Первенцы

– Чего сидишь? – спросил Якуб, вороша тлеющие угли. – Поспать надо.

Итка зевнула и потянулась, вдруг почувствовав, насколько сильно устала. Охотник зевнул вместе с ней, бросил палку в костер и отвязал притороченный к седлу сверток.

– Это от дождя, – сказал он, разворачивая плащ, – жесткий, но ничего, потерпишь.

– Спасибо, – кивнула Итка. – А можно спросить?

– Валяй.

– Что у вас на шее?

– Это? – показал на оберег Якуб. – Защита от колдунов. Чтоб не встретить их проклятого зверя. Хотя это, – постучал он по ножнам на поясе, в которых лежал длинный охотничий нож, – помогает не хуже. И будь ты проще – не с владыкой разговариваешь, а то «вы» да «вы». Вот если б не я один был, а много, тогда…

– Я поняла, – перебила она. – А часто ты колдунов встречал?

Охотник высморкался и утерся рукавом.

– Колдуна – ни разу, – с долей сожаления в голосе ответил он. – А колдовских зверей видел. Такого сразу узнаешь, повадки у него другие. Лучше на них не охотиться, целее будешь. Хотя торгаш сказал, что оберег из проклятых сделан. В Хаггеде, может, и отлавливают, кто их знает. Пока вроде не подводил.

Итка снова зевнула, улеглась на расстеленный плащ и тут же провалилась в сон. Она видела седого, старого отца, потом – почему-то – кормилицу Гавру, а вслед за ними появился дядька Войцех. Однорукий, синий, страшный, он приближался к ней и хотел что-то сказать, но не успел, потому что Итка почувствовала, как чья-то большая рука ложится ей на грудь. Она проснулась, но боялась пошевелиться, чтобы не подать виду. Ладонь опустилась на ее живот, погладила бедро, скользнула вперед. Оберег неприятно царапал шею. «У него нож на поясе, – лихорадочно соображала Итка, – отобрать не успею, а закричу – он может зарезать Гашека». Якуб становился более настойчивым, притворяться было все труднее. Вдруг тело само пришло ей на помощь, и она рискнула: на мгновение задержала дыхание и неожиданно громко пустила ветры. Не верилось, но это сработало – Якуб заворчал, завозился и отстал. Она осмелилась поднять веки. Гашек и не думал просыпаться. А Итка до самого рассвета не сомкнула глаз.

Утром, когда Якуб отошел в кусты, она схватила Гашека за руку и тихо, но твердо сказала:

– На следующем привале мы уйдем.

– Почему? – искренне удивился Гашек. Итка рассказала о том, что было ночью, но он в ответ только молчал, будто не поверил. Тогда она показала – прямо на себе. Он покраснел до самых ушей.

– И лошадь его заберем, – добавила она. Гашек не стал спорить. Якуб крикнул, чтобы они садились в седло. Но прежде чем Итка забралась на Красавицу, он позвал ее, предложив поехать с ним – «чтобы кобыла чуть отдохнула». Гашек, будто не услышав этого, молча подал ей руку. Охотник пожал плечами и тронул бока своей вороной.

Они ехали весь день через огромный густой лес. Якуб и не стремился покидать чащу: дичи кругом было предостаточно. Казалось, оберег действительно помогает ему и приносит удачу. Итка задумалась о том, чтобы украсть и его, но поняла, что не станет рисковать. А вот охотничьи перчатки из толстой кожи – для Гашека – совершенно точно пригодились бы. Когда остановились на привал, действовать пришлось быстро.

В этот раз беглецы легли рядом, но даже не думали закрывать глаза: так прошло несколько часов. Потом решили – пора. Якуб спал, тихонько похрапывая, в то время как Гашек посильнее затягивал подпруги на его лошади и проверял сумки. Кобыла все так же не проявляла интереса к окружающей обстановке, и ее, казалось, вовсе не заботили внезапные ночные сборы. Это было к лучшему: любой лишний шорох в эти минуты казался грохотом. Гашек разобрался со сбруей и кивнул, будто спрашивая, готова ли Итка ехать.

– Нет, – одними губами произнесла она, – давай ты на Красавице.

Он выполнил ее просьбу, не уточнив причину: было не до того, да и она не смогла бы ответить – просто чутье подсказывало ей, что нужно оседлать вороную кобылу. Лошадь никак не отреагировала на чужого седока: спокойно и послушно пошла следом за Красавицей, почти не управляемая Иткой. Притороченный к седлу лук и колчан стрел были еще одним ценным приобретением – не считая припасов, дорожного плаща и тех самых охотничьих перчаток. Теперь оставалось отойти на безопасное расстояние, пока Якуб не проснулся. А еще – ни в коем случае не задерживаться в Бронте надолго.

Почти добравшись до границ леса, они остановились: Красавице нужно было поправить седло. Пока Гашек, бормоча под нос, занимался ремнями, Итка решила оглядеться в поисках грибов или ягод, но заметила кое-что получше и сразу достала лук: вдалеке под старым мшистым деревом сидел заяц. Она примерно оценила расстояние: меньше, чем в тот раз, когда Якуб ей помогал, значит, должна справиться. Попросив Гашека быть тише, она подобралась еще немного ближе к цели, взяла стрелу и натянула тетиву. Это оказалось сложнее, чем она думала, но все получилось: острый железный наконечник был направлен прямо на зверька. За спиной Итки лошадь ударила копытом в землю. Заяц вдруг повернул маленькую голову, взглянул в ее сторону, явно почувствовал опасность – и не сдвинулся с места. У нее появились сомнения, но ждать больше было нельзя: пальцы соскальзывали с тетивы, пришлось ее отпустить.

Стрела угодила в дерево. Сидевший под ним зверек только слегка повел длинным ухом, когда Итка шепотом выругалась. А вот стоявший позади нее Гашек выругался громко. Она обернулась и похолодела: из лесной чащи вышел медведь.

Итка не поверила своим глазам, когда зверь вдруг поднялся на задние лапы и замахнулся будто для удара – а потом сбросил шкуру. Она могла поклясться, что видела и слышала медведя, но это был человек: огромный, заросший волосами, как шерстью, и очень точно подражающий звериному рычанию. Он бросился на Итку; она чудом успела извернуться и избежать хватки его сильных рук. Она оглянулась, но не увидела ни Гашека, ни лошадей, а потом снова пришлось уворачиваться: дикарь попытался ударить ее наотмашь.

Итка упала в куст, больно уколовшись о ветку, и поняла, что сейчас ее просто раздавят. Гигант уже протянул к ней лапищу, но почему-то замешкался. Вдруг он с силой сжал собственное горло и так закричал, что по всей округе вспорхнули птицы. Его тень перестала накрывать Итку, и впереди, у корней мшистого дерева, она увидела, как маленькая лисица разрывает глотку зайца.

Дикарь до крови царапал шею грязными ногтями, рыча от боли и ярости. Он упал на одно колено, пытаясь перевести дух, но что-то не давало ему покоя и злило еще сильнее. Итка отползла глубже в заросли, воспользовавшись мгновением передышки, и в просвете между листьев заметила, что слева от нее на земле рассыпаны стрелы, а рядом лежит охотничий лук Якуба. Она даже не помнила, в какой момент выпустила из рук оружие и потеряла колчан. Подобравшись ближе, она ледяными от ужаса пальцами схватила стрелу и положила на тетиву, стараясь унять дрожь. Сидящий к ней спиной гигант перестал раздирать горло и поднялся на ноги, выпрямившись во весь свой огромный рост и осматриваясь по сторонам: он ее искал. Итка безотчетно попыталась спрятаться еще дальше в кустах; под ногой вдруг громко хрустнула сухая ветка. Она приготовилась стрелять, нисколько не веря, что это ее спасет.

Но дикарь не обратил на это внимания – он отвлекся на что-то перед собой. Итке не было видно, на что. Зато она услышала, как Гашек крикнул:

– Иди сюда! Я здесь, говнюк! Ко мне!

Итка чуть привстала, чтобы понять, что происходит, и почувствовала, как по коже пробежали мурашки. Гашек – безумец – бросался в дикаря шишками. Дикарь был в бешенстве и шел прямо на него. Между ними оставался какой-то десяток шагов. Итка натянула тетиву и выстрелила, не подумав о том, что будет, если она попадет – или промахнется.

Стрела насквозь пробила гиганту шею.

Казалось, земля дрогнула, когда он упал – или это ее трясло. «Я застрелила его со спины, – думала Итка, медленно подходя к телу, которое с трудом переворачивал Гашек, – и я выжила». Убитый в самом деле чем-то напоминал медведя: темный, грузный, с желтыми острыми зубами. Но кроме медведя он напоминал кого-то еще.

– Проклятье, – пробормотал Гашек, положив ладонь на морщинистый лоб дикаря, – как ты здесь столько лет один…

Итка вспомнила. Во время пожара в Ольхе она не пыталась звать на помощь, потому что он бы все равно не услышал. В его отросшей темной бороде появились седые волосы, но лицо было все такое же доброе. Особенно теперь, когда его черты разгладились и застыли. У Итки подкосились ноги.

– Похоронить надо, – сказал Гашек. – Сташ заслужил.

Лес шепнул что-то в ответ, поддаваясь короткому порыву ветра, и затих, как перед грозой. Рыть землю было нечем. Они сделали для Сташа другой курган: из ветвей и листьев, обложили деревом потяжелее, тело накрыли медвежьей шкурой. Итка подумала о дядьке, который не знал даже такого хрупкого покоя.

– Прости меня, – сказала она вместо длинной речи, которую было принято произносить над свежей могилой. – Прости, Сташ. Я этого не хотела.

Гашек надел перчатки и тронул ее за плечо: пора ехать. Они все еще в бегах, а теперь, ко всему прочему, обокрали человека. Отвязав умело спрятанных лошадей, они направились прочь из этого леса, надеясь, что до самого Бронта больше никого не встретят. Не к добру были все эти случайные встречи.

Глава 3. Тройка жезлов

Берстонская земля ожидала дождя. Казалось, в воздухе, уже не лесном, но еще не пригородном, пахнет надвигающимся ливнем. Ветер услужливо сгонял в направлении Бронта тяжелые тучи, скрывая по-летнему жаркое солнце. Гашек уже вошедшим в привычку движением подтянул плохо сидевшие перчатки. Видимо, по сравнению с Якубом у него была узкая кисть. «Господская», – наверняка пошутила бы Итка, будь она в настроении шутить. Гашек в очередной раз покосился на спрятанный под неплотно свернутый плащ охотничий лук.

Итка отпустила поводья, чтобы переплести волосы: в дороге она убирала их в пучок из кос, простую прическу, которой ее давным-давно научила Лянка. Думать об убитой прачке было неприятно, и Гашек тем сильнее удивился, когда Итка назвалась ее именем. Все случившееся в последние дни было слишком уж «удивительным». Они оба понимали, что именно произошло в лесу после их ухода от Якуба, но заговорить об этом вслух не решались. Гашек попытался начать:

– Когда Сташ появился, я подумал… Мне сперва показалось, что это был медведь.

Итка задумчиво кивнула, но ничего не ответила. Гашек замялся, не зная, как продолжить; она вдруг бросила свои косы, натянула поводья, чтобы лошадь обошла стороной дохлого пса, и сказала:

– Может, и не показалось. Я не знаю, на что способны… такие люди.

Слово «колдуны» произнесено не было, но разговор уже стал понятнее. Еще далекие стены Бронта вырастали на глазах: оттуда навстречу не спеша шла груженая телега. Ближе к городу становилось люднее – а, значит, опаснее. Повозка была на достаточном расстоянии, но Гашек все равно понизил голос:

– Тот заяц, которого ты хотела подстрелить…

– Был его ушами, – не дала закончить Итка. – Я поняла, когда он потерял меня в зарослях и не услышал, как я сломала ветку. Лисица спасла мне жизнь. И ты тоже. Но больше такого не делай.

Гашек не сразу осознал, что она имеет в виду шишки, которыми он от отчаяния начал бросаться в Сташа: в тот момент казалось, что другого выхода нет. Встречная телега скрылась за пригорком.

– Это ты нас спасла, – сказал он, отведя взгляд. – И Якубово добро.

Впереди показалась широкополая шляпа возницы, а затем и он сам вместе со своим грузом. Запряженный в повозку мул бодро шагал, не понукаемый хозяином – может быть, они направлялись домой. От этой мысли стало тесно в груди. Возница приветливо улыбнулся Итке; она, получившая в свое время строгое воспитание Берты Ольшанской, вежливо кивнула в ответ, но улыбка вышла вымученная. Когда телега проехала и мерный скрип колес утих, Гашек решил сменить тему:

– Твоей кобыле нужно имя.

Видимо, попытка была не слишком удачная. Итка, наскоро доплетая волосы, фыркнула:

– Не нужно.