Роды. Partus

Оконные стекла сияли, словно насмехаясь над ними. Фонтанчик, в котором во время летней духоты плескались дети, теперь стоял спокойно и терпеливо, словно поджидая кого-то. Мира прислушивалась, предчувствуя приход незнакомца в чёрном одеянии, который напьётся над холодным камнем и унесёт с собой то, что ему принадлежит.

В конце лета, когда затих плеск дворового фонтанчика, Мира неожиданно повзрослела. Это время стало для неё моментом встречи со смертью самого близкого ей человека на Земле.

Мира встречалась со смертью ночью. Смерть приходила в облике большого чёрного мотылька, который нападал тихо и незаметно. Он опускался ей на лицо, расправлял большие крылья и приникал к коже, пытаясь протиснуться, пройти сквозь кожу и добраться до души, чтобы задушить её, утопить в клейкой смоле.

Перед рассветом мотылек улетал, распадаясь на чёрные лепестки.

Днём Мира вытесняла страх постоянной заботой о матери и работой по дому.

Мира сбросила влажное одеяло и придвинулась к окну, чтобы увидеть небо. Птицы появлялись над городом, словно грустные мысли, которые беспорядочно роятся в голове. Они летели размеренно и безучастно, ничего не зная о страданиях одной женщины.

«Вы спросите, знала ли я? Конечно, я все десять лет знала, что он не разведётся и не оставит семью. Знала, что он никогда не хотел ребёнка, которого я хотела ему родить. Когда он ушёл из больницы и получил повышение, то сменил и главную медсестру». Мира смиренно посмотрела на стаю птиц: «Да кому я всё это говорю! Вы же просто глупые птицы с птичьими мозгами». Мира посмотрелась в зеркало, висящее на стене, примеряя на себя роль страдалицы. В последние несколько месяцев по телевизору крутили один итальянский сериал, действие которого тоже происходило в больнице. В нём была роль, похожая на её собственную судьбу.

Это был всего лишь момент жалости к себе в той роли, которую Мира играла и репетировала, иногда полностью погружаясь в неё. Каждый день с ней происходила какая-нибудь несправедливость. Когда Мира разрешала себе пожаловаться и поплакать над своей судьбой, она словно смотрела новую серию. «Всё под контролем», – думала она, пила кофе, выкуривала сигарету, и, засучив рукава, начинала всё сначала. Люди ошибаются, когда говорят, что телевизионные сериалы – чепуха. «Чепуха?! Да в моей жизни происходит то же самое, что и в этих сериалах. И не только в моей». Мира вспомнила о своей подруге, к которой недавно вернулся её парень и признал ребёнка своим, хотя вначале сомневался. А теперь они уже ждут второго.

«Было бы легче, если бы погода была хорошая», – подумала Мира, наблюдая в окно за окончанием холодного декабрьского дня. И в мыслях снова вернулась к матери и ее словам: «Ты будешь жить для других».

Мира боролась за каждого больного, словно одержимая. Полностью отдавала себя дружбе. С мужчинами, которых она выбирала, Мира вела себя так, будто боролась не на жизнь, а на смерть.

«Это не засчитывается в стаж!» – перебирала воспоминания Мира. Её первый парень был врачом-интерном. Мира обстирывала его и гладила ему вещи, записывала его на экзамены и готовила обеды, пока он готовился к сдаче квалификационного экзамена. А потом он неожиданно уехал из города. Второй не был врачом, жил неподалёку. Мира провожала и дожидалась его с дороги, как мужа. Он бросил её, женился на другой. Потом были длительные отношения с женатым мужчиной, врачом в её больнице. Они работали вместе, в одном отделении. Потом он ушёл. Сменил больницу, жену. Сменил и любовницу.

Мать умерла в погожий сентябрьский день, когда шелковица оделась в осенний наряд, а двор был освещён солнцем. В окно вплывал аромат сливового повидла, которое варили прямо во дворе, на дровах, в больших кастрюлях. Пахло углями и печёным болгарским перцем, по двору разносился кисловатый запах помидоров, кипящих в армейских котелках. Весь двор варился и кипел. Мама умерла после обеда, прямо перед тем, как пришло время пить кофе под шелковицей. Только кофе так и не успели подать. Никто не ожидал прихода смерти в такое время – обычно умирают ночью, а не в озарённый солнечным светом осенний день.

Мама просто уснула, почти спокойно и без боли. Мира услышала только глубокий вздох или зевок и спросила: «Что, мама?» И лишь потом, когда Мира подошла укрыть мать, она увидела, что та уже упокоилась.

Ей не осталось ничего, кроме воспоминаний. Вместе с мамой перестал существовать целый мир. Вскоре после её смерти их домишки снесли, а улицу перекопали.

Каждый год, в день смерти матери, Мира брала отпуск. Она шла на продуктовый рынок, покупала болгарский перец и помидоры, иногда сливы. Открывала балкон и целыми днями варила запасы на зиму и закручивала банки. Вся улица на Дорчоле[4 - Дорчол – один из старейших районов Белграда, расположенный недалеко от центра города.] начинала благоухать. Кому-то это не нравилось. «Воняет, как в пригороде», – говорили какие-то дамы. Мира купила у беженцев дровяную плиту и топила ее «Политикой»[5 - «Политика» – ежедневная политическая газета в Сербии.]. Это раздражало соседей. Запах горелых газет и печёного болгарского перца напоминал Мире о матери и Бежании.

Каждый год одно и то же, в то же время.

После этого Мира успокаивалась.

Ей показалось, что она вспомнила об этом потому, что у неё снизился уровень сахара в крови. Мира обрадовалась, что можно открыть новую банку сливового повидла. Может, приготовить пациенткам рулет с этим повидлом?

Мира съела целую банку повидла, как любая женщина «на нервах», продрогшая и мечтающая о любви.

«Зиму нельзя прогнать словами. А у меня в сердце зима». Поникшая Мира перебралась на кухню. Ей уже не было дела до своих пустых заявлений. Теперь Мира чувствовала себя жалкой. Ей не хватало теплых объятий, она словно отреклась от собственного тела. Мира подтянула колени к груди и обняла их руками. Маленькие тёплые груди заныли. «Для чего они?» – спросила она себя. Мире казалось, что она уже забыла о прикосновениях мужской кожи к своёму измождённому телу.

Она посмотрела на свои некрасиво выступающие косточки на стопах и подумала: «Да какая разница».

Подавленная, наедине с собой, вышедшая из роли.

«Если бы у меня был щенок! Но ему нужно время, внимание, любовь. Ради чего бы он сидел дома целыми днями? Только ради того, чтобы согреть мне ноги, когда я приду с работы уставшей?»

«Побыстрее бы прошел этот ужасный день!» – подумала Мира в тот вечер перед сном. Она закуталась в три одеяла, чтобы не чувствовать себя такой одинокой.

Завтра будет новый день и Новый год. В больнице будет много работы. Это было последнее, о чём подумала Мира прежде, чем заснуть.

В полумраке прохладной комнаты танцевали тени включённого телевизора с приглушенным звуком.

Мира заснула, не досмотрев до конца тридцать третью серию любимого сериала.

Признание

Когда Неманя был маленьким, всё было просто.

А весной он впервые спросил Дару:

– Кто мой папа?

Дара растерянно пробормотала:

– Я пока не могу тебе этого сказать.

– Не можешь? – вскрикнул сын и выбежал из комнаты, хлопнув дверью.

Так между ними началась война.

Годами Дара обманывала его. Говорила ему полуправду, не рассказывала всего. Сначала говорила, что папа живёт в Америке. Потом – что он не может приехать, потому что не служил в армии. Однажды Дара пыталась убедить Неманю, что его отца, возможно, уже нет в живых. Она говорила, что его отец заболел и она уже долгое время ничего о нём не слышала. Якобы он был в гуманитарной экспедиции в Африке, помогал детям, и там тяжело заболел. И с тех пор от него ни слуху, ни духу!

Когда Неманя был маленьким, выдумывать было легче. Пока Дара рассказывала ему такие истории, отец мог быть для него кем угодно, от принца до лётчика. Сын рос, и мать остановилась на полуправде, сказав, что его отец – врач, а о том, где он живёт, выражалась неопределенно. В действительности отец жил всего лишь в километре от своего сына.

Дара спокойно жила до недавнего времени, пока Неманя не начал задавать конкретные вопросы. Он стал злым, неуверенным в себе и растерянным. Дара боялась, что сын отдалится от неё.

Сложно было притворяться, будто бы всё в порядке. Каждое утро сын встречал Дару взглядом, полным презрения. Всматриваясь за обедом в его лицо, Дара читала в его глазах упрёк и даже отвращение.

– Ты можешь не чавкать во время еды? – прерывал он обед своим ворчанием. Неманя смотрел на её рот и пожелтевшие зубы, поэтому Дара и жевала еле-еле. – Почему ты не сходишь к зубному? – спросил Неманя вместо того, чтобы снова вспылить. Он думал о том, почему его мать выглядит неряшливой и не такой ухоженной, как другие женщины.

Из-за этого Даре кусок в горло не лез. Она прекращала есть. Дара вставала из-за стола и уходила на кухню будто бы для того, чтобы выпить воды, и там задыхалась от слёз и беспомощности.

Неманя часто провоцировал её своими грубыми ответами. Дара сдерживалась, как могла.

Ситуация ухудшилась, когда его обозвал школьный приятель, который, получив встрепку, сказал Немане: «Ты жалкий выродок!»

После этого Неманя начал открыто упрекать мать.

Ночью Дара просыпалась и прислушивалась, как Неманя ворочается во сне. Она следила за его сном и всегда знала, когда сын не спит. Дара ждала, пока Неманя заснет, почти не дыша, чтобы слышать каждый его вдох. Когда он успокаивался и начинал дышать равномерно, Дара уже не могла заснуть до самого рассвета.

Дара вспомнила, сколько раз она сама мысленно упрекала свою мать за её простоватость и неухоженность.

Какое заблуждение: верить в то, что ты будешь лучше своих родителей, и тебя не коснется осуждение собственного ребёнка!

Когда-то давно Дара стала презирать своих родителей.

Она верила, что станет лучше них.

Что рассказать Немане о его отце?