Наследница трех клинков

– Да! Вот сейчас он везет какую-то девицу из Курляндии – хотел бы я знать, в чьей постели завершится это путешествие! И если он не живет на доходы от карточной колоды, то непременно выступает в Академии Фортуны, другого применения его талантам я просто не вижу. Он дойдет до того, что сделается наемным убийцей, вот увидите!

– Тем более нужно с ним быть благоразумным, – заметил француз. – Возможно, он и нам пригодится. Вы ведь знаете, где его искать в столице?

– Знаю. У него есть там постоянное логово. Он оказал услугу какому-то купчишке, и тот приютил его чуть ли не на чердаке. Это на набережной за Казанским собором.

– Отлично. Идем, идем, не будем вызывать у него подозрений…

Эрика уже догадалась, что прозвание Михаэля-Мишки – Нечаев. И ей, непонятно отчего, приятно было слышать, что он – человек незаурядный и даже загадочный. Разумеется, она любила своего Валентина и собиралась стать верной женой, и все же… белобрысый эллин… а руки у него – не узкие, аристократические, а большие, с широкими запястьями, руки простолюдина… кто их разберет, этих русских, вон говорят, покойная императрица Елизавета за простолюдина тайно замуж вышла, возвысила его, дала ему титул, богатство, и с ним повенчалась…

Она выждала еще немного и прокралась обратно в комнатку. Там было темно, а в окне напротив, совсем близко, обозначился мужской силуэт и стал загадкой: чей? Господина Нечаева или господина Пушкина? Рассудительный француз ей отчего-то представлялся мужчиной плотным, с брюшком.

Теперь бы можно было и лечь спать, но Эрика хотела переплести на ночь косы и думала: если это сделать, не заметит ли наутро фрау Герта? Она днем сама причесала Эрику и завязала ей косы дешевыми ленточками. Эрика была приучена вечером умываться и делать все то, что делает воспитанная девица; фрау Герда, напротив, была женщина простая и даже о собственной чистоте заботилась мало. Поразмыслив, Эрика решила, что ходить грязной из-за старой дуры не станет. Умывальный кувшин и тазик в комнате были. При желании на все процедуры хватит и одной кружки, а потом – потом можно включить в свой словарь еще одно слово и кричать при Михаэле-Мишке «мыться!», пока фрау Герта не поумнеет.

Это она и проделала наутро, когда фрау попыталась накормить ее кашей. Эрика выбила из ее руки ложку и кричала до тех пор, пока ей не принесли таз с теплой водой. Она стала плескаться и брызгаться, приведя Михаэля-Мишку в совершеннейший восторг.

– Ну разве не прелесть что за обезьянка? – спрашивал он. – Фрау Герта, ее и сравнивать нельзя с нашими придворными дамами – те спать ложатся, не смыв белил и румян. Что тебе принести, обезьянка? Хочешь яблок?

– Яблок! – повторила Эрика.

Солнце светило в маленькое окошко, глаза Михаэля-Мишки, стоявшего прямо в потоке света, сделались изумительной синевы, а кое-как причесанные волосы зазолотились. Эрика, глядя на него, улыбалась – и вдруг решилась на озорство.

– Яблок! – сказала она. – Яблок дай-дай-дай!

И, подойдя, поцеловала своего похитителя в щеку.

От такой вольности Михаэль-Мишка остолбенел, а фрау Герта возмутилась.

– Я не знаю, кто смотрел за девчонкой, но эта женщина зря получала свое жалование! – сказала фрау Герта. – Должны же быть приличия! От такого нужно отучать, и отучать сурово!

– Фру Герта, у нашей обезьянки, видно, был брат или несколько братьев, вот ей и кажется, что каждого мужчину моих лет можно целовать, как брата, – сообразил Михаэль-Мишка. – И запомните – никаких строгостей! Если я догадаюсь, что вы наказываете бедную обезьянку, в тот же час вы отправитесь обратно в Митаву, не получив никакого жалованья!

Он так это сказал, что у Эрики мурашки по спине пробежали. Человек, покупавший ей баранки, веселый и ласковый, вступивший за нее, обернулся бойцом, способным проложить себе дорогу сквозь пехотное каре с одной лишь шпагой в руке.

Но это был лишь миг. Тут же брови, что сошлись было на переносице, расправились, хищная ухмылка растаяла.

– Не бойся, обезьянка, – сказал Михаэль-Мишка. – Нам придется тут провести несколько дней, и я успею отыскать для тебя куклу. Фрау Герта, мы найдем место, куда ее можно будет выводить на прогулку. Но только в сумерках.

Этим местом оказалось соседнее кладбище при гарнизонном госпитале.

Михаэль-Мишка и Воротынский поочередно дежурили в комнатке, где сидела Эрика, поочередно сопровождали ее на прогулку, причем, к ее немалому удивлению, брали с собой пистолеты. Так прошло побольше недели, и наконец Михаэль-Мишка сказал, что пора в дорогу.

Они выехали в ночь. Отдохнувшие кони бодро рысили сперва по Большой Песочной, потом по утыканной верстовыми столбами дороге. Дормез прокатил по перешейку меж озерами, миновал Берг, к утру прибыл в Вангаш. Там между Михаэлем-Мишкой и Воротынским случился спор – ехать ли прямиком на Лемзаль, или свернуть и пробираться на север проселочными дорогами. Сути спора Эрика не поняла, как ни прислушивалась. Ничего ей также не сказали слова «Псков» и «Новгород». Фрау Герта сидела рядом, злая и готовая всякий миг разразиться руганью. Ей новая должность, за исполнение которой обещали хорошо заплатить, уже более не нравилась. Да и неудивительно – везли вовсе не туда, куда обещали.

Она потому и подрядилась смотреть за полоумной девчонкой, что собиралась в Москву, к сыну, который имел там свою пекарню. А в Москве оказалась чума, и за ту неделю, что провели в Риге, сидя в трактире, как узники в тюрьме, эта проклятая чума добилась-таки своего: страшные слухи о ней взбаламутили всю Лифляндию. С одной стороны, то, что не доехали до Москвы, было великим благом, с другой – фрау Герта не на шутку беспокоилась за сына и маленьких внуков, с третьей – ей решительно нечего было делать в Санкт-Петербурге.

Поехали через Псков – и Эрика была немало удивлена и огромной городской стеной, и маленькими белыми церквушками, куда, казалось, и десять человек не поместятся. Спрашивать она не могла, хотя вопросов было множество.

Она твердо решила вернуться сюда – уже замужней дамой, с Валентином, и все узнать, все осмотреть. Может, даже написать путевые заметки, как делают многие дамы: сперва посылают родным с дороги длинные и подробные письма, потом из этих писем составляют целые книжки. Издать можно в Митаве, в типографии Стеффенгагена, ведь к тому времени родители уже простят Эрику и Валентина. Жаль, что они не переписывались – переписку тоже теперь модно издавать, после великого успеха «Новой Элоизы» все взялись за перо. А такой роман, как у Эрики-Вильгельмины фон Лейнарт и Валентина фон Биппен, с тайным обручением и побегом, не каждый день в Митаве случается! То-то проклятый барон фон Опперман позлится!

Эти мысли утешали Эрику все время пути. А ехали неторопливо – берегли лошадей.

Наконец, помыкавшись по каким-то разбитым дорогам, дормез въехал в странный поселок. Готовых домов там, где проезжал дормез, было мало – зато строились целые улицы.

Остановились у обычного дома, в каком могли бы поселиться зажиточные мещане. Михаэль-Мишка, соскочив с коня, отворил дверцу дормеза.

– Приехали, обезьянка, – сказал он, и его лицо, обычно живое и веселое, словно бы посерело – похитителя придавила скопившаяся усталость. – Извольте осчастливить своим вниманием Царское Село. Фрау Герта, здесь мы пока будем жить. Нас ждут, сейчас истопят… как ее?.. Поведете нашу обезьянку мыться.

– Я знаю, о чем вы говорите. Я туда не пойду! – гордо сказала фрау. – Приличной женщине там не место.

– Это отчего же? – спросил Михаэль-Мишка.

Ответ привел Эрику в полное изумление – она еле удержалась, чтобы не вскрикнуть.

– Оттого, сударь, что там вместе моются голые мужчины и женщины!

Михаэль-Мишка расхохотался.

– Эй, Воротынский, Воротынский! – закричал он. – Ты слышал, что испугало нашу добрую фрау? Вылезай, обезьянка! Воротынский, стучи в двери крепче! Слава Богу, наконец-то мы дома!

На стук вышли две женщины, обе статные, румяные и в русских нарядах. Михаэль-Мишка что-то им по-русски растолковал, они засмеялись, глядя на него с истинным обожанием. Это обожание Эрике не понравилось – она лишь теперь сообразила, что белобрысый эллин, не красавец и не аристократ, при всем при этом должен нравиться всем женщинам без разбору, притягивать их, как натертый сукном янтарь притягивает бумажки.

Женщины заговорили, обращаясь к Эрике, и их певучие голоса внушали доверие. Эрика встала, стряхнула с себя руку фрау Герты и выскочила из дормеза прямо в объятия Михаэля-Мишки. Потом она ухватилась за руку своего похитителя и не отпускала, пока не оказалась в уютной комнате. Там лишь она вспомнила, что забыла в дормезе куклу, купленную ей во Пскове. Да и сварливую фрау Герту забыла.

Две милые женщины, которые, как она поняла, были к ней приставлены вместо курляндки, помогли снять желудевое платье, которое в дороге помялось и испачкалось. Обращаясь к Эрике, они повторяли несколько ласковых слов, и одно ей понравилось.

– Голубка, – очень отчетливо сказала по-русски Эрика.

Если бы женщин предупредили, что они имеют дело с совершенно безмозглой девицей, то у них не хватило бы смелости приступить к самым простым урокам. Но они знали только то, что девица развита не более двухлетнего дитяти, а двухлетнее уже осваивает речь весьма бойко.

– Маша, – сказала старшая, показав на себя, и Эрика повторила: «Маша». Вторую, совсем молоденькую, звали Федосьей. Такое причудливое слово сразу выговорить не удалось.

Когда Михаэль-Мишка заглянул в комнату, Эрика приветствовала его русским словом «Михайла».

– Чертовы немцы, – сказал Маше Михаэль-Мишка. – Они ее, поди, ничему не учили. А она не дура! Ее еще можно обтесать. Искупайте ее, попарьте хорошенько, а я в город поскачу, доложу, что привезли. С вами останется Воротынский. Если что – уводите ее в парк, туда, где строят павильон. Ну да Андреич знает, куда ее прятать, сами-то не зевайте…

После чего он обратился к Эрике по-немецки:

– Не скучай без меня, обезьянка! Приеду – сахарного петушка привезу!

– Не скучай, – повторила Эрика.

И ей даже сделалось немного жаль, что скоро она покинет этого человека. Нужно было только вызнать, в какой стороне Санкт-Петербург и далеко ли, а там уж всякий укажет казармы Измайловского полка.

Глава 5. Царскосельская идиллия

Дорога к Царскому Селу была шумной и оживленной. Везли нужный для строительства лес, камень, кирпичи, туда же направлялись возы со скарбом новоселов. В этой веренице телег и повозок затерялась одна, довольно легко нагруженная. Впереди рядом с кучером сидел человек в армяке и нахлобученной на самые брови круглой русской шапке. Он тихонько напевал – но если бы кто грамотный услышал эту песню, то крепко бы зачесал в затылке.

– Лицо свое скрывает день, поля покрыла мрачна ночь, – меланхолически пел человек в армяке. – Взошла на горы черна тень, лучи от нас склонились прочь. Открылась бездна звезд полна, звездам числа нет, бездне дна…