Береговая стража

– Не для всех, – вставил Келлер. – Ну, за упокой, не чокаясь.

– Мне пить нельзя, меня еле от этого дела отвадили, – сообщил Никитин, когда Санька ощутил жар на всем пути прохождения водочной чарки. – Бабки травами поили, молебны служили. Нашелся добрый старичок, заговорил от пьянства.

Санька удивился – Никитин имел молодое свежее лицо и на питуха совершенно не походил. Солнце, заглянув в гостиную, положило ясный луч на его гладкую щеку и высветило веселую голубизну глаз.

– А пил я оттого, что меня девки не любили, – продолжал Никитин. – Хотелось, чтобы не за деньги, а им, дурам, дородных приказчиков подавай из модных лавок. А благородной субтильности не ценили!

Санька невольно улыбнулся.

– Но вернемся к бедной госпоже Степановой. Вы, сударь, стало быть, слушали ее разговоры с товарками. Не может быть, чтобы она им о своих обожателях не рассказывала, – сказал Келлер.

– Нет, сударь… – Санька задумался. – Она была не из таких… Она прямо говорила – в обожателях не нуждается. А коли кому она полюбится и он ей полюбится – пожалуйте под венец. Вот я и полагал…

– И когда ж она так говорила? – спросил Никитин. – И кому?

– Товарке своей, дансерке Петровой, и при том другие дансерки были. И я там же в сторонке стоял. А про обожателей она и слышать не желала!

– Именно такими словами и сказала? Что-де под венец?

– Да. Ей Петрова говорила – сам Светлейший князь изволил отметить ее ловкость и дарование, надежные люди донесли. А она – нет, только законного мужа могу любить, иным – от ворот поворот.

– Так и сказала? Такими словами?

– Да.

– Так вот же она, разгадка! – воскликнул Никитин. – Вот она, причина!

Санька приоткрыл рот, соображая. Что несостоявшийся питух имел в виду?

– Коли так – все сходится, но так ли? – спросил недоверчивый Келлер. – Господин Румянцев, о чем еще говорила госпожа Степанова с товарками?

– Да о ролях, о па, о группах, в которых стоят фигуранты, о фигурах… о нарядах, – Санька припоминал старательно. – О том, кто на ком женится… о крестинах…

Он слышал-то немного, но это была болтовня, мало интересная мужчине, и возрождать ее в памяти – большая морока.

Келлер задавал еще вопросы, а Никитин отошел к секретеру и уселся писать. Это было не письмо, а записка. Он дождался, пока высохнут чернила, сложил ее и запечатал красным сургучом. Печатка была прямо девичья – с амурчиком.

Санька, вспоминая Глафиру, ощутил знакомый озноб, но теперь уж перед ним было лекарство. Он вдруг налил полную чарку и выпил, не закусывая.

– Это верно, – одобрил Келлер. – Что ж я, остолоп, раньше не додумался?

Возражать Санька не стал – поднялся, потянулся – размять косточки, прошелся. Ему редко доводилось час подряд сидеть за столом, и он уже ощущал потребность в движении.

Когда стоял у окна, Никитин незаметно указал на него Келлеру. Санька себя со стороны не видел, а ведь было на что посмотреть: узок в талии, широк в плечах, строен, и профиль – четкий, красивый, даже покалеченный нос его не портил, а придавал мужественность тонким чертам.

И Никитин задал вопрос – почти беззвучный, и так же беззвучно ответил ему Келлер:

– Сильф?

– Сильф.

Глава четвертая

Федька обыскала чуть не весь театр, покамест поняла – любитель книжек попросту сбежал. Он не захотел объяснять балетной дурочке, что книжки ему вовсе не нужны, и сбежал. Весьма разумно – тем более, он мог неверно понять Федькину бойкость.

До чего же пугливы эти мужчины, подумала Федька, и как с ними трудно…

Надзиратель Вебер увидел ее, когда она уже выходила из зала, и нещадно изругал. Федька побежала наверх – заниматься, а там ее товарки давно уж проделали все батманы, простые и сложные, все плие, половинные и глубокие, все рондежамбы, партерные и воздушные, и вовсю скакали под присмотром господина Канциани, который недавно заменил в должности главного балетмейстера другого итальянца – Анжиолини.

Гаспаро Анжиолини уже успел немало пожить в России – он приехал в 1766 году, сменив учителя своего, Франца Гильфердинга, который не только вернулся в Вену, но и увлек за собой юного любимчика, Тимошу Бубликова. Это было впервые – не итальянец или француз покорял кабриолями российскую столицу, а русский парнишка (сказывали, что из малороссиян) привел танцами в восторг избалованную Вену.

При Анжиолини случилось немало хорошего – и костюмы он велел облегчать, чтобы способнее было делать прыжки, и юбки девицам укоротил, и высокие парики истребил – теперь дозволялась плясать и в своих волосах, причесанных на модный лад. Но вот Театральную школу он вниманием не баловал – и из последних выпусков разве что Вальберха можно было бы поставить вровень с иностранцами-гастролерами. Видимо, из-за этого более трех лет назад выписали Осипа Осиповича Канциани, чтобы навел в школе порядок. Тот оказался умен – и возглавил балетную труппу.

Федьке и тут влетело за опоздание. Она даже не обиделась – не тем был занят ум, он метался и перебирал возможности.

– Что с тобой, матушка? – тихонько спросила Малаша. – Ваперы в голове?

Федька подумала, что надо бы поделиться бедой с подружкой, но потом строго сказала себе: нет! Нравы береговой стражи ей отлично известны, дружба дружбой, а новость разнести – всего важнее.

На середине зала фигуранток выстраивали вокруг Дуни Петровой, заставляли держать на поднятых руках воображаемые гирлянды. Вот с Дуней бы посоветоваться не мешало. Но сперва нужно узнать, сколько запросит за помощь Бориска.

Пока господа из управы благочиния, как шепнула фигурантка Наталья, только тех основательно допросили, кто нашел тело и маску. До того, как Румянцев провел вечер, они еще толком не докапывались, – значит, было то, что французы называют «шанс».

Федька не чаяла дожить до конца репетиции. Она побежала на мужскую половину, надеясь подкараулить возвращавшихся фигурантов. Первым бежал Сенька-красавчик – его, поди, уже санки ждут на площади, у купчихи стол накрыт. За ним поспешал лентяй Петрушка. У самой двери его отпихнул Семен-питух – не иначе, с утра был трезв, а теперь душа выпивки просит. Это не понравилось Ваське-Бесу – так наступил Семену на ногу, что тот заорал. Но связываться с Васькой опасно – драчлив. Обменялись матерными комплиментами. Бориска шел последним – не желал никого пихать и толкать. Федька окликнула, и он подошел.

– Ты чего тут забыла?

Хождение женщин на мужскую половину начальством не одобрялось.

– Дельце есть, без тебя не справлюсь. Ты не бойся, я заплачу! – пообещала Федька, еще не имея понятия, где взять деньги, и кратко объяснила, что за дельце.

– Не выйдет, голубушка, – Бориска для выразительности даже руками развел. – Я вчерашний вечер был в гостях у Вебера.

– Как?!

– Хозяйка моя с его супружницей приятельствует, они и позвали на пирог. Так что врать не буду – это все белыми нитками шито.

– Как же быть? – спросила Федька в отчаянии. – Кому из ваших заплатить, чтобы грех на душу взял?

– А мне заплати! – раздался глумливый голос.

Это Бес беззвучно выбрался из уборной и подслушал разговор. Федька, обернувшись, увидела его ехидную образину и ахнула.

– К начальству пойдешь? Доносить? – в лоб спросила она.

– А пойду. Ишь, придумала, как своего дуралея выгородить! На чужом горбу в рай въехать решила! А ну – кыш отседова! Кыш! – Васька замахнулся.

Хотя драк между фигурантами и фигурантками обычно не бывало, но Васька мог отвесить изрядную оплеуху – как отвесил сгоряча Анисье, когда она в чаконе, идя с ним в паре, спутала шаги и сбила весь ряд. Хорошо еще, что за кулисами.