Вокзал потерянных снов

– Послушай… я действительно… Я действительно так думаю. Серьезно. Сегодня утром ты не работаешь над своим шедевром, так пойдем развеемся. – По мере того как он говорил, голос становился все убежденнее. – Пойдем, ты можешь стать ассистенткой в моей передвижной лаборатории. Нет, придумал: ты можешь на денек стать моим гелиотипистом. Возьми с собой камеру. Тебе надо сменить обстановку.

Айзек осмелел. Они с Лин вместе вышли из дома, и при этом он не выказал никаких признаков смущения. Они немного прошагали в северо-западном направлении по Седрахской улице, подошли к станции Салакусские поля, но тут Айзек начал проявлять нетерпение и поймал экипаж. Увидев Лин, лохматый извозчик удивленно вскинул бровь, однако оставил возражения при себе. Он наклонил голову и что-то прошептал на ухо лошади, жестом приглашая Лин и Айзека садиться.

– Куда едем, папаша? – спросил он.

– В Расплевы, голубчик. – Айзек говорил весьма напыщенно, словно восполняя тоном неказистость пункта назначения.

Извозчик недоверчиво обернулся к нему:

– Вы, наверное, шутите, сударь. Я не поеду в Расплевы. Могу довезти вас до Водуа, а дальше как знаете. Там, в Расплевах, у меня колеса на ходу снимут.

– Ладно, ладно, – раздраженно сказал Айзек. – Подвези нас так близко, насколько посмеешь.

Когда шаткая двуколка покатилась по булыжной мостовой Салакусских полей, Лин привлекла внимание Айзека.

«Это действительно опасно?» – беспокойно прожестикулировала она.

Айзек огляделся, а потом тоже ответил ей жестами. Он жестикулировал гораздо медленнее и не так свободно, как она. Но если бы он просто говорил, извозчик мог бы и обидеться.

«Да нет, просто там дикая нищета. Они тащат все что ни попадя, но зверствовать – не зверствуют. Этот осел просто трус. Слишком много читает…» Айзек запнулся и нахмурился от напряжения.

– Забыл, как это показать жестом, – шепнул он. – «Сенсационный». Он читает слишком много сенсационных статей в газетах.

Айзек снова откинулся на спинку сиденья и стал смотреть в окно на очертания Шумных холмов, которые нетвердо покачивались слева от него.

Лин никогда раньше не была в Расплевах. Она слышала лишь об их дурной славе. Сорок лет назад Сточная линия была протянута дальше на юго-запад от Мертвяцкого брода, мимо Водуа, и далее железнодорожная ветка стремилась к Строевому лесу, заканчиваясь у южных окраин города. Архитекторы и денежные мешки возвели здесь высокие жилые многоэтажки: хотя и не монолиты, как в Корабельной пустоши, но тем не менее впечатляющие творения. Здесь открыли железнодорожную станцию Холм и начали строить еще одну в самом Строевом лесу, пока вокруг железной дороги не осталась лишь узкая полоска свободного места. Были планы построить еще одну станцию вслед за этой, и соответственно рельсы проложили прямо по лесу. Были даже гипотетические, абсурдные проекты класть рельсы на сотни миль к югу или к западу, чтобы связать Нью-Кробюзон с Миршоком или Толстым морем.

Но потом деньги кончились. Случился какой-то финансовый кризис, рухнула какая-то спекулятивная пирамида, какая-то торговая сеть не выдержала давления конкуренции и хлынувшего потока дешевой продукции, которую никто не покупал, – и проект умер в зародыше. Поезда по-прежнему доезжали до Холма, зачем-то простаивая здесь по несколько минут, прежде чем вернуться в город. Строевой лес быстро отвоевал территории в южной части безлюдной застройки, поглотив пустой безвестный вокзал и ржавеющие рельсы. Пару лет поезда приходили в Холм пустыми и безмолвными. Но потом начали появляться редкие пассажиры.

Пустые оболочки огромных зданий начали заполняться. В район стала помаленьку вселяться деревенская беднота из Зернистой спирали и Нищенских предгорий. Разнесся слух о том, что это район-призрак, который не входит в поле зрения парламента и в котором налоги и законы – такая же абстракция, как и система канализации. Этажи были пронизаны грубыми сваями из ворованной древесины. Над мертворожденными улицами тускло мерцали очертания бетонных домов-коробок с крышами из рифленого железа. Жилые кварталы разрастались, как плесень. Здесь не было ни газовых фонарей, предохранявших от удара ножом по ночам, ни докторов, ни работы, и все же не прошло и десяти лет, как весь этот край оказался густо заполнен самодельными домишками. К нему приклеилось название Расплевы, что отражало беспорядочность его очертаний: все эти вонючие трущобы, казалось, были разбрызганы, как какашки, с неба.

Пригород был вне досягаемости нью-кробюзонских муниципальных властей. Здесь создалась зыбкая альтернативная инфраструктура: стихийно возникшая сеть почтовых служащих, инженеров-сантехников и даже какое-то подобие законов. Но все эти системы были неэффективными и неполными. Потому что чаще всего ни милиция, ни кто другой в Расплевы не проникали. Связь с внешним миром осуществляли только регулярные поезда, подходившие на станцию Холм, где непонятно почему поддерживался образцовый порядок; да еще банды вооруженных людей в масках иногда появлялись по ночам, чтобы грабить и убивать. Дети расплевских улиц особенно рисковали подвергнуться варварской расправе.

Обитатели трущоб Собачьего болота и даже Худой стороны считали посещение Расплевов ниже своего достоинства. Нью-Кробюзон даже не считал Расплевы своей частью – так, странный маленький городишко, который без спроса прижился на теле мегаполиса. Он не имел денег, чтобы привлечь сюда какую-либо промышленность – легальную или нелегальную. Преступления в Расплевах были всего лишь мелкомасштабными выражениями отчаянного желания выжить.

Но было в Расплевах нечто, что привело Айзека на его негостеприимные улицы. Ибо в последние тридцать лет это было нью-кробюзонское гетто, в котором жили гаруды.

Лин смотрела на гигантские глыбы зданий Корабельной пустоши. Она видела маленькие фигурки, катающиеся в стоявших над домами потоках воздуха. Вирмы и от силы пара гаруд. Экипаж проезжал под воздушным рельсом, который изящным изгибом ответвлялся от милицейской башни и терялся между многоэтажными домами.

Экипаж остановился у края дороги.

– Ну все, папаша, дальше я не поеду, – сказал извозчик.

Айзек с Лин вышли из коляски. По одну сторону от повозки тянулся ряд чистых белых домиков. Перед каждым из них был ухоженный садик. Улица по обеим сторонам была усажена раскидистыми смоковницами. Напротив домов, с другой стороны от повозки, протянулась полоска парковой растительности, ярдов триста в ширину, которая резко спускалась под откос и уходила прочь от улицы. Этот узкий травяной спуск служил нейтральной полосой между приличными домами холма Водуа, в которых жили клерки, врачи и юристы, и нагромождением полуразрушенных многоэтажек за деревьями у подножия холма – районом Расплевы.

– Черт возьми, неудивительно, что Расплевы не такое уж популярное местечко, правда? – шепотом произнес Айзек. – Гляди, они портят вид из окна всем этим достойным людям, что живут наверху…

Он злорадно усмехнулся.

Лин разглядела, что Сточная линия вдалеке разрезала холм надвое. Поезда проходили через глубокое ущелье в зеленой полосе на западном склоне возвышенности. Над болотистой низиной Расплевов виднелись очертания красного кирпичного здания вокзала Холм. В этой части города рельсы лишь незначительно поднимались над домами, однако это не придавало особой архитектурной пышности вокзалу, который доминировал над окружавшими его самопальными жилищами. Из всех строений Расплевов выше него была только переоборудованная под жилье милицейская башня.

Лин почувствовала, что Айзек толкает ее в бок. Он указал на скопление многоэтажек возле железнодорожного полотна:

– Посмотри наверх.

Лин посмотрела туда, куда указывал его палец. Нижние половины огромных зданий выглядели незаселенными. Однако начиная с седьмого или восьмого этажа из всех трещин под причудливыми углами торчали деревянные ветки. А наверху, на плоских крышах, примерно на том же уровне, на котором находились Лин и Айзек, виднелись маленькие фигурки.

Лин посмотрела в небо и чуть не подпрыгнула от радости. В небе резвились крылатые существа.

– Это гаруды, – сказал Айзек.

Лин с Айзеком спустились с холма к железной дороге, слегка забирая вправо, чтобы подойти поближе к видневшимся вдалеке самодельным гнездам гаруд.

– В этих четырех строениях живут почти все гаруды города. Вероятно, во всем Нью-Кробюзоне их не более двух тысяч. Так что они составляют примерно… э-э-э… ноль целых, блин, три сотых процента населения… – Айзек усмехнулся. – Видишь, я провел свои исследования.

«Но не все же они живут здесь. А как насчет Крахлеки?»

– О, разумеется, я имею в виду, что есть гаруды, которые выбираются отсюда. Однажды у меня учился такой отличный парень. В Собачьем болоте можно, наверное, найти пару гаруд, три-четыре в Темной стороне, шесть в Большой петле. Я слышал, несколько гаруд живут на Кургане Святого Джаббера и в Сириаке. А в одном поколении встречается лишь пара таких, как Крахлеки, которые делают это поколение великим. Кстати, я никогда не читал его работ. Он хороший ученый?

Лин кивнула.

– Ладно, значит, есть такие, как он, и еще другие… как звали того придурка?.. Из Инакой Тенденции… Шашжар, вот. Партия прибрала его к рукам, чтобы доказать, что «И-тэ» – для всех ксениев. – Айзек произнес непечатное ругательство. – Особенно для богатых.

«Но большинство из них здесь. А стоит сюда попасть, и уже трудновато выбраться…»

– Полагаю, да. Хотя это еще мягко сказано…

Они перешли через ручей и замедлили шаг, приближаясь к окраинам Расплевов. Лин скрестила руки и встряхнула головотуловищем.

«Что я здесь делаю?» – саркастически прожестикулировала она.

– Ты расширяешь свое сознание, – весело откликнулся Айзек. – Должна же ты знать, какие еще расы живут в нашем прекрасном городе.

Он тянул ее за руку, пока Лин, притворно сопротивляясь, не позволила вытащить ее из-под сени деревьев.

Чтобы попасть в Расплевы, Айзеку и Лин надо было пройти через несколько шатких мостиков, представлявших собой доски, перекинутые через восьмифутовый ров, который отделял окраинный район от парка на холме Водуа. Они шли друг за другом, иногда балансируя руками, чтобы не упасть.

В пяти футах под ними ров был наполнен зловонной желеобразной кашей из помета, вредных промышленных отходов и кислотных осадков. На ее поверхности то и дело появлялись пузыри трупных газов и раздувшиеся тела животных. То тут, то там, словно опухоли или недоношенные зародыши, мерно покачивались разлагающиеся комки плоти. Жидкость скорее колыхалась, нежели струилась, поскольку ее поверхность была покрыта плотной маслянистой пленкой; камешки, упавшие с моста, поглощались ею без малейшего всплеска.

Даже зажав рукой рот и нос, чтобы не чувствовать зловония, Айзек испытывал позывы к рвоте. Дойдя до середины доски, он рыгнул от отвращения и повернулся, чтобы сблевать. Однако совладал с собой. Стоять, шатаясь, на этом мосту, а потом потерять равновесие и упасть – мысль была невыносима.

От запаха тошнотворной жижи, носившегося в воздухе, Лин стало почти так же дурно, как и Айзеку. Когда наконец они сошли с деревянных мостков, от хорошего настроения не осталось и следа. Они молча начали пробираться лабиринтом улиц.

Лин с легкостью ориентировалась среди невысоких построек. Иногда она шла впереди Айзека, а иногда он забегал вперед. Они шагали над сточными канавами, которые текли между домов. Оба были непреклонны. Оба перебороли свое отвращение.

Обитатели Расплевов выходили на них поглазеть.

Это были угрюмые мужчины и женщины, сотни детей, все одетые в странные сочетания ворованных и сшитых своими руками из грубой мешковины одежд. Ручонки цеплялись за Лин, когда она проходила мимо. Шлепая по ним ладонью, она вышагивала впереди Айзека. Вокруг них поднялся слабый гомон, переросший затем в шумные требования дать денег. Но никто не пытался остановить их.