Локаин

– Долго рассказывать, – сдавленно отзывается она.

– Ну давай поболтаем.

Женщина выходит красная, в размазанной косметике. Мои руки сами обнимают её.

– Я просто вспомнила… дочь… Женю…

Усаживаю Ольгу на диван, кладу её голову себе на плечо, глажу по волосам.

– Она заболела… очень тяжело… и я её не спасла.

Ужасная боль из сердца женщины пронизывает и меня. Мне кажется, что моя физическая оболочка сейчас порвётся от дикого ощущения пустоты…каково же смертной?

– Я очень виновата, – Оля снова плачет. – Поэтому пью, пытаюсь с кем- то познакомиться… чтобы забыться… хотя бы на день. И Илья прав… я мамаша века просто…

– Нет… – прижимаю женщину к себе крепче. – Ты была отличной матерью. Со мной тебе не сравниться.

Со стыдом оборачиваюсь на свою биографию. В целом, и дети- то у меня были странные. Но это не отменяет того, что я был никаким отцом. И плохим мужем. Не уберёг, не спас, не предупредил, ввязал в ужасные события.

– Мои дети погибли из- за меня, – шепчу женщине.

Она прижимается ко мне сильнее, обнимает.

– Я знаю, Локи, – отвечает вполголоса. – Но ты не виноват. Ты же не мог знать…

Сидим дальше молча, чувствуя одно и то же: ненависть к прошлому.

8

– Так, дражайший, – смеётся Ольга. – Мне лишних свидетелей не нужно!

– Никуда теперь без меня, – требую наставительным тоном.

– Я буду на свидании с полицейским. Он меня защитит, если что.

– А от него тебя кто спасёт?

Она закатывает глаза. Но всё же берет кулон, приглашает внутрь, надевает украшение. Внутри прислушиваюсь к её пульсу, который становится особой симфонией для меня, обсидианового пленника. А Ольга – моя обсидиановая ведьма. Единственная, которая понимает меня и ни в чём не винит. Единственная, с которой у меня так много общего.

– Ой, что вы, Семён…

Ага, правоохранитель целует ей ручку. Вот как тебе нравится, Оля? Что ж… возьмём на заметку. Еще этот мужчина смеётся над её шутками. Ну ладно тебе, милейшая… Я тоже зубоскалю над твоими приколами. И сам тебя веселю. Ещё смертный дарит ей розы. И сердце женщины радостно замирает. А я терзаюсь холодной ревностью. Более того, она разрешает проводить себя домой и даже приглашает на чай.

– Оля, не совершай глупостей! – транслирую ей в голову. – Ты его совсем не знаешь… а уже впускаешь к себе!

– Ты ревнуешь? – она берёт кулон в руку.

– Нет, конечно! Я выражаю беспокойство!

Семён стучит в ванную.

– Оля, а с кем ты там?

– Я по телефону говорю. Извини.

Жестокая женщина снимает мою темницу с шеи, кладёт на полку и уходит. Утром смотрю на неё максимально осуждающе.

– Будешь омлет? – спрашивает обсидиановая колдунья.

– Ничего не хочу, – цежу в ответ.

– Ты обиделся?

– Нет.

– Ты обиделся.

Ольга делает вид, что прямо уж видит меня насквозь.

– Я не имею права тебя осуждать, – стараюсь поставить себя на место женщины. – Но это… это слишком…

Ну- ну, смертный… рано или поздно я сверну тебе шею. Пусть потом прилетают валькирии. Мне всё равно. Я не изменник. Но ревнивец.

– Ничего не было, – обрывает мои чёрные мысли Оля. – Хочешь – проверь.

Подаёт мне руку. Хватаюсь за её пальцы, жадно всматриваюсь в воспоминания. Семён полез целоваться к моей… к моей соседке… а она отвернулась от него.

– Прости, пожалуйста, – она проговорила серьёзным тоном.

– Да брось, – полицейский так и льнул, тискал её. – Мы взрослые люди.

– Но я… просто… сложно объяснить.

В этот момент Оленька вспомнила, что оставила меня в ванной, пожалела об этом.

– Что не так? У тебя кто- то есть?

– Не так, что бы есть… так… давний знакомый. Но думаю только о нём.

Семён шумно выдохнул, но отступил.

Когда воспоминание заканчивается, всё равно не отпускаю руку моей… колдуньи. Смущённо улыбаюсь.

– И вообще, как ты можешь меня в чём- то укорять? У богов- то, вообще, чёрте- те что с половыми связями! – Ольга всё же высвобождает ладонь.

– Эээ… это на Олимпе, – умничаю. – А в Асгарде всё относительно консервативно.

– Правда, что ты родил коня?