Александра

Александра
Дарина Грот

Она – сумасшедшая. Психичка. Умственно отсталая. Дурочка. Убийства? Чьих это рук дело? Кто их проклял? Нет-нет-нет, не может быть! Она – чокнутая, но не убийца. Ведьма или сатана? Что живет в ней? Сколько еще жизней она заберет? Остерегайтесь ее, она убьет всех. Бегите прочь. Александра. Содержит нецензурную брань.

Часть I

1

Тихо. Слышно лишь как ветер шелестит верхушками деверев, обильно обросшими листвой. Ветерок легкий, нежный, проходит между стволами, обдувая многолетнюю кору приятным теплом. Листья шелестят, шепчутся друг с другом, о чем-то рассказывают, делятся впечатлениями о своей новой жизни. До травы ласки ветра не доходят, лишая ее приятной возможности размяться, пошевелиться и пошептаться.

Солнце светит, но само скрыто за острыми верхушками елей и сосен, овальными полусферами осин и дубов. Лучи проходят между ветвями, стволами, листьями, впиваются амурными стрелами в землю, страдающую уже 3 недели без влаги. Нет ни одного промежутка, не заполненного солнечным, льющимся светом. Зеленая трава в свете светила принимает изысканный изумрудный цвет, заливается его мягкими оттенками, сверкает теплыми тонами. Скоро начнет чернеть. Как же сильно она хочет пить! Как сильно хотят пить ее дети! Корешки и громоздкие коренья иссушают почву, бездвижно ищут воду, желая лишь одного: напоить свои густые кроны, свои тощие травинки, цветущие цветы. Но жара стоит уже 3 недели. Не смилуется беспощадное солнце, светит все ярче, само расширяется и кажется, что вот-вот охватит собой все небо и сожжет землю и ее детей дотла, не оставит от них даже черного угля.

Усталые, измученные муравьишки бегают между травинок, трудятся, облагораживают муравейник, добывают еду своей королеве, а самые стойкие солдатики все еще ищут не испарившуюся в жестоких лучах солнца капельки утренней росы. Тщетно ищут. Все стоит сухостоем. Умирает.

Пчелы, пухлые, тянущие на себе пыльцу, продолжают работать, опылять безжизненные цветы, попивая их сладкий нектар. Птицы молчат. Кто в гнездах сидит с открытым ртом; кто пытается отыскать пропитание, а кто-то и вовсе на ветках сидит, на самых высоких, весело покачиваясь в такт ветру.

Лес живет, несмотря на упавшую на него невыносимую жару. А что же еще остается делать? Жизнь не может остановиться сама по себе. Она будет циркулировать до последнего. До самого момента, пока что-то или кто-то не остановит ее. Холод ли, жара ли, надо жить дальше и инстинкты живого существа, у кого есть сердце и у кого его нет, будут жить, или уже как придется – выживать.

Босая нога бесшумно опустилась на сухой мягкий мох и замерла. Горячий воздух прошел через маленькие ноздри, оставив в носу различные запахи. Движение замерло. Ветер чуть усилился, сильнее зашевелил покладистыми макушками. Чистое, голубое небо, видневшееся сквозь пестрящую зелень, медленно и угрожающе наполнялось сначала облачками, затем пухлыми облаками серого цвета, матовыми, непрозрачными. Деревья шуршали, усиливая свой шепот, словно они уже не о любви говорили, а ругались как скверные хозяйки в коммунальной квартире. Ветки начинали хрустеть скрипучими свистами, стволы старых деревьев издавали протяжный, утробный звук, похожий на рев морского котика. Казалось, что вот-вот грохнется то или иное стонущее дерево. Ветер усиливался, нагоняя зловещую атмосферу на летний лес.

Темнело. Солнце только начало уходить из зенита, а тучам, стекающимся над лесом, крадущим дневной свет, взамен оставляло лишь промозглую, страшную тьму.

Босые ноги, утопшие в иссохшем мхе, не двигались. Тонкие, как прутики руки, казавшиеся чуть смуглыми из-за яркого солнца, держались за ствол старой ели, чьи ветви грузно висели, клонясь к низу, словно огромные медвежьи лапы. Черные глаза, устремленные в хмурое небо, сверкали как черный кварц в свете яркой луны.

Стрекот насекомых стих, затихли жужжания крыльев. Тишина-предвестница окутала собою лес.

Тонкие губы цвета розовой пудры улыбнулись, пока глаза все еще созерцали красоту грозного неба. «Сейчас», – подумала она, – «сейчас вдарит!». Сердце затрепетало в предвкушении и ожидании первого страшного удара грома.

Небо полностью почернело, замазав голубой цвет темно-синими и черными красками. Ветер неиствовал, заставляя деревья кланяться ему и они, сопротивляясь, все равно склонили свои макушки, ударяясь друг о друга, теряя листья и иголки, треща ветками.

Черное, кучевое небо на секунду озарилось полоской, разрезавшей черноту напополам, словно кнутом. И сразу же мгла поглотила небо. Тут же где-то издалека послышалось, словно кто-то пересыпает маленькие камушки, нарастающее грохотание, несущееся прямо на лес, набирающее силу. Как только гром в полной своей мере добрался до макушек леса, он рухнул вниз так, что земля заходила ходуном под босыми ногами.

Губы растянулись еще шире в улыбке, радостно затопотали ступни, утопая в сухом мхе. «Сейчас», – снова подумала она, – «сейчас все попьют вволю. Потерпите!».

И вот первая капля, толстая, тяжелая, оторвалась от черной тучи и словно ракета воздух-земля, устремилась вниз. Закончила она свое мимолетное путешествие, разбившись в плоскую лепешку на лбу у девушки, ровно между бровей. Девчонка рассмеялась, оскалив зубы, с кривым прикусом.

– Ну давай! – закричала она, подпрыгивая на месте, хлопая в ладоши. Ее волосы, распущенные, ниже поясницы, темно-черного цвета, разлетались в разные стороны, словно желая сбежать от страшного ветра, который уже потихоньку перерос в легкий ураган. В волосах застряли листья, хвоя с елей и сосен, маленькие сучки и сухие древесные грибы, размера с булавочную головку. Ветер трепал волосы в разные стороны без жалости и сострадания. Девчонка продолжала стоять в центре бушующей непогоды и смеяться.

Вторая капля опустилась на лицо, словно затухшая искра, обжигая раскалённую кожу. За ней третья, четвертая и уже через несколько секунд обрушился яростный ливень. Сверкнула молния, раздался еще один раскат страшного грома. Казалось, что он гремит прямо над головой, что еще чуть-чуть и небо не выдержит и упадет, сломав хрупкую природу человека в труху.

Как же сильно буйствовала гроза, заливая водой лес, измученный затяжной засухой и в то же время, вырывая деревья с корнями, валя их в беспорядочном хаосе, задевая другие деревья. Как же сильно радовалась она, подставив руки небу, умываясь его слезами. Волосы быстро намокли, потяжелели, прилипли к лицу, не желая больше подчиняться императивной силе беспощадного ветра. По лицу струились ручьи дождя, мешая открыть глаза.

Тело, полностью обнаженное, казалось, промокло насквозь, залилось даже под кожу так, что она вот-вот вздуется, как старый линолеум на кухне под раковиной. Под натиском разъяренного ветра тело начало покрываться мурашками. «Холодно?», – встрепенулась она, поежившись, потирая плечи, смахивая капли дождя. «Разве холодно? Так совсем не холодно! После такой жары-то! Совсем не холодно!» – мысленно шептала она сама себе, прогоняя мурашки с тела, оппозиционирующие разуму, твердящему, что совсем не холодно.

В чем мать родила она помчалась по лесу, задорно улыбаясь, поднимая то и дело лицо к грозному небу, щуря глаза каждый раз, когда раскаты грома сотрясали небеса и землю под ногами. Куда она бежала – она не знала. Просто бежала, потому что было весело. Потому что не надо было знать, куда бежать. Потому что можно было просто нестись по лесу во время зверской грозы. Без причины. Не каждый может позволить себе делать что-либо без причины, а она могла. Она могла просто и безоглядно следовать за зовом своей души и тела. Убери социальное «ты должен то-то и то-то» и следуй за своим внутренним голосом. Ты так сильно удивишься, поняв, куда приведет тебя твое нутро, поняв, что на самом деле хочешь ты, а не твое окружение.

2

– Где твоя сестра? – взволнованная Ирина Ильинична без стука ворвалась в комнату сына. Святослав что-то писал, сидя за столом, и не сразу услышал, что в комнату кто-то вошел. – Слав! – мать окликнула его. Ручка в его руках замерла. Взор оторвался от исписанного листа. Никак не запоминался материал. И вот, в момент, когда ему показалось, что он, наконец, запомнил, отвратительную информацию, вошла мать, что-то вскрикнула, и все внезапно куда-то исчезло, словно он никогда ничего не слышал о предмете, который доучивал, будто впервые видел эти буквы, образующие странные слова.

– Откуда же я знаю, – обиженно вздохнул Слава, взглянув на мать.

– Она в могилу меня сведет! – заломив руки, отчаявшимся голосом воскликнула Ирина Ильинична.

– Жизнь все равно рано или поздно всех сведет в могилу, – загадочно произнес Святослав, вперев взгляд в исписанный лист, лежащий перед ним, вспоминая о сестре, о том, как утром, 13 июня Саша проснулась раньше всех, бесшумно пришла в комнату брата и дотронулась до него спящего ледяной рукой. Святослав практически никак не отреагировал, разве что открыл сонный глаз, чтобы увидеть сестру. Вот уже на протяжение 18-ти лет Саша каждое утро будила брата таким образом. Он уже давно привык, что холодные, словно железки на морозе, пальцы сестры вторгаются в его теплый сон, чтобы что-то спросить. Или сказать. Или просто посмотреть, как брат, жмурясь от яркого света, хлопал глазами, чтобы спросонья разглядеть сестру.

– Сегодня гроза будет, – веселым, но тихим голосом сказала она и сжала руку брата.

– Саш, – он ухмыльнулся и вновь попытался устроиться удобнее на кровати. Он давно перестал спрашивать себя и свою сестру, какое ему дело до грозы, которая будет сегодня. Будет и будет, бог с ней. Зачем же надо будить в такую рань? Только ради грозы? Святослав уже не спрашивал. Он привык. – Хорошо, – продолжил он, переворачиваясь на другой бок.

– Да ты послушай! – Саша залезла к нему под одеяло, трогая его спину холодными руками. – Будет сильная гроза! Страшная. Приведет с собой ветер.

– Не как обычно? – Слава вновь повернулся к сестре. Ее глаза… черно-золотистого цвета, настолько неестественного, что если бы Славка не знал свою сестру с рождения, то никогда бы не поверил, что такой удивительный цвет возможен от природы. Они блестели азартом, хотя ничего азартного не было в предупреждении о грозе. Они светились заревом заката, влажные, искрящиеся.

– Не-е-т, – протянула она и обняла брата, – помнишь, мама спросила, когда же будет дождь, сетуя, что все умирает от жары? Ее молитвы были услышаны. Будет гроза! Будет сильный ветер!

Слава обнял сестру. Опять она со своими пророчествами, в которые он каждый раз отказывался верить, запрещал себе делать это, но невзирая ни на что, чувствовал в себе растущую веру.

– Ух, Саша, – Слава усмехнулся, разглядывая сверкающие глаза сестры, – любишь ты преувеличивать!

– А вот и ни капельки! – обиженно воскликнула Саша, – вот увидишь!

– Хорошо, – брат снова согласился, закрывая глаза, пытаясь уснуть.

– Да погоди же ты! – Саша сжала его руку, – я пойду в лес.

– Зачем? – Слава тут же встревожился. – Зачем в лес, если будет гроза?

Саша ничего не отвечала, только опустила загадочный взгляд, словно смотрела на что-то, что никто другой кроме нее не мог видеть. Затем тут же вскинула голову и улыбнулась, так ничего и не говоря.

– Зачем в лес, Саш? – спросил Слава, не отпуская ее руку, видя, что девушка силится уйти.

– Не говори маме, ладно? – Саша снова улыбнулась, заискивающе посматривая на брата. Его светло-голубые глаза живо изучали ее воодушевлённое лицо, пытаясь понять, что задумала его сестра. Безрезультатно, как и всегда. Саша неспешно вытянула свою руку из его, продолжая гипнотизировать брата.

– Хорошо? – повторила она, стоя уже в дверях. Слава медленно кивнул, не прерывая зрительного контакта с сестрой. Она счастливая выскочила из комнаты и буквально сразу же Слава услышал, как хлопнула входная дверь. «Зачем я всегда покрываю ее выходки?», – спросил сам себя Слава, – «Мне что, больше всех надо?». Он вздохнул и встал. Спать больше не хотелось, а к защите надо было готовиться…

– Что ты такое говоришь? – спросила Ирина Ильинична, испуганно поглядывая на усиливающийся ветер за окном.

– Ничего, – быстро ответил Слава, безразлично разглядывая свою писанину.

– Так где твоя сестра? – настойчиво спросила Ирина Ильинична, – она ведь всегда говорит именно тебе, куда идет.

– Не в этот раз, мам, – Святослав вновь посмотрел на худенькую женщину в дверях своей комнаты.

– Ох, как же мне это надоело! Вернется домой, семь шкур спущу! – сурово пригрозила она, разворачиваясь и собираясь выйти из комнаты, – и с тебя тоже! – внезапно она остановилась, – если узнаю, что ты наврал мне и снова покрываешь ее! – Ирина Ильинична захлопнула дверь. В окно ударили ветви сирени, не устоявшие перед стремительно набирающим мощь ветром.

– Я сам спущу с нее семь шкур, как только она вернется, – тихо сказал он себе под нос.

3