Бабайка

– А что-нибудь плохое было? – спросил Тимур.

– Дурак что ли? – ответил Макс. – Не буду я про плохое вспоминать.

– А что такое? – прищурился Тимур.

– Ну то есть я НЕ ХОЧУ вспоминать про отца не очень хорошее. Просто – не хочу.

– Папа.

Я обернулся мгновенно. И радость буйною волною прыгнула в моём сердце.

В дверях стоял мой сын.

Мой маленький четырёхлетний сын.

Кажется, я рассмеялся.

Лишь миг спустя я увидел, что он не один, его держит за руку печальная Джоанна.

Я встал на колени, раскинув руки.

– Никита. Сынок.

Мой сын подошел ко мне, и я крепко прижал его к своей груди, вдыхая запах его волос. Как хорошо пахнет голова моего сына. Как я скучал по этому запаху. Как мне будет этого не хватать, когда он станет большой.

Джоанна смотрела на нас, и улыбка дрожала в её блестящих глазах.

– Никита.

Я поднял голову. Бабайка смотрел на нас и улыбался.

– До свидания, Никита, – сказал он.

– До свидания, – сказал мой сын. – Папа, а знаешь, его тоже Никита зовут.

– Да, – сказал я, улыбнувшись вымученно, – знаю.

– Прощай, папа, – сказал бабайка.

– Прощай, сынок.

– Вам пора. Лю вас проводит.

– А ты?

– Я не могу, папа. Боюсь, сердце разорвётся.

Он так и сказал «разорвётся».

– Идём, Григорий.

– Погоди, Лю, – сказал я.

Бедный мой сын.

Я подошёл к сыну, крепко обнял его, и прижал его голову к себе.

– Я люблю тебя, сынок.

– Здесь, – сказал Лю. – Идите и ничего не бойтесь. В конце будет маленькая дверца.

– А за ней?

Лю улыбнулся и не ответил.

Мы шагнули в дверной проём, за которым оказался длинный коридор уходящий во тьму. Никита крепко сжимал мою руку, и мы шли по этому коридору, и темнота постепенно сгущалась вокруг нас.

Я чувствовал себя хорошо и покойно впервые за много-много дней.

Хорошо знать, что даже в самой абсолютной темноте есть маленькая дверца, через которую мы выйдем к свету.

Лес осенний прозрачен, тих и по-своему красив. Даже пригородный, даже такой загаженный, как этот. Хрустят сухие веточки под ногами, мягко проминается под подошвой толстый слой перепревшей хвои.

В обрывчике – нора. Только в норе этой нет уже бабайки, и никто не постучится в дверцу моего стола изнутри. Так что надо идти домой и жить дальше. Интересно, как я объясню всё Оле? Халат этот дурацкий, желтую саблю. Только это сейчас меня почти не волнует. Точнее сказать, совсем не волнует.

Он ведь так и не сказал мне, что любит меня.

Не сказал.

Впрочем, всё не так уж и плохо. Можно считать, что мне повезло – у меня есть немного времени, чтобы это поправить.