Моя школьная девочка

Девчонка садится ко мне на колени, не выключая музыку, и наши губы наконец-то могут ощутить друг друга. Я задыхаюсь от того, что сейчас она сделала со мной. И боюсь, что с этого момента я должен буду видеть эту картину так часто, как только смогу.

– Тебе понравилось?

Опускает глаза. Потрясающая черта Тины. Сейчас она дикая соблазнительница, а в следующую секунду стеснительная девочка.

– Я хочу видеть это каждый день. Буди меня этим танцем, укладывай меня им же, – хриплю я, касаясь губами нежной кожи, выглядывающей из лифа. – Если я вдруг заболею, просто станцуй, и я выздоровею тут же.

– Это не слишком… ну, понимаешь, – пухленькие щечки покрываются румянцем, что не укрывается от моего взгляда даже в этой полутьме, – не слишком развратно… или…

– Тина, это не имеет значения. Тут же только мы вдвоем, – хочу успокоить ее, отблагодарить за доставленное мне удовольствие. – Мы можем делать все, что захотим.

– Тебе правда понравилось?

– Ты еще спрашиваешь? Я хотел уже выбежать из бунгало, чтобы не наброситься на тебя. Ты совершенство.

Ненавижу себя за это слово. Совершенство! Теперь она будет знать, как действует на меня. Но я забываю об ее власти надо мной и своем бешенстве по этому поводу, ведь девчонка улыбается и опускается на колени. Мой член пульсирует в ее руке, а затем во рту. Я чувствую ее буквально каждой жилкой и борюсь с желанием надавить на ее затылок, чтобы пройти дальше. Игривый язычок проходится по яйцам, и снова возвращается к члену. Откидываюсь на спинку кресла. Я в раю.

Тина поднимается, оставляя мой стояк неудовлетворенным. Снимает лиф, хочет снять юбку, но я прошу оставить ее. Мне нравится ткань и цвет. Так даже интереснее. Кидаю на земляной пол покрывало, потому что кровати в хижине не имеется, и укладываю нежное тело, полностью готовое принять меня.

***

Опираюсь на плечо Романова. Он утомил меня. Не выпускал из хижины около часа. Не могу напрячь ни одну мышцу. Вот только стакан с коктейлем и получается держать. Юра делает глоток пива. На острове совсем темно. Хижина за нашими спинами, так что единственное, что освещает нас – лунная дорожка. Наслаждаюсь его поглаживаниями и стараюсь не рассмеяться от счастья. Правда! Мне никогда не было так хорошо! Хорошо настолько, что из груди просятся наружу крики. Я готова скакать по острову, подняв руки к небу и кричать от радости. Разве может быть все так хорошо? Так идеально, что становится страшно.

– Юр, уже ноябрь, – говорю тихо, словно боюсь, что кто-то услышит нас.

– Да, – кивает парень.

– Это совсем скоро…

Он поворачивается лицом, предоставляя возможностью любоваться легкой горбинкой на носу и четкими линиями подбородка. Молчит. Он знает, о чем я говорю. Время бежит слишком быстро. Уже ноябрь! Я вернулась в Москву в августе… а теперь ноябрь, и я не заметила, как пролетели два с половиной месяца. Грустно. Юра проводит рукой по влажным волосам, убирая наверх отросшие пряди, мучительно долго вдыхает, и еще дольше выдыхает, ища, видимо, что сказать. Но я не хочу, чтобы он успокаивал меня. Я знаю, он не может. Мы сейчас не принадлежим себе. Но мне было бы приятно, позови он меня с собой. С его помощью мне было бы проще решиться на это, и не так страшно рассказать родителям о своем решении.

Будущее туманно и размыто. Во всяком случае мое, потому что Романов давно со всем определился. Вот только, когда он определялся, меня в его жизни не было! А значит, он мог бы поменять свои планы! Ну, или включить в них меня.

Вот почему он молчит? Теперь я хочу, чтобы он сказал хоть что-нибудь. Толкаю его плечом, недовольно отворачиваюсь и цокаю языком, чтобы парень понял, как я раздражена его молчанием.

– Говори, – слышу его усмешку.

– Что? – я обижена.

– Я слышал, как шевелились в твоей голове недовольные извилины, – парень посмеивается, – выкладывай.

– Ничего в моей голове не шевелилось!

– Тогда прекрати цокать, повернись ко мне и улыбнись.

– Обойдешься!

Вскакиваю с песка и гневно направляюсь к хижине. Вдали слышны веселые возгласы одноклассников. Все веселятся. Почему я сижу тут? Плевать, что он смеется надо мной, пойду к ребятам и устрою для себя праздник. Когда мне еще удастся побывать на острове Робинзона?

– Куда ты пошла? Снова сваливаешь от разговора? – долетают до меня его четкие слова.

– Плевать! – кидаю я, и направляюсь к чаще, за которой продолжается вечеринка.

Вот почему он такой? Как он не понимает, о чем я думаю? Как не понимает, что я думаю о нас. Почему он не может пересмотреть свои планы и построить их вместе со мной? Почему не может остаться в Москве, продолжить учебу и жить спокойно? Со мной. Далась ему эта армия. Уверена, его отец нашел бы способ не отправлять его туда. Но нет, Романову вечно надо что-то доказывать. Доказать, что он может прыгнуть с парашютом, что управится со всей школой, что размажет парня, обидевшего его девушку, что победит на соревнованиях. Вот предложи ему сейчас вплавь добраться до соседнего острова… да, он примет вызов, и он доплывет… оставив меня на этом берегу, потому что брать с собой груз он не хочет. Вот что я такое – груз, случайно прибывший в его школу из-за океана. Чемодан, тащить который до главного пункта назначения он не рассчитывал, но решил вытащить из него самое ценное. Забрать мою девственность, упившись своим первенством. Насладиться тем, что я у него есть. Вытрясти из меня все наслаждения, которые я могу подарить ему. Прихватить с собой мое сердце, высосав душу, и отправиться в свой путь дальше, оставив меня, ведь таких чемоданов по дороге ему встретится еще множество.

Гад! Сволочь! Ненавижу!

Чертов малоэмоциональный единоличник!

Останавливаюсь в зарослях какого-то цветущего кустарника. Прислоняюсь спиной к пальме, утирая набежавшие слезы. Он хотя бы понимает, что я могу вернуться домой. Это просто, надо только думать о школьном мальчике, как об этапе жизни. Это не сложно. Родители будут счастливы, если я вернусь, пойду в колледж, где встречу новых друзей, и среди них будет человек, готовый впустить меня в свою жизнь и строить совместные планы.

Да, это просто. Хватит мечтать стать хозяйкой огромного особняка и женой самого потрясающего парня из известных мне. Пусть он идет своей дорогой, раз не хочет выбрать тропинку вместе.

Похоже, ему нравится идея свалить от меня на два года, а меня оставить тут. Это же так удобно. Он будет делать там, что ему вздумается, а я буду в Москве совсем одна. В его голову даже не закралась мысль о том, что я могу поехать с ним, что он должен позвать меня с собой, что я просто должна быть рядом.

– Ты думаешь, можешь вот так просто свалить?

В темноте вижу силуэт. Мышцы его оголенных рук и ног яркими рельефами выступают в отдаленном свете луны. Он делает шаг и становится напротив меня.

– Как обычно, да, Тина? – злобно усмехается. – Свалить и тихонько ныть где-нибудь в закутке, ожидая, что придет кто-нибудь, кто пожалеет, даст конфетку, и сделает все, как тебе бы хотелось?

– Я никогда так не делаю! – кричу.

– Не ори!

Романов прижимает меня к стволу пальмы, чешуйки которой больно врезаются в спину, и вероятно, рвут нежную ткань платья. Вскрикиваю, и он ослабляет давление.

– Тогда какого хера ты вечно сваливаешь от разговора?

Его глаза сверкают в темноте. Клянусь! Я только что это видела. Дыхание резко перехватывает. Парень опирается руками о ствол дерева над моей головой, склоняя голову. Его дыхание упирается в мое лицо, проходясь горячей волной по лбу. Жутковато. Желудок сжимается и задается легкой дрожью. Вот что значит – поджилки трясутся.

– В своей маленькой головке ты прокрутила какую-то мысль, – продолжает он ровным голосом, упираясь взглядом в мои глаза, – так просвети меня! Возможно, я что-то обещал тебе такое, что сейчас отказываюсь выполнить?

Закрываю глаза, стараясь заполнить легкие кислородом.

– На меня смотри! – шипит парень, и мое дыхание вновь сбивается.

– Юр, ты меня пугаешь, – пищу я, открывая глаза, и тут же отводя их.

– И что такого страшного я могу сделать? – усмешка сексуально кривит его губы, но сжиматься желудок от этого не перестает.

Молчу. Он, и правда, ничего не сделает со мной. Хотя вид его говорит об обратном.

– Знаешь, вместо размышлений о том, что будет дальше и о том, как быстро летит время, мы могли бы просто наслаждаться им. Мы знали, что так будет. Мы знали, Тина, что у нас есть школьный год, лето и два этих месяца. И я посвятил тебя в свои планы перед тем, как зашел дальше. Ты приняла их. Так какого черта сейчас ты строишь из себя обиженную? Что мне сделать? Отказаться от армии, переехать в Америку и поступить с тобой в один колледж? Или, может, ты скажешь мне, в какую сторону я должен смотреть? Давай, говори, ты же этого хотела.

– Юр, – гнусавлю от соплей, заложивших нос, – не будь таким грубым. Я не этого хотела…

– Чего ты хотела? Разве я не говорил, что если хочешь чего-то добиться, просто скажи. Не надо надутых губ и обиженных глаз. На меня это не действует!