О российской истории болезни чистых рук

Про то и высказываться совсем вот нисколько не хочется…

Одно лишь хотелось бы все же заметить – не почувствовав над собой в достаточно субтильном возрасте дыхание суровой мглы о тех других людях вовсе вот совсем не суди.

И неужели то совсем никому не понятно, что все тут дело в одном лишь, том или ином, воспитании, а ни в чем-либо истинно достойном какого-либо этак вовсе иного определения действительно большем?

Хотя уж то и подавно полностью ясно, что за тем самым человеком, который был до чего только наспех и вправду вот вынут из некоего гиблого житейского болота, еще непременно надобно будет весьма и весьма строго беспрестанно наблюдать.

И это так поскольку исконная его натура сколь запросто может его побудить даже и нечаянно столь инстинктивно и вправду искать все то, что является для него чем-либо вполне до конца понятным, и, кстати, более чем неизменно вполне естественным.

Однако, между тем, только лишь совсем у немногих проявился бы именно тот «волчий зов» в лес сплошной безыдейности и вящего порока.

93

Ломоносов, к примеру, сколь и вправду многое сделал, дабы дать людям из народа действительно должное образование.

Однако уж явно он был в поле один, а все его последыши, вышедшие из простонародья «князья-сподвижники» сами, затем вскоре заделались изысканных манер, чванливыми сановниками наивысших знаний о том, что всяким бескультурным невеждам было вовсе и близко совершенно неведомо.

Ну, а кроме того, нисколько тогда не нашлось никого из тех, кто достойно и прагматично заступился бы в самой разумной манере за весь тот крестьянский и рабочий люд!

Заводское оборудование крушить, как то задумал отобразить, в своем романе «Молох» писатель Куприн – то ведь и впрямь самое естественное занятие для одного лишь очень даже весьма смелого идиота!

Позже, по настоянию издателя он был разве что явно совсем уж непреднамеренно вынужден резко вот отодвинуться от этакой скользкой и опасной темы.

Да только именно этакого рода бунтарские мысли так и бурчали тогда в животе всего образованного и хоть сколько-то вообще истинно интеллигентного общества.

94

Марк Алданов, в его историческом романе «Истоки» вовсе не раз на это более чем явно указывает и ему вполне можно верить, он был честным человеком и лгал лишь невольно, и довольно-то изредка.

Ему подчас было разве что единственно свойственно почти уж бессознательно приукрашивать столь немыслимо вопиющую, тем еще самым кровавым потом разрушительных идей насквозь ведь так и пропитанную… тогдашнюю донельзя обыденно вязкую революционную действительность.

Вот весьма наглядный тому пример из этой его книги, где он совершенно четко указывает на всю сущую отстраненность интеллигенции от всяких дел и впрямь столь неразрывно связанных с тем самым довольно-таки последовательным улучшением всего быта простого народа.

И уж эти его самые многозначительные слова, более чем безукоризненно, и являют собой плод мучительных многолетних раздумий, а потому и берут они сразу за душу.

Марк Алданов «Истоки».

«Что я, профессор Муравьев, могу сделать для ускорения дела конституции? Я не пойду со студентами устраивать демонстрацию на площади! И не только потому не пойду, что они почти дети, и что они хотят не совсем того же, что я, и даже совсем не того. У меня, как я и сказал Лизе, есть свое дело в жизни. „Я полезнее обществу, России, народу, занимаясь только этим“, – сказал Павел Васильевич тоже в десятый, если не в сотый, раз».

95

Получается, что коли к тому, вовсе не было какой-либо стоящей, личной причины, скажем, к примеру, той еще совершенно ведь безнадежной любви…

Однозначно же люди действительно способные изменить жизнь народа хоть чуточку действительно к лучшему буквально так всеми путями от подобных дел столь активно полностью самоустранялись.

И вполне то понятно и более чем естественно, что уж объясняли они полнейшее свое равнодушие ко всем свершениям в области преумножения общественных благ той самой своей сугубо разносторонне научной, весьма ведь во всем плодотворной деятельностью.

Однако весь тот их нещадный и беспрестанный интеллектуальный труд ничего сам по себе и близко вовсе никак не стоит без самой строгой привязки его ко всем тем неброским реалиям окружающей действительности.

Да и вообще буквально всякое отвлеченное, аморфное знание вполне еще может столь многим причинить тот совершенно так неминуемый и самый что ни на есть колоссальнейший вред.

Практически каждое гуманное средство или любое техническое новшество, несомненно, может быть, в дальнейшем использовано всецело супротив человека, если явно уж оно еще окажется совсем ведь не в тех нечистых руках.

И именно поэтому люди образованные и интеллигентные попросту непременно обязаны по временам находить силы для участия во внутренней политике своего государства, и это всего-то лишь не должно было у них оказаться действительно более чем и вправду вполне повседневным занятием.

96

Причем вовсе не разрушением всех пут рабства и несвободы и впрямь-то можно было до чего только вот безотлагательно добиться исключительно же весьма значительных существенных и благих перемен.

Нет, к чему-либо подобному можно было прийти разве что одним тем столь строго ступенчатым изменением всех тех нынче-то ведь так или иначе существующих реалий.

Ну а без всего этого те болезненно тягучие эмоциональные реплики, что столь резкими раскатами самого отдаленного эха и впрямь доносились до слуха рабочего люда разве что весьма и весьма лишь подтачивали в нем самодисциплину и ничего, собственно, более.

А между тем все те достопочтимые высоколобые инженеры, когда их интересы и в самом реальном смысле могли оказаться задеты из-за любой, пусть даже и самой пустячной поддержки интересов народа бесстыже делали ноги от всего того, что и вправду могло им грозить грядущими всенепременными неприятностями во всей их последующей личной карьере.

Это ведь вовсе не о всеобщем благе чего-либо там, значит, за сытым обедом бурчать, когда, понимаешь ли, головной мозг до самых краев переполняется думами о сколь насущной необходимости более чем незамедлительных светлых перемен.

НУ а как только дело действительно явно приобретало некий всецело личностный характер, то тут же совершенно неизбежно срабатывала реакция спинного мозга.

97

Зато промеж во всем себе подобных столь исключительно весело, они тогда от всей ведь души еще куражились, по поводу, убийств царских чиновников у нихъ аж сердце из груди выпрыгивало, когда звучали все эти взрывы!

А на работе, как и понятно всегда молчок, а то чего доброго Николай Петрович выгонит и плохую рекомендацию в сердцах напишет, и как это потом с ней такой к другому точно такому фабриканту на службу будешь затем устраиваться?

А вот он и самый конкретный всем тому более чем наглядный пример: Александр Куприн «Молох».

– «Кормилец… родной… рассмотри ты нас… Никак не можно терпеть… Отошшали!.. Помираем… с ребятами помираем… От холода, можно сказать, прямо дохнем!

– Что же вам нужно? От чего вы помираете? – крикнул опять Квашнин. – Да не орите все разом! Вот ты, молодка, рассказывай, – ткнул он пальцем в рослую и, несмотря на бледность усталого лица, красивую калужскую бабу. – Остальные молчи! Большинство замолкло, только продолжало всхлипывать и слегка подвывать, утирая глаза и носы грязными подолами…

Все-таки зараз говорило не менее двадцати баб.

– Помираем от холоду, кормилец… Уж ты сделай милость, обдумай нас как-нибудь… Никакой нам возможности нету больше… Загнали нас на зиму в бараки, а в них нешто можно жить-то? Одна только слава, что бараки, а то как есть из лучины выстроены… И теперь-то по ночам невтерпеж от холоду… зуб на зуб не попадает… А зимой что будем делать? Ты хоть наших робяток-то пожалей, пособи, голубчик, хоть печи-то прикажи поставить… Пишшу варить негде… На дворе пишшу варим… Мужики наши цельный день на работе… Иззябши… намокши… Придут домой – обсушиться негде. Квашнин попал в засаду.

В какую сторону он ни оборачивался, везде ему путь преграждали валявшиеся на земле и стоявшие на коленях бабы. Когда он пробовал протиснуться между ними, они ловили его за ноги и за полы длинного серого пальто. Видя свое бессилие, Квашнин движением руки подозвал к себе Шелковникова, и, когда тот пробрался сквозь тесную толпу баб, Василий Терентьевич спросил его по-французски, с гневным выражением в голосе:

– Вы слышали? Что все это значит?

Шелковников беспомощно развел руками и забормотал:

– Я писал в правление, докладывал… Очень ограниченное число рабочих рук… летнее время… косовица, высокие цены… правление не разрешило… ничего не поделаешь…

– Когда же вы начнете перестраивать рабочие бараки? – строго спросил Квашнин.

– Положительно неизвестно… Пусть потерпят как-нибудь… Нам раньше надо торопиться с помещениями для служащих.

– Черт знает что за безобразия творятся под вашим руководством, проворчал Квашнин. И, обернувшись опять к бабам, он сказал громко: Слушай, бабы! С завтрашнего дня вам будут строить печи и покроют ваши бараки тесом. Слышали?