Наносная беда

– Возьмите эту собачку и привяжите особо… Она также подлежит карантинной выдержке…

– Воно, ваше благородие, не дастся, – пасмурно замечает мешковатый хохол.

– Как не дастся?

– Ни, не дастся, воно зле…

– Вот тебе на! – смеется доктор.

– Воно им, этим чертям, руки покусае…

– Ничего, не покусает…

Приезжих вводят в визиторскую камеру. Тут тоже торчат черномазые, в образе эфиопов, мортусы.

– Прошу, господин полковник, раздеться донага, – обращается доктор к фон Шталю.

Немец повинуется, ворча себе под нос: es ist abscheulich[6 - Это отвратительно (нем.).]. Рыжий помогает ему раздеться, снимает с него рейтузы, сапоги, чулки и обнажает сухие щепки, обтянутые сухою кожею… Немец ежится…

– Ничего, прекрасно… тело чистое… язвенных знаков нет, – бормочет доктор, внимательно всматриваясь в сухую, пергаментную кожу немца. – А это что за синий знак под левым сосцом?

Немец конфузится…

– Это ничего, так себе, пустяки, господин доктор…

– Однако же? Я все должен знать…

– Пустяки… глупость молодости… это имя Амалия, моей супруги… выжжено… порохом натерто…

– О! Понимаю, понимаю… Довольно… Обмыть господина полковника и одеть в карантинное платье, – приказывает он приставнику с мортусами.

Раздевают и осматривают молодых сержантов, сначала широкоплечего атлета Грачева.

– О! Завидное, богатырское сложение… дыхательный ящик бесподобный, есть где поместиться легким и всему рабочему аппарату тела, – удивляется словоохотливый доктор. – А это что у вас на шее?

– Образок… Память умершего друга…

– Умершего?.. Давно?

– В мае, господин доктор.

– А где?

– В Бессарабии, у Прута, недалеко от Ясс, на привале…

– Гм… А какой болезнью?

– Гнилою горячкой, господин доктор…

– Гм-гм… Гнилою горячкой… с пятнами?

– Да, с пятнами…

– Быстро? Да?

– Да… скоро… очень… в два дня…

– Гм… И этот образок был у него на теле?

– Да, господин доктор… Я везу его к невесте покойного и к матери.

– Так-так… прекрасно… Это вы знаете, что везете у себя на груди? Чуму!.. Только благодаря вашему богатырскому здоровью вы еще ходите по земле с этим страшным талисманом на теле… Взять его и особенно рачительно окурить и выветрить (это к фельдшеру).

Грачев снимает с себя образок и отдает фельдшеру.

Упрямее всех оказался мешковатый хохол: уперся, как вол, и не хочет раздеваться…

– Раздевайся! Я тебе приказываю! – горячился доктор.

– Ни, ваше благородие, не треба…

– Как не треба! Что ты!

– Не треба-бо… не гоже воно… соромно…

– Вот чудак! Соромно ему… Как же все раздевались, и господин полковник, и офицеры?

– Та негоже ж!.. Вони тут. (Хохол указал на полковника.)

– Я тебе приказываю… Слушай команду: долой платье! – скомандовал немец, на голом теле которого не оставалось никаких знаков полковничьего звания.

«Слушай команду» было магическим словом для упрямого хохла: он тотчас же сбросил с себя одежду и, вытянувшись в струнку, руки по швам (швов, правда, уже не было на голом теле), стоял колосс колоссом… Эка телище! Эка мускулы стальные, что за грудь и плечи! Недаром так млела и трепетала на этой каменной груди «чорнявенькая» и «кирпатенькая», тоже с богатырскими, только в своем роде, грудями, дивчина Горпина…

– Что за молодчина! – вырывается невольное восклицание доктора. – Да этого бронзового тела никакая чума не возьмет… Ну, молодец, братец!

– Рад стараться, ваше благородие!

Чего тут стараться! Сама природа постаралась сколотить такую грудь, такие мускулы, вырастить такую косую сажень… Хорошая была матушка, спородившая такое чадушко, да и природа, знать, была не мачеха, что вырастила, вылелеяла, выходила такое тело, славное, молодецкое… Украина-матушка, хатка беленькая, чистенькая, садочек вишневый, вербы шумливые, «гаи зелененьки», поля цветливые, солнышко жаркое да приветливое, реки с берегами густолозовыми, ночи чудные, песни дивные, вот что вырастило, выхолило этого детину бронзового… Это не то, что вот москали с дубьем, что живут как козы голодные, как «коза-дереза». А он и ел вдоволь, и пил воду из чистой «криницы»…

– Ну, молодец! В гвардию бы такого.

– Я и везу представить его… – самодовольно заметил немец.

– Отлично! А как тебя зовут?

– Василием… Василий Забродя, ваше благородие.

Начался процесс обмывания водой с уксусом. После обмывания на приезжих надели казенное карантинное платье, на офицеров потоньше, а на солдат потолще; а снятое с них платье обозначили особыми номерными ярлыками и сдали для окуриванья и проветривания в особых курительных сараях.