Наследница трех клинков

– Как вы полагаете, фрау, может она рожать детей?

– Боюсь, что да. Столь же разумных, какова она сама! – сердито ответила фрау.

Михаэль-Мишка пробормотал по-русски что-то столь же невнятное, как французские неправильные глаголы…

К тому времени, как стемнело, все угомонились. Мужчины ушли в гости к Пушкину и его приятелю-французу, обитавшим тут же, но в другом флигеле. Фрау Герта, возомнив себя великой умницей, уложила Эрику в постель, привязав ее к спинке кровати за ногу. Незадолго до того Эрика ухитрилась снять свой пояс с ножом и кошельком, спрятала их под тюфяк и потому спокойно позволила стащить с себя желудевое платье.

Когда фрау Герта уснула, Эрика выждала немного и тихонько засвистела. Надсмотрщица пошевелилась, но не проснулась. Тогда Эрика встала и подошла к окошку. Отчего-то фрау решила, будто бессмысленным девицам вредны сквозняки, и закрыла окно, а ночь была теплая, одна из последних теплых ночей августа. Девушке вспомнились маттиолы, которые в усадьбе высаживались именно для того, чтобы благоухать ночью. Убегая, она постояла, наслаждаясь ароматом – и скоро ли встретится с ним вновь? Сажают ли маттиолы в Санкт-Петербурге?

Эрика медленно распахнула окошко и села на подоконник. Ароматы во дворе были обычные для трактира, при котором есть хлев, птичник и конюшня. Но это было лучше, чем духота маленькой комнаты. Да и спать не хотелось. Хотелось думать о Валентине…

Трактир в предместье, где земля была не очень дорога, строился понемногу и в соответствии с обстоятельствами. Вот шесть лет назад собрался в Риге лифляндский ландтаг, на который съехались помещики всего края, а мудрый трактирщик, зная, что в крепости им всем не поместиться, тут же нанял каменщиков и плотников, воздвиг флигель на двенадцать комнат, шесть вверху и шесть внизу. Но, чтобы не пострадали конюшня с хлевом, флигель поставили не совсем удачно – из его окон были хорошо видны окна старого здания, да и голоса слышны лучше, чем хотелось бы.

Сейчас постояльцев в трактире было немного. Свет горел всего в трех окнах. Вдруг одно распахнулось – и Эрика замерла. Она увидела Михаэля-Мишку. Похититель тоже присел на подоконник и что-то говорил по-русски. Эрика видела темный профиль, словно обведенный серебряным карандашом. Похититель был ей симпатичен – она улыбнулась…

Потом Эрика сообразила, что во дворе должно быть совсем пусто. Имело смысл потихоньку выйти и спрятать нож с кошельком в дормезе – все равно ведь в нем ехать до самого Санкт-Петербурга. А дормез – вот он, стоит под навесом у конюшни.

Ходить бесшумно в пантуфлях – непростая задача, но Эрика не торопилась, она могла ступать медленно и плавно, без стука. Взяв свое имущество, она вышла на лестницу и спустилась вниз. Во дворе действительно не было ни души. Вдоль стенки она проскользнула к дормезу и забралась вовнутрь. Там было множество мест, где спрятать пояс с ножом и кошельком – от мешков, что подвешивались к стенкам, до щелей за сиденьями. Она выбрала щель.

Теперь нужно было вернуться в комнату. Эрика приоткрыла дверцу дормеза и замерла. Она услышала мужские голоса. И что занятно – они переговаривались по-французски.

Французский Эрика знала сносно – в самой светской гостиной бы не опозорилась, письмо написала бы без ошибок, даже очень длинное, но читать романы могла лишь со словарем: в письме-то используешь только те слова, которые знаешь, а сочинитель-француз менее всего беспокоится, что его измышление будут читать в Курляндии, и вставляет самые диковинные словечки. С романом Руссо «Новая Элоиза» Эрика сражалась чуть ли не полгода, хотя роман был в большой моде и следовало бы справиться с ним поскорее.

Но те двое, которые вышли во двор, чтобы в темноте без помех избавиться от лишней жидкости, говорили как раз на том французском, что был Эрике хорошо понятен. Один из них объяснялся не совсем грамотно и произношение у него было своеобразное, другой приспосабливался к своему товарищу.

– Не делайте глупостей, – сказал природный француз. – Не хочет этот господин играть в карты – ну и черт с ним. Шум поднимать незачем. Чем меньше шуму – тем лучше.

– Он врет, – отвечал малограмотный господин. – Он не давал слова, он может играть…

– Что это за человек?

– Черт знает что за человек… в хорошем обществе его не стали бы принимать! Но здесь, в захолустье, он должен быть мне благодарен, этот Нечаев, что я сажусь с ним за один карточный стол! Хотел бы я знать, отчего он вышел из полка! Ведь непременно какая-то скверная история!

– Оставьте его в покое. Я знаю таких господ – они от вызова не откажутся, а этот должен быть хорошим фехтовальщиком. Вам недоставало только дуэли в рижском трактире. После нее можете тут хоть навеки поселиться – на границу вас не пустят.

– Я уже схожу с ума, – пожаловался господин с плохим произношением. – Ни карт, ни приличного общества!

Голос выдавал сильное раздражение и даже склонность к капризам. Эрика представила себе говорившего совсем еще молодым человеком, избалованным и взбалмошным.

– Вы лучше как следует напейтесь, – посоветовал француз. – Думаете, мне тут нравится?

А вот француз был мужчиной средних лет, тоже недовольным жизнью, но умеющим держать себя в руках. Он чем-то напомнил Эрике дядюшку фон Гаккельна с его критическим взглядом на мир, приступами брюзгливости и бесконечным терпением, когда любимая племянница, госпожа фон Лейнарт, затевала очередную хозяйственную авантюру или пыталась сосватать ему очередную вдову с полудюжиной детей и двумя дюжинами внуков.

– Вы можете уехать в любую минуту!

– Вы правы – я так и сделаю.

– И оставите меня тут одного?!

Эрика усмехнулась – так рассуждает малое дитя. Незримому кавалеру было не более двадцати лет – голос молодой, звонкий, страстный… почти как у Валентина, когда он, объяснившись в нежных чувствах и не получив немедленного «да», грозился выйти из гвардии в армию и умчаться на турецкую войну.

– Коли вам угодно безобразничать, играть в карты по-крупному и поднимать шум – да, оставлю. Я и без вас выполню все то, о чем сговорено с вашим братом, только времени уйдет побольше.

– Вы хотите от меня избавиться, Бротар? Не выйдет! – возразил малограмотный господин. – Нас всех троих связал черт… как же это сказать? Черт связал одной веревкой! Или мы получим эти триста тысяч, или поедем в сибирские рудники!

– Тише, тише!

Это относилось и к Эрике, которая ахнула довольно громко и тут же прикрыла рот ладошкой. О сибирских рудниках в Курляндии рассказывали ужасные вещи – туда ссылали не только злодеев, но и совершенно невинных людей, сперва наказав их кнутом, вырвав ноздри и поставив на лицо клеймо; кормили гнилым хлебом, поили болотной водой, и именно на страхе перед рудниками держалось могущество Российской империи…

– Вам без меня не обойтись! Я все это выдумал, я узнал, где и как делают бумагу! Я слишком много знаю, чтобы от меня так просто избавиться! Вам придется заколоть меня – а вы знаете, шпагой я владею отменно! Еще неизвестно, кто кого заколет! Я – преображенец, а вы – аббат, да, аббат!

Эрика поморщилась – мужчина, даже выпив лишнего, не должен так визжать.

– И вы уже давно не преображенец, и я уже давно не аббат, сударь, – сердито отвечал француз. – Перестаньте вопить, как торговка рыбой, господин Пушкин. Вспомните лучше, как вышло, что вам пришла в голову удачная мысль… вспомните, кто рассказал вам, как научиться подделывать росчерки… вспомнили? А теперь слушайте. Если в ближайшие три дня вы не получите свой паспорт, нам все же придется расстаться. Я хочу побывать во Франции, объездить Голландию, а вам всего-то нужно поселиться в Амстердаме поблизости от мануфактуры Сиверса и там провести все переговоры о бумаге. Нам вовсе не обязательно надоедать друг другу целыми сутками, сидя в одном экипаже. Если мы проживем под одним кровом еще хоть неделю – то обязательно зарежем друг друга. Мы встретимся в Амстердаме.

– Я не отпущу вас. Я вам не верю, господин Бротар, – хмуро сказал малограмотный господин.

– И я вам не верю. Я могу биться об заклад – стоит мне покинуть Ригу, как вы ввяжетесь в какую-нибудь нелепую историю с картами или с женщинами…

– Нет! Есть женщина, которую я люблю, которой предан…

– Ваша крепостная. Можно ли об этом говорить серьезно?

– Да.

Тут оба замолчали. А Эрика вдруг поняла, что не так уж прост незримый юноша: в голосе звучала подлинная любовь. В восемнадцать лет, выслушав от соседей с три десятка любовных объяснений, уже начинаешь понимать, что к чему.

– Послушайте, господин Пушкин, будьте благоразумны, – мягко сказал француз. – В России вы не можете жениться на любовнице вашей. А в Швейцарии – можете, там никому нет дела до российских нелепых законов и до петербуржского высшего света. Соберитесь с духом. Сделаем наше дело без ссор и упреков, уедем в Швейцарию – и я обещаю вам, что никогда более вы меня не увидите. А будем ссориться – не миновать нам Сибири…

– Да, – повторил господин Пушкин.

– Я знаю, что вас беспокоит. Не скука и не отсутствие карточных партнеров. Вы полагаете, что мы напрасно вовлекли в дело господина Сукина.

– Да. Пока нас было трое, вы понимаете… я не предам брата, брат не предаст меня… Господи, знать бы, где он сейчас! Не может быть, чтобы у него не хватило ума выбраться из Москвы!

– Не беспокойтесь. Вот хоть и брат ваш подтвердит – господин Сукин нам необходим. Он всем заправляет в коллегии, через него проходят все деньги. Я сам говорил с ним – он дурак, но такой дурак, что очень любит деньги, это – главное. Идем. Мы слишком долго стоим тут – ваши приятели подумают, будто мы о чем-то сговариваемся.

– Не забудьте – я отсюда собираюсь в Льеж и потом – в Спа. И я болен, опасно болен, не смейте мне предлагать жареное мясо! – воскликнул господин Пушкин. – Нечаев с Воротынским едут в столицу – что они обо мне будут говорить?!

– Неужели вас это беспокоит?

– Воротынский – человек незначительный, а Нечаев… он способен на все, понимаете? Он способен проиграть нательный крест, способен первым выскочить на вражеское укрепление с одной лишь шпагой, способен пешком отправиться из Москвы в Санкт-Петербург… он может переночевать с нищими в сарае, а через неделю вы его встретите на приеме у госпожи Брюс!

– Возможно, такой человек нам пригодится. Госпожа Брюс, говорите?

– Говорят, Нечаев был ее любовником. У него остались какие-то таинственные связи при дворе, но сейчас он – исполнитель всяких сомнительных поручений, даю вам слово!

– Сомнительные поручения знатных особ?