Скрипка некроманта

– Вот видите.

Давид Иероним знать не желал, что Маликульмульк более не пишет. Было ли это с его стороны простой бездумной любезностью, истинным милосердием или попыткой пробудить в Маликульмульке совесть, – понять по его приветливому лицу было совершенно невозможно.

– Чем завершились ваши опыты с соленым картофелем?

– Подождите, придет Георг Фридрих – он объяснит, чем они завершились. Главное – наши результаты совпали. Мы вместе начали новую серию опытов. Карл Готлиб! Ты не заснул ли часом?

Мальчик отозвался из-за двери – обещал немедля подать кофей со штруделем. Слово «штрудель» очень обрадовало Косолапого Жанно, чуть ли не до истечения слюнок на подбородок. И Косолапый был прав – следовало срочно заесть все неприятности чем-то вкусным.

– Карл Готлиб! – крикнул он. – Ступай сюда! Я дам тебе денег – выбежишь на Ратушную площадь и купишь пряников и перечного печенья!

– Но сперва – кофей! – распорядился Давид Иероним. – Не хотите вместе со мной заглянуть к герру Струве? Я предупреждал его, что ему нельзя есть жирное, да он и сам это знает. Извольте радоваться – любящая супруга уговорила его съесть огромный кусок жареного поросенка. Хорошенький подарок на Рождество! Вот еще один случай в мою копилку.

– Что вы собираете?

– Неприятности, которые дамы причиняют мужчинам, – и тут Гриндель рассмеялся. Маликульмульк отметил – Давид Иероним впервые дал понять, что его одиночество объясняется давним и неудачным любовным приключением. Но думать об этом не стал, потому что вспомнилась Варвара Васильевна. А где княгиня – там и скандальная пропажа дорогой скрипки…

Встал вопрос: рассказывать ли про эту беду Гринделю и Парроту?

Как бы ни хотела княгиня утаить неприятность от рижан, а раз привлекли к розыску Управу благочиния – к вечеру об этом будет знать вся крепость, наутро – предместья. Догадавшись, что прием в Рижском замке обсуждается всеми водовозами, Варвара Васильевна снова придет в бешенство и ткнет перстом в виновника кражи, в разгильдяя, который не уследил за синьорами Манчини и скрипкой в их руках.

Давид Иероним простодушен, но добр и умен. Паррот строг и в строгости своей жесток – не терпит рядом с собой пороков. Но Паррот способен стать опорой слабому, этого у него не отнимешь. Однажды эти двое бескорыстно помогли недотепе-философу; может статься, и от смерти спасли.

Стало быть – осталось лишь дождаться.

Паррот со своими мальчиками пришел, когда были съедены и штрудель, и пряники, а сюртук Маликульмулька покрылся едва ли не вершковым слоем крошек от перечного печенья.

– Герр Крылов? С минувшим Рождеством вас, – сказал Паррот. – Давид Иероним, собирайся, мы идем в «Лавровый венок». Присоединяйтесь, Крылов. Мы обошли все балаганы на эспланаде и так проголодались, что съели бы жареного кабана.

Крылов улыбнулся мальчикам – Вильгельму Фридриху, которому в январе должно было исполниться двенадцать, и десятилетнему Иоганну Фридриху. Оба уродились в отца – эта нездешняя смуглость, которой не даст летний загар, эти очертания щек и черные внимательные глаза; мальчики должны были вырасти красавцами. Надо же, как распорядилась судьба: Паррот всего на год старше, а сыновья уже большие. Еще лет пять-шесть – взрослые, а он – еще молод, бодр и крепок, с таким сухим телосложением люди долго живут без болезней. А ведь когда Георг Фридрих женился, наверняка нашлись умники, твердившие: «Куда ты торопишься?» Маликульмульк должен был жениться смолоду – хотя неведомо, удержала бы его Анюта от карт. Когда все, во что ни ткни пальцем, разладилось, ни одна мечта не сбылась, может ли даже самая добродетельная жена удержать мужа от единственного, в чем ему видится развлечение и даже спасение? А ведь Анюта была тогда почти ребенком, и под силу ли ей было справиться? Господь уберег Анюту от мужа-философа, нахватавшегося карточных кундштюков у бывалых шулеров…

– Я рад вас видеть, Георг Фридрих, – сказал Маликульмульк. – Присядьте, я хочу кое-что рассказать вам и Давиду Иерониму.

– Похоже, дело серьезное? – спросил Паррот.

– Увы. Попал я в лабет, – сказал Маликульмульк, нарочно употребив французское картежное словцо.

– Ла бет? То есть животное? Скотина? – уточнил Гриндель. Маликульмульк усмехнулся.

– Сейчас видно, что вы не играете в бостон. Когда в бостоне кто из игроков оконфузится, обремизится, то именно так прочие говорят. Либо – «посадили в лабет».

– Так вы, любезный друг, сами туда попали или вас посадили? Тут, согласитесь, большая разница.

Маликульмульк рассмеялся – но смех получился невеселый.

– Сам, надо полагать…

Он не думал, что на рассказ о пропаже скрипки уйдет менее двух минут. Видимо, твердый и спокойный взгляд Паррота препятствовал многословию. Опять же – и вопросов физик не задавал, пока Маликульмульк не замолчал.

– Стало быть, злые духи унесли скрипку работы Гварнери дель Джезу? – спросил Паррот.

– Итальянцы уверены в этом. А мы… мы не знаем, с какого конца взяться за дело. Вынести инструмент мог кто-то из гостей – но ему пришлось бы красться по коридорам, где ходит только дворня, без всякой уверенности в успехе. Мог подкупленный дворовый человек – но Голицыны в своих людях уверены, впрочем… впрочем, ничего в этом сверхъестественного нет. Мог – тот подлец, что отнял шубу у бедного Шмидта и пытался пробраться в замок, притворившись доктором. На полицию надежды мало – разве что случайно нападет на след похитителя шубы.

– Какая отвратительная история! – воскликнул Давид Иероним, слушавший Маликульмулька, приоткрыв рот. – Его сиятельству только такой неприятности недоставало…

– Да, это может оказаться интригой против Голицына, – согласился Паррот. – Но уж больно мудрено. Давайте вообразим вашу беду в виде веревки. На одном конце – итальянец, лишившийся скрипки. Смею напомнить, что обокрали все же не князя, а скрипача. А на другом – некто, желавший любой ценой получить скрипку работы Гварнери дель Джезу. Давид Иероним, как вы полагаете, играли ль когда в Доме Черноголовых на столь дорогом инструменте?

– Понятия не имею. Тут не меня нужно спрашивать. Если хочешь, я зайду в Дом Черноголовых – там наверняка кто-то есть.

– Нет, в Дом Черноголовых зайду я с мальчиками. Разбойники, вам хочется узнать про украденную скрипку?

Они дружно закивали.

– Ну вот, сами и будете спрашивать. По дороге придумаем вопросы… Вилли, что в науке главное?

– Правильно поставить вопрос!

Паррот кинул взгляд на Маликульмулька, но что это был за взгляд! Никакая философия не нашла бы аргумента против отцовской гордости – и Маликульмульк снова подумал, что жизнь не заладилась именно с того дня, когда он грубо ответил на письмо родителей Анюты. Были бы сыновья – он удержался бы от карточной игры… впрочем, теперь это все уже не имеет никакого значения…

– Ты, Давид Иероним, загляни-ка к фрау фон Витте. Она дама светская, сообразит, у кого спрашивать о скрипках. Кроме того, она знает наперечет и лифляндских, и курляндских меломанов… Не удивляйтесь, Крылов, ради того, чтобы послушать дивное дитя, любители могли приехать и из Вольмара, и из Либавы, о Митаве уж молчу. Путешествовать в такую погоду – одно удовольствие. Значит, договорились?

– А я? – жалобно спросил Маликульмульк.

– А вы – в «Лавровый венок», заказывать обед. Для моих разбойников пусть приготовят жареную зайчатину. Мне – тарелку «винеров» с тушеной капустой.

– Мне – «франкфуртеров», – добавил Гриндель. – На месте разберетесь, какое блюдо лучше всего удалось, и его тоже закажете. И по кружке глинтвейна.

– И две миски горячего пивного супа, – сказав это, Паррот строго посмотрел на мальчиков. Они запечалились – как, наверно, все на свете ребятишки, Вильгельм Фридрих и Иоганн Фридрих не любили похлебок.

– И свиных ребрышек, – сжалившись, добавил Паррот. – Карл Готлиб! Позови Теодора Пауля, пусть останется пока за прилавком.

Гринделя нисколько не смутило, что друг распоряжается вместо него в аптеке. Все пятеро вышли – и разом глубоко вдохнули: морозный воздух и легкая метелица были прекрасны.

На Ратушной площади еще стояли киоски, маленький Иоганн Фридрих устремился туда, где толпились дети, Паррот пошел следом, и пока Маликульмульк провожал его взглядом, куда-то подевался Гриндель. Маликульмульк завертел головой – и встретил взгляд.

Господин в черном стоял у ратуши и глядел на него.

С этим нужно было что-то делать. Философу, допустим, начхать, что за ним бродит по крепости некое привидение с постной рожей. Но начальник генерал-губернаторской канцелярии должен разобраться, что это значит. В городе, где замок – едва ль не на осадном положении и магистрат ждет от князя Голицына промашек, на которые можно многословно жаловаться в столицу, волей-неволей приходится осторожничать.

Решение Маликульмульк принял быстро: хватит притворяться, будто нет никакого преследователя, а нужно просто подойти и спросить, что ему надобно. Если же господин в черном не сумеет дать внятных объяснений – за шиворот свести его в часть! (Во время странствий Маликульмульку как-то пришлось выставлять из комнаты проигравшегося и вздумавшего лезть на всех с кулаками дуралея, и он знал про себя, что как следует ударить – вряд ли сможет, сидит в нем странный и порой обременительный запрет на удары, а куда-то отволочь, пустив в ход не злость, а всего лишь природную силищу, – вполне!)

Он медленно пошел к господину в черном. Тот ждал, не двигаясь с места. И когда Маликульмульк приблизился, губы дернулись, приоткрылись – родилась явно непривычная этому лицу улыбка.

– Чем я привлек ваше внимание, сударь? – сердито спросил Маликульмульк, отчего-то по-русски. – Отчего вы ходите за мной следом? Чего вы от меня хотите?

– Теперь я вижу, что не ошибся и это действительно вы, господин Крылов. Простите великодушно – я не мог поверить, что вы явились в Ригу в столь значительном чине. Я собрал сведения, убедился, что это точно вы. Я искренне рад за вас. Вы мне всегда были симпатичны.

– Но кто вы? – Маликульмульк был удивлен до крайности и словами, и русской речью. – Мы, кажется, встречались в столице у Брейткопфа, но это было, это было…