Грань

– Мы каждый день регистрируем мозговую активность Эрика. И по всем результатам его мозг работает как у полностью здорового человека, живущего полной жизнью. Можно даже сказать исходя из этих данных, что жизнь он проживает очень яркую и насыщенную!

– Доктор, вы что, смеетесь надо мной? – с горькой усмешкой спросила Мария. – О какой жизни вы говорите?! Мой сын, считайте, целый год овощем лежит на вашей больничной койке!

Женщина указала пальцем с красивым маникюром на мирно лежащего Эрика. Видно было, как ее рука нервно подрагивает. Антон Николаевич в ответ на это тяжело вздохнул и, разведя руки в стороны, сначала отвел взгляд, а затем с болью в глазах посмотрел на Марию.

– Мария Эдуардовна, – мягко и тихо сказал он, – у меня самого две дочки. Как отец я вас прекрасно понимаю. То, что произошло с вашим сыном, ужасно и немыслимо. Я бы врагу не пожелал испытать подобное. И мне искренне жаль вас. Все, что я хочу сказать, – это то, что благодаря этим чудовищным обстоятельствам науке выпал невероятный шанс разобраться в работе нашего мозга на совершенно новом уровне. Уровне, который нельзя было предположить даже в самых смелых фантазиях.

Смысл сказанных доктором слов доходил сейчас до Марии очень отдаленно. Она почти не слушала Рукосуева, ведь он в очередной раз пел ей ту же самую старую песню о науке и, как и все разы до этого, ничего не говорил о шансах самого Эрика выйти из комы.

Антон Николаевич продолжил свою горячую речь о том, как волею случая ее сын стал локомотивом мировой нейробиологии. В то время как она сжимала легкую и тонкую руку сына в своей и всматривалась глазами, подернутыми пеленой слез, в его серое, такое спокойное сейчас лицо. И, как и всегда во время своих визитов, в тысячный раз прокручивала в своей голове ту самую ночь, после которой Эрик заснул и больше не просыпался.

Тогда он пришел к ней. Был уже поздний вечер. С порога мать сразу же увидела мрачную тень на лице сына. Живые, умные и яркие глаза его были полны горя и усталости. Она уловила это в них по самому первому взгляду, несмотря на то что Эрик тогда вообще старался как можно меньше встречаться с ней взглядом.

– Что-то случилось, сынок? – осторожно начала она. – Ты так неожиданно… Даже не позвонил.

– Эх, мама… – Эрик поднял голову кверху и выдавил из себя подобие улыбки. Улыбка получилась горькой и печальной.

– Случилось, да… – продолжал он. – Тебя как всегда не проведешь! С чего бы начать… В общем, сегодня застал Марину с другим…

Мария Эдуардовна после этих слов даже прикрыла рот ладошкой, так что на ее лице остались видны только огромные округлившиеся глаза.

– Мальчик мой!.. Вы же с ней должны были пожениться через месяц! О Господи! – было видно и слышно, как всегда сдержанная, а кто-то бы даже сказал, холодноватая Мария Линдгаард сейчас была вне себя от шока.

– Да, вот так! – развел руками Эрик и выдавил из себя еще одну кривую улыбку. – А ехал я домой, чтобы поделиться с ней другой интересной – в кавычках – новостью. О том, что наш проект по многоствольному заканчиванию, над которым я вот уже черт знает сколько работал, внезапно пошел по п… Ну, ты поняла. И обвиняют во всем меня. Сегодня директор недвусмысленно дал понять, что дальше нам будет не по пути. М-да… И я хотел поделиться этим с ней!

– Мой дорогой! – сказала Мария Эдуардовна, подходя и обнимая сына. – Ну, подумаешь, проект!.. Пошли лучше поедим, выпьем чаю…

– Да какой чай, мама! Там при первых же испытаниях погибло два человека. Там рисуется уголовная статья!

Опешившая Мария при этих словах снова закрыла рот ладонью, а в ее глазах отразился самый настоящий ужас.

– Я прямо сейчас позвоню твоему отцу. У него, помнится, был неплохой адвокат, – сказала она, взяв себя в руки после недолгой паузы.

– Да-да… позвони, конечно. А я прямо сейчас почему-то очень хочу спать, – тихо сказал Эрик и прошел в свою старую детскую комнату.

Мария слышала, как он разделся. Негромко прошелестело покрывало, после чего с легким скрипом матрас прогнулся под давно уже не ночевавшим на нем Эриком. Матрас помнил его мальчиком, потом долговязым костлявым юношей, даже стройным молодым человеком. А теперь принял на себя взрослого, тяжелого как телом, так и душой мужчину.

Буквально через несколько минут Мария зашла в комнату сына, чтобы пожелать ему спокойной ночи, но Эрик уже крепко спал. Тогда женщина склонилась и тихо поцеловала его в лоб. Тогда она еще не знала, что разговаривала с сыном в последний раз.

Доктор Рукосуев тем временем все продолжал говорить. О том, что не стоит отчаиваться, что в любой момент Эрик может проснуться и что Мария, естественно, узнает об этом первой. Говорил также и о том, что жизненным показателям и умственной активности ее сына может позавидовать любой. В общем, все то, что она слышала уже сотни раз до этого. Она отпустила руку Эрика и посмотрела на доктора. Ничего нового не произошло и в этот день, и можно было уходить.

После формального прощания каблуки вновь застучали по коридору, постепенно стихая. Доктор Рукосуев слушал удаляющиеся шаги и смотрел на Эрика, думая о чем-то своем.

Вдруг внезапно энцефалограф высоко пискнул, сообщая об изменении записываемых показателей. Антон Николаевич тут же метнулся к компьютеру и пошевелил мышкой, выводя тот из спящего режима. Три графика в программе аппаратуры бешено скакали вверх и вниз. Доктор щелкнул мышкой, приказывая машине выводить на печать дальнейшие наблюдения, и из принтера поползла лента энцефалограммы. Пульс Эрика также подскочил. Об этом сообщил тревожный сигнал кардиомонитора, к которому тот был подключен.

«А вот это уже кое-что необычное», – подумал Рукосуев и быстро подошел к Эрику. Он взял своего пациента за запястье, проверяя пульс. Убедился, что тот действительно сильно участился и приборы не врут. Другую руку он приложил ко лбу Эрика. Лоб был сухой и горячий. Прямо сейчас температура Линдгаарда очень быстро ползла вверх.

В то время как доктор прикидывал в голове свой дальнейший алгоритм действий, в палате моргнул свет. Один раз. Затем несколько раз заморгал часто. Затем погас на несколько секунд и снова зажегся.

Рукосуев бросился за шприцом и нужной ампулой в соседний кабинет. Он совсем не заметил, как за окнами в это время сгустились тучи и первые молнии прорезали небо. Со шприцом в одной руке и набором ампул в другой Рукосуев быстро вернулся. В палате ярко-ярко горел свет. Казалось, все лампочки светили ярче минимум в два раза. Все медицинские приборы, к которым был подключен Эрик, громко пищали, перекрикивая друг друга в отвратительной какофонии. Гром гремел снаружи. Оконные створки в палате с грохотом распахнулись. Стекла разбились от резкого удара створок о стены. Но самое страшное было то, что тело пациента доктора Рукосуева – Эрика Линдгаарда – сейчас сотрясали крупные чудовищные судороги. Пульс его, отображенный на мониторе зеленой линией, скакал вверх и вниз бешеным галопом. Принтер продолжал выплевывать энцефалограмму, экстремумы графика на которой не вмещались в узкую полоску бумаги. Доктор замер, но лишь на мгновение, мозг его лихорадочно пытался найти решение. И вот он ногтем дрожащего пальца со второго раза подцепил-таки защитную металлическую полоску на ампуле с адреналином. Обливаясь потом, предельно сконцентрированный, он медленно попал иглой шприца в резиновый пятачок ампулы. Набрал шприц, выпустил воздух…

И тут все закончилось.

Свет стал гореть как обычно – не ярко и не тускло. Даже ветер за окном, казалось, стих. Но самое страшное было то, что графики на приборах жизнеобеспечения перестали плясать и теперь бежали вперед ровными линиями под аккомпанемент длинного писка. Тело Эрика больше не трясло. Рукосуев, дрожа всем телом, согнулся, приближая ухо к губам своего пациента. Постоял так около минуты. Дыхания не было. Судя по все показателям, Эрик Линдгаард был мертв.

В оформлении обложки использовалось фотография со следующего ресурса (бесплатный сток): https://pixabay.com/photos/france-thunderstorms-lightning-2658990/ (https://pixabay.com/photos/france-thunderstorms-lightning-2658990/)