Ангелы

Она хотела услышать от меня сердечные извинения и мольбы о пощаде, но я настолько осатанел, что просто не мог выговорить ни одного слова. Я просто молчал, глядя на сварливую бабу. Она орала и орала, и мой мозг решил абстрагироваться от этого идиотизма: я вспомнил похороны матери.

Я стоял у гроба в черном костюме – это был чуть ли не единственный раз, когда я носил костюм. Крышка гроба была закрыта так, как пост-месиво смотреть не кому не хотелось. Я не плакал, честно, мне хотелось, но я не мог. Рядом стоял Люцифер, и он тоже не плакал.

Тишина.

Одна лишь мерзкая птица на дереве кудахтала, словно курица. Когда гроб засыпали землей, я смотрел то вдаль, то на очередную горсть земли, рассыпающуюся по крышке гроба. Больно? Отчаяние? Нет. Просто, обычно. Мне даже показалось, что мне как-то было легко. Просто, когда от сердца отрывается уже мертвая половинка, заполненная мертвой любовью к кому-либо и закапывается в землю, становится легче, не так тяжело. Легко, как обычно.

Люцифер пустыми глазами смотрел куда-то далеко вперед. Я понятия не имел, что он чувствовал и чувствовал ли вообще. Оторвалась ли у него часть сердца, принадлежащая матери? Была ли у него та же тошнотворная легкость, от которой было еще противнее, чем от тяжести, как у меня? Обидно, что самый дорогой и жизненно-важный орган крошится, как сухая известь и закапывается кусками с кем-то в землю…

– …Вам понятно? – услышал я хоть один адекватный вопрос от Лафортаньяны.

– Да, мэм! – я ответил незамедлительно и закрыл воспоминания с гробом.

– Садитесь! – она окинула меня гневным взглядом. – Я Вас вызову, когда посчитаю нужным.

Я сел и словно парализованный смотрел на мерзкого профессора. Серьезно, я ненавидел ее в тот момент, она была хуже, чем чесоточный клещ, хуже, чем плешь на голове в юности. Я честно желал ей тяжкой смерти и чтобы около ее гроба не было такого человека, который отдавал бы часть своего сердца вместе с ней в землю! Как-то так.

В каждом учебном заведении есть несколько замечательных профессоров, добрых, с чувством юмора и отзывчивых. Но это правило не распространялось на мой сраный университет. В нем не было ни одного адекватного профессора, одни моральные и физические уроды, которые не могут вызвать к себе жалости, только злость! Чертовы хренососы!

К моему великому несчастью Лафортаньяна была не просто не в настроении, она была, как разъяренный медведь-шатун, внезапно вывалившийся из темного леса на оживленные улицы гниющего города.

Роза сидела рядом, молча что-то чирикала в своей тетради.

Передо мной выступило четыре человека с докладами. Честно, я пытался понять, что эти олухи несут, но я не мог.

– Прей! Идите к доске! – наконец, прозвучало мое имя.

Я вздохнул, взял свой листок, похожий на туалетную бумагу с каракулями и вышел к доске. Оттуда Роза мне показалась живой, как никогда. Я встал и улыбнулся ей, вспоминая, что пару часов назад она чуть с ума меня не свела. Я напрочь забыл о присутствии Лафортаньяны.

– Что Вы можете рассказать нам о городе? – спросила она, вертя пухлую ручку в руках.

Что я могу рассказать о городе? Что за дегенератский вопрос? Город – это гондон, а люди – слишком подвижные сперматозоиды, которые беспробудно лезут в этот гондон. Разве кто-нибудь из них думает о том, что никчемная резинка скоро вот-вот лопнет? Конечно же, нет! Но я не мог ответить Лафортаньяне так, хотя очень хотел!

– Город – это среда обитания большинства людей! Как и любое живое существо, человек должен обустраивать свое жилище для себя. Не достаточно просто иметь место, где можно переночевать, поесть и сходить в туалет. Он должен сделать так, чтобы его жизнь и все, что его окружает не доставляли ему дискомфорт. Этим я хочу сказать, что каждый из нас должен жить так, как считает нужным. Если человек идет домой, а у него в руках мусор, а до помойки далеко, либо еще что, то мусор можно преспокойно бросить в парке, просто выкинуть, закрыв глаза. Человек есть самое умное, самое продуманное существо на планете Земля, и он вполне может решить, что делать с несчастным шариком, крутящимся у него под ногами. Мой доклад посвящен теме: «Город и Человек. Начало». Прежде всего, мне хотелось бы сказать, что столь великолепному существу, как человек стоит избавиться от чувства стыда и совести. Нет ничего постыдного в том, что мы создаем вокруг себя комфортное место для проживания. Выстраивая город, человек должен сделать выбор между окружающей средой и своим благом. Так как мы самые разумные, а разумные существа понимают, что жить, считаясь с собой, это абсолютно нормально, соответственно не взирая ни на что, мы должны создавать свой рай на земле. Основная задача человечества выжить в комфорте, и мы успешно с этим справляемся. Город. Эта субстанция влияет на природу, окружающую человека. Люди, которые пошли против системы, защищая так называемую «умирающую» природу, не имеют права даже думать об этом! Нужна ли человеку природа у его дома? Как говорят умы современности, достаточно, чтобы около подъезда стояло какое-нибудь дерево. И то, зачем? Для человека не должно существовать никакой природы в городе! Это же город – место для людей, а не лес – место для животных! Город и природа – это не совместимые вещи. Природа – ничто! Человек – все! Будучи один он все равно справится и выживет…

Мне казалось, что я бесконечно говорю этот маразмотичный бред. Как эта глупая женщина с характером мегеры осмелилась прийти к нам, в наши жизни и учить нас такому? Как эта пафосная дура осмелилась говорить такое о природе и нас заставлять говорить то же самое? Жуткое чувство предательства переполняло меня…

– …человек не должен ставить что-то выше себя, не важно, что это будет. Будучи в городе, просто необходимо создать вокруг себя уют…

Сил моих не было! Я даже не помню, каким чудом закончил доклад, как сдержался, чтобы не послать на хер Лафортаньяну и ее мрачные проповеди. Роза же все время сидела и улыбалась, и я надеялся, что улыбалась она не потому, что ей приятно было слушать ту чушь, а потому, что рада была видеть меня.

Я врал. Врал себе. Стоит ли говорить, что значит – врать себе? Можно наврать кому угодно, сказать что угодно, но наврать себе – непростительное хамство по отношению к себе любимому! Жуть была в том, что я спалился на собственной лжи себе!

Вообще люди врут сами себе чаще, чем другим, но обычно им насрать на это или они просто не замечают, что только что обманули себя. Черт подери! Я заметил и мне стало плохо! Мракобесный ВУЗ заставлял всех врать друг другу и себе, и не обращать на это внимания. Твою ж мать, это ведь нормально в нашей жизни: ври, сколько хочешь! Все схавают твое дерьмо, еще и губки облизнут вместе с пальцами! Когда ж мы успели докатиться к такому смешному состоянию? Люди жрут дерьмо – свое и чужое, и им это нравится! Я даже не знаю, радоваться этому или нет. В любом случае исправить ничего нельзя: дерьмо – новый вид наркотиков для людей. Нравится? Пусть кушают! Мне не жалко, лишь бы меня не заставляли присоединяться к их обществу копрофилов. Но именно ВУЗ пытался заставить меня это сделать, принуждая лгать. Да не надо меня принуждать, когда надо будет, я сам солгу, как и любой другой человек. Как бы не хотелось врать, все равно все будут врать – это выгодно, это модно, да и просто замечательно! Я ведь стоял у доски и всем врал! А что делали все? Хавали! Я получаю зачет, они наслаждаются лживой волной современной моды и у всех все замечательно. Сука, ну не чудесно ли, а?

Люциферу было, как всегда, наплевать. Он особо не слушал ни профессоров, ни студентов. Мой чудесный брат относился к той категории людей, которые могут все, при этом не прикладывая никаких усилий. Так называемая категория несчастных «везунчиков». С одной стороны я завидовал ему. Люцу зачитывался каждый семинар без проблем, ему было достаточно вякнуть один слог и все! Все! У него зачет! Ему не надо было стоять, как мне и выдумывать чушь, которая к тому же совершено не нравится.

А с другой стороны – а не нудно ли это – говорить слог и иметь одно и то же слово «зачет» после? Очередная разница между мной и братом: его вполне устраивало собственное существование-штиль. Беззаботность в юношестве – потеря в старости. Я все-таки хотя бы иногда предпочитал бурю в моем океане жизни.

Роза. А что Роза? Во время чтения доклада, мне показалось, что она была влюблена в ВУЗ, в его профессоров, в безумие, о котором они рассказывали и в его сущность, в общем. Поначалу, мне стало противно от этой мысли, словно я сколопендру руками потрогал. Я хотел провести воспитательную беседу с ней, попытаться объяснить всю абсурдность бредовой затеи опустить человечество до уровня нечеловечества, кучки имбецилов. Но я подумал, что Роза имеет право на свои мысли, мнение и желание. Какой хер дал мне право вероломно вламываться в ее голову и разрушать ее мозговую сущность? Помимо разных писек, сисек у людей должны быть разные мысли. И я снова врал сам себе. Разные мысли? Что? В любом случае мы одинаковы и действительно отличаемся только письками и сиськами…

***

Новый год. Как обычно: пили, ели, пили, ели, пили…пили…пили… Не обычно было присутствие Розы. Это был наш первый совместный праздник. Мы пили и ели. Мы смеялись и любили друг друга. Мы были счастливы. В Люцифере же не было ничего святого, он даже на такой семейный праздник притащил одно-ночную девку, посадил ее за стол и упорно делал вид, что эта дама – его королева.

Я привык. Мне было наплевать на всех его шлюх.

Роза. Я видел, как ей было тяжело сдерживать себя в рамках приличия, но она отлично контролировала свой негатив. Ей не хотелось скандалить в сочельник. Ведь если бы она захотела что-то сказать «даме» Люцифера, брат мгновенно бы среагировал и началась бы совершенно неинтересная полемика, в которую они бы обязательно затащили меня. У Люцифера не было и он не видел никаких ценностей семейных праздников, да и вообще каких-либо праздников. Стадо баранов и их традиции – вот как все это выглядело для него. И, конечно, его больше беспокоила луна в небе, нежели девушка, сидящая рядом за столом. Все знали все друг о друге, поэтому делали вид, что все хорошо и типа никто не волновался.

В последних числах января мы выдвинулись на сессию, на нашу первую сессию. За первый семестр обучения я не видел особой разницы в поведении студентов, особенно в своем и Розы.

Люц, словно уже несколько тысяч лет ходил, как ненавистник мира. Ничего нового. Мне казалось, что он никогда не изменится, даже если захочет. Я, как говно, плыл по течению в каком-то русле чей-то реки.

Тринадцатое января в десять утра мы сдавали экзамен нашему куратору – Трокосто.

В тот день мы все проснулись в шесть утра, толпились в ванной, потом на кухне. Естественно, Люц и Роза успели попререкаться. Я принимал нейтральную сторону. Им просто нравилось собачиться не из-за чего. У Люца не было постоянной девушки, а это означало, что ему не с кем было ругаться, а со мной, за девятнадцать лет, я ему просто надоел. Роза была женского пола и ей было все равно с кем ругаться, особенно, когда перед ней два парня с одинаковыми рожами: орешь на одного, мысленно называя его другим именем.

Я пил кофе. Роза монотонно бубнила лекции, как успокоительные мантры, Люцифер пел песни. Это был мой первый экзамен в университете и по всем определениям я должен был ссаться в штаны от страха и нервов, но даже выпив пару кружек кофе, я так и не обоссался.

Практически с той самой первой сессии я понял, что это не то, чего стоит бояться, будучи студентом. Например, можно иметь огромный, павлиний хвост из долгов и незачетов, с таким украшением студент автоматически не допускался до сессии. То есть, по мне было страшнее получить полную задницу долгов, чем прийти зимой на экзамен. Ведь что такое сессия? Это единственное, в принципе, время, когда профессора пытаются стать врагами номер один, выказывая свое превосходство и выдуманную планку неравенства. На самом деле человека всю жизнь кто-нибудь да пытается сравнять с говном. Чего этого бояться-то? Я не видел смысла в страхах оказаться чем-то неблагоприятно пахнущим для профессора. Будь ты лилий, для него ты все равно будешь вонять протухшим мясом.

Я не знал, что творилось в голове Люцифера, но по его песням и улыбающемуся лицу можно было понять, что он особо-то не парился, тем более, зная свою принадлежность к категории «дурочки-везунчики».

– Как вы будете сдавать? – спросила Роза, судорожно сжимая чашку с чаем.

Люцифер перестал горлопанить и посмотрел на нее таким нежным взглядом, что мне захотелось съездить кружкой по его затылку, тем самым освободить от ответа на вопрос.

– Молча, солнышко! – ответил он, скрестив руки на груди.

По его интонации я понял, что он совсем не против продолжить словесную перебранку. Роза улыбнулась и посмотрела на свои конспекты.

– Вы же ничего не знаете! – она все-таки решила ответить.

Люц смотрел на нее исподлобья и не переставал улыбаться дерзким оскалом.

– Когда все знаешь – сдавать не интересно! Что толку туда идти, если ты все знаешь? А? – спросил Люц.

– Чтобы лучше убедиться в своих знаниях…

– Я вообще не вижу смысла туда идти! – вырвалось у меня.

– В кой-то веки, братец, я полностью поддерживаю тебя! – Люц плюхнулся за стол, закинув ногу на ногу.

Он постукивал пальцами по столу и с ожиданием периодически смотрел в окна, словно кто-то должен был прийти. Но какой мудак попрется к нам в семь утра?

– Почему? – Роза закрыла конспект и уставилась на меня так, что мне показалось, что она вот-вот обидится.

Я бы не удивился.