудесно, никогда у меня не было такого оргазма. Он все тянется и тянется, касается чего-то такого внутри меня, чего ничто никогда не касалось, но так сильно, что вскоре это становится невыносимо. Есть в нем что-то окончательное – неповторимое, финальная точка в жизни. Когда он начинает спадать, я тихонько всхлипываю и тянусь к промежности. Сюрприз: у меня по-прежнему эрекция – и кожа сухая.

Холодея, понимаю: это не я. Это Рамона! И я испуганно хватаюсь за свой член. Далекий смех.

«Давай, можешь подрочить».

У нее в животе собирается теплый комок удовлетворения.

«Ты же этого очень хочешь, да?» – думает она, облизывая губы и посылая мне вкус спермы; потом я чувствую, как она протягивает руку и накрывает покрывалом лицо мертвого бизнесмена.

Я успеваю добраться до ванной и поднять крышку унитаза, прежде чем сблевать. Желудок ходит ходуном и пытается выбраться через пищевод. Все парни, с которыми я спала, умирали меньше чем за двадцать четыре часа – так она сказала, и теперь я знаю почему. В одном она права: как бы меня ни тошнило, эрекция никуда не делась. Вопреки всему: вопреки ужасу, вопреки тайному чувству вины, – то, что сделала Рамона, принесло мне наслаждение. А теперь я себя неизбывно чувствую виноватым перед Мо, потому что я вообще-то не искал приключений на стороне, – и грязным, потому что это было восхитительно.

Утечка от Рамоны завела меня во сне, но блюю я сейчас потому, что это был не секс: она пожирала сознание этого парня, и он умер, она от этого кончила, и мне это принесло наслаждение. Мне хочется отдраить свои мозги стальной щеткой, забиться в глубокую нору и повторить это еще раз… это все потому, надеюсь я, что мы с ней запутаны, но альтернатива хуже: есть такие вещи, которые я о себе знать не хочу, например постыдное пристрастие к извращенному демонскому сексу.

Очень надеюсь, что Мо выяснит, что это запутывание можно распутать обратно. Потому что иначе, когда мы в следующий раз окажемся в постели… лучше сейчас об этом не думать.

Я провожу беспокойную ночь, верчусь и кручусь в мокрой постели, хотя оставил ловец снов скринсейвером на планшете. К рассвету я довел себя почти до нервного срыва: и не потому, что пытался не думать о невидимых розовых слонах (подвида каннибалы), а потому, что гадал, зачем Энглтон бросает меня на Сен-Мартен. Я даже не знаю, где это.

При этом нужно еще пойти на заседание комитета. И как мне представлять свою организацию, если я даже засыпать боюсь?

Я чудом умудряюсь влезть в костюм – неудобно, но необходимо для зарубежных командировок, – а потом спуститься в ресторан на завтрак.

Кофе, мне нужен кофе! И свежий выпуск газеты «Индепендент», который прилетел из Лондона ночным рейсом. В ресторане все организовано по-немецки эффективно; персонал меня не трогает, за что я им благодарен. Без четверти девять я уже почти чувствую себя человеком. Заседание по оптимистичному плану должно начаться через пятнадцать минут, но я думаю, что половина делегатов в это время еще будет жевать завтрак. Поэтому я прихожу в холл, где раздают бесплатный Wi-Fi, чтобы посмотреть почту, и там сталкиваюсь с Францем.

– Боб? Это ты?

Я глупо моргаю.

– Франц?

– Боб!

Мы пожимаем друг другу руки, отставив в стороны свои кейсы и сместив центры тяжести, как пара взвинченных курочек, которые меряются хвостами во дворе.

Раньше я Франца в костюме не видел, да и он меня тоже. Мы с ним познакомились на обучающем семинаре полгода назад, когда он вернулся из Гааги. Он натуральный голландец – очень высокий и говорит на куда более правильном, бибисишном, английском, чем я.

– Не ждал тебя тут встретить.

– Ты, наверное, приехал на совместный комитет?

– Я тебе покажу свой, если ты мне покажешь свой, – шутит он. – Я хотел купить открытку, прежде чем подниматься наверх… подождешь?

– Конечно, – отвечаю я и слегка расслабляюсь. – Ты на таких заседаниях бывал уже?

– Нет. – Он рассеянно вращает стенд, разглядывая один за другим живописные пряничные замки. – А ты?

– На одном-единственном. О нем нельзя говорить вне школы, но какого черта.

Франц находит открытку с полногрудой немецкой фрау с парой внушительных кружек.

– Вот эту возьму.

Он подзывает ближайшего продавца и тарахтит что-то, видимо, на превосходном немецком. Мой планшет заканчивает проверять почту, сбрасывает в корзину спам и звенит, чтобы привлечь мое внимание. Я потираю висок и завистливо смотрю на Франца. У него-то небось не было бы никаких проблем с Рамоной: он пугающе умен, добродушен, проницателен, красив, воспитан и со всех сторон компетентен. Не говоря уж о том, что способен перепить меня и очаровать до розовых ушей кого угодно. Он явно далеко пойдет в оккультном подразделении ОСРБ, станет замдиректора, а я все еще буду Энглтону каталожные ящички полировать.

– Готов? – спрашивает он.

– Вроде да.

Мы поднимаемся на лифте и идем в конференц-зал. Он на четвертом этаже. Если вы думаете, что это слишком легкомысленный подход к секретному заседанию, учтите, что отель прошел все проверки безопасности, а местные спецслужбы выкупили соседние комнаты и номера под и над нашим залом. Да и вопросы национальной безопасности мы обсуждать не планируем.