Во имя Абартона

– Наш знаменитый паб «Под крылом у Морвенны» славится своим цыпленком под вишневым соусом. Его подают в таких маленьких горшочках, с гарниром из печеного картофеля и спаржи, и…

– Уговорили, – улыбнулся Верне, снова оказываясь неприлично близко. – Ведите, богиня.

Мэб закусила губу, не зная, поддаваться ей чарам или признать, что комплимент звучит удивительно пошло. В конце конов, так и не придя к какому-либо выводу, она вновь оперлась на руку Верне.

Чтобы дойти от музейного хранилища до паба, нужно было пересечь небольшую площадь, спуститься с холма – лет сорок назад здесь появилась пологая лестница специально для лентяев, не желающих штурмовать крутой склон, – и немного попетлять по улочкам университетского городка. Уже начало темнеть. Сумерки приходили в Университет раньше, чем это у них обычно принято, и задерживались надолго. В шесть уже загорались фонари, в воздухе появлялись искры магических светильников, а через пару часов полетят и знаменитые огненные мотыльки, которых, признаться, Мэб боялась с детства до позорного визга.

– Как здесь красиво, – севшим голосом сказал Верне. – Даже не знаю, сделают ли мои деньги это место еще прекраснее.

– Не уверена, – хмыкнула Мэб. – Но они могут улучшить рацион студенческой столовой или, скажем, обновить лабораторную посуду.

– Вы, богиня, потрясающе практичны, – посетовал Верне шутливо.

Мэб остановилась.

– Что?

Мэб покачала головой, выпустила руку Верне и быстро сбежала по ступеням. На площадке Эншо, скрестив руки, что-то выговаривал Миро и двум пятикурсникам из Колледжа Арии. В воздухе ощутимо пахло дракой, причем, казалось, в нее с радостью ввяжется и профессор. Нет уж, Университет достаточно опозорился перед Верне сегодня.

– Все в порядке, леди Мэб? – сам Верне нагнал ее и поймал за локоть.

Ответить Мэб не успела: раздался звон бьющегося стекла, и от камней лестницы поднялось голубовато-зеленое, пряно пахнущее облако газа. Мэб поспешно закрыла лицо рукавом, надеясь, что остальные догадаются сделать то же. Мгновение, и порыв ветра унес газ прочь, оставив только покалывание на коже и аромат. Странный, смутно знакомый аромат, вызывающий головокружение.

– Все в порядке? – встревожился Верне.

– Я… да… – Мэб огляделась, пытаясь понять, откуда появилась склянка. Обычная лабораторная склянка, чьи осколки сейчас собирал на лист бумаги Эншо. – Ваших рук дело?

Миро и оба арийца замотали головами. Они выглядели все еще ошарашенными, должно быть, успев глотнуть газа.

– Боюсь, наш с вами ужин придется отложить, – с улыбкой извинилась Мэб, поворачиваясь к Верне. – Мне нужно сопроводить молодых людей в медицинский корпус. И вам тоже не мешает пройти тесты, Кристиан. Неизвестно, что это было. А профессор Эншо…

– Профессор Эншо доложит обо всем ректору, – спокойно отозвался Эншо. – Доброго вечера.

Он легко взбежал по лестнице. Проводив его взглядом, Мэб хмуро посмотрела на студентов.

– Ну что ж, молодые люди, навестим доктора Сэлвина. Он очень любит свою работу. И молитесь, чтобы не выяснилось, что это вы ему ее подкинули.

Верне вызвался сопровождать – и самому показаться университетскому доктору, которому, как сказал, готов доверить свою жизнь. Несмотря на его присутствие, Мэб ощутила себя конвоиром, ведущим арестантов на допрос. Студенты шли медленно, опустив головы, двигались даже как-то заторможено. Вечер был жаркий. Кровь приливала к щекам, пальцы дрожали мелко и чесалась тыльная сторона ладони, еще хранящая пряный аромат газа, который… который…

Мэб узнала его, когда они ступили на порог медицинского корпуска. Узнала в тот самый момент, когда последняя крупица аромата смешалась с запахом дизенфектанта, лекарств, медицинского спирта и исчезла навсегда. «Грёзы спящей красавицы», опасное, давно запрещенное зелье. Зелье, которое точно не следует вдыхать в компании коллеги, троицы студентов и попечителя.

– Я… – Мэб посмотрела на Верне. Нет, нельзя. Никак нельзя. Это такой скандал, репутация Университета окажется порвана в клочья, даже если он станет молчать. – Мне нужно кое-что сказать ректору. О вас позаботится Нэнси.

Она вылетела на улицу, ощущая, как внутренности скручивает узлом. Это походило на приступ боли, и сперва сложно было опознать подлинную природу этих чувств. А потом груди налились, напряглись и отвердели соски, и между ног стало влажно. Мэб текла, точно глотнула сильнейшего афродизиака. Но «Грёзы» – зелье пострашнее любого афродизиака, они могут свести с ума, даже убить. Они создают связь, и чем больше людей единовременно эту дрянь вдохнуло, тем связь сложнее, крепче и опаснее. Боги! Студенты! Кровь прилила к лицу, сразу и не разобрать, от вожделения при мысли о молодых, сильных телах – Миро, по им самим распускаемым слухам, был отменный любовник – или же от страха и гнева. Мэб рванула на себя дверь, еще раз, еще, и только на третий раз вспомнила, что ее нужно толкать.

В профессорском корпусе было темно и тихо. Ушли на ужин или на позднюю лекцию, или просто погулять этой чудесной, проклятой, душной и влажной ночью. Ноги отказывали, и Мэб продвигалась медленно, привалившись к стене, почти ползком. Утешало только то, что путь назад, к медицинскому корпусу, где ждут такие вожделенные тела, она не осилит. Если сейчас она не получит мужчину, то сдохнет, вот что важно.

– Профессор Дерован?

По телу прошла волна дрожи. Всегда ли у Эншо был такой бархатный, глубокий голос, пробирающий до самого нутра? Из горла вырвался хрип.

– Узнали зелье? – вздохнул Эншо.

– И вы, – согласилась с очевидным Мэб. Мысли путались. Запах трав и кожи сводил ее с ума. Два шага, и она оказалась рядом, носом уткнулась ему в грудь, в пуговицу рубашки. Застонала от досады. Слишком много одежды. Слишком много. Рука нащупала ручку двери, повернула, вторая вцепилась в рукав Эншо. Еще шаг, и они оказались в общем кабинете, освещенном сквозь окно желтым светом фонаря. Столы, столы, стулья, небольшой диванчик у стены. Пусто. Хорошо. У Мэб еще хватило ума повернуть ключ в замке, а потом она окончательно утратила разум. И инициативу.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой случается непоправимое и заключается договор

Ткань треснула, юбка разошлась по шву, обнажая бедро. Чулки сегодня также оказались испорчены и выброшены, и теперь Мэб была почти обнажена, и это давало странное чувство упоения. Ей сейчас нравилось быть почти обнаженной, это дразнило воображение. И как же бесил ее Эншо, одетый по своему обыкновению в костюм, в профессорскую мантию, в ужасный вязаный жилет и галстук. Мэб рванула в сторону этот глупый кусок дешевого шелка, и тут же широкая ладонь схватила оба ее запястья и прижала к деревянной панели. Мэб замерла в предвкушении, прижатая к стене, с заведенными наверх, почти до боли вывернутыми руками. На запястьях завтра будут синяки, и пусть. Сейчас завтра не имеет ровным счетом никакого значения.

Свободной рукой Эншо расстегнул брюки, и Мэб губу закусила в ожидании. Сейчас, ну сейчас же! Не выносившая грубые ласки, с нежной кожей, на которой легко появляются отметины, в эту минуту она хотела только одного: чтобы этот мужчина прекратил, наконец, мучить ее и взял так, как хочет. Можно – грубо. Можно – больно. Она горела, истекала, почти умоляла о насилии. О боли. Через пару часов, когда сила чар ослабнет, Мэб ужаснется. Ей станет мерзко, возможно, она возненавидит Эншо и себя заодно, но сейчас она могла думать только об одном.

– Возьми меня!

– Только не говори, что ты любительница поболтать в постели, – пробормотал Эншо, что поразительно, способный строить такие длинные, связные, мать твою, саркастичные фразы.

– Сейчас! – взвыла Мэб, извиваясь, пытаясь освободиться, перехватить инициативу. Повалить его на пол, самой оседлать, самой взять то, что нужно.

Эншо чертыхнулся сквозь зубы, подхватил ее ногу под колено и вошел одним резким, грубым движением, не заботясь ни об удобстве, ни о своей любовнице, ни о каких-либо последствиях. Мэб вскрикнула, испытывая при этом грубом, почти жестоком проникновении одновременно и боль, и восторг.

Эншо быстро нашел нужный ритм, а может, во всем было виновато проклятое зелье. Он выпустил руки Мэб, и та вцепилась ими намертво в воротник пиджака, пальцами ощущая тонкий кожаный кант отделки. Сам Эншо подхватил ее под ягодицы, сжимая, тиская, принося дополнительную сладкую боль. Каждым новым, грубым, лишенным чего-либо человеческого выпадом он вжимал ее в стенные панели, а Мэб всхлипывала от наслаждения. Все плыло перед глазами, не осталось ни мыслей, ни иных чувств, кроме темного, чарами навеянного восторга.

Все кончилось быстро, вспышкой, невиданным прежде оргазмом, от которого на долю секунды, кажется, Мэб оглохла и ослепла, и провалилась в бесконечную черноту. Все прочее, происходящее в реальном мире, было сейчас бесплотно и неважно, даже то, что Эншо кончил в нее. Потом, все потом, все станет важным когда-нибудь еще.

Сознание вернулось урывками, и сразу же на Мэб нахлынула реальность, холодная, темная и страшная.

Она полулежит на полу, опираясь на стену, бесстыдно раскинув ноги, белеющие в полумраке. Как шлюха. Волны наслаждения, словно отголосок мощного землетрясения, все еще заставляют вибрировать ее мышцы. Нервы все еще натянуты рояльными струнами и гудят от легкого касания. Тело удовлетворено, изнежено, телу нужна сейчас хорошая ванна и мягкая постель. В остальном же… если бы можно было назвать это изнасилованием, Мэб бы определенно так и сделала. И сдала Эншо в полицию. Вот только… минуту назад она сама этого отчаянно хотела.

– Сидеть будем в одной камере, – хмыкнула темнота бархатистым голосом Эншо, от которого все еще мурашки бежали по коже.

– Вы мысли читаете? – хмуро поинтересовалась Мэб.

– Полагаю, думаем мы об одном и том же. Встать можете?

– Вы себе льстите, – ядовито фыркнула Мэб, попыталась подняться и обнаружила, что ноги ее не держат, а проклятые туфли на тонком, модном в столице каблучке, надетые чтобы произвести впечатление на Верне, разъезжаются на паркете. Мэб выругалась, грязно, употребив все ей известные слова.

Не говоря ни слова, Эншо подошел, склонился к ней и легко подхватил на руки. Донеся до диванчика, залитого желтым светом уличного фонаря, испятнанного тенями деревьев, Эншо усадил ее, укрыл голые, также испятнанные тенями ноги своей мантией и сам устало опустился на стул. Мэб сидела прямо, боясь опять утратить контроль над собой и над ситуацией. Минут, должно быть, десять они молчали, совершенно одинаковыми взглядами изучая пол. Интересно, отвлеченно думала Мэб, разглядывая тени, а что это за дерево? Береза? Клен? Она совершенно не помнила, что же посадили под окнами в позапрошлом году.

– Полагаю, нам не стоит говорить ректору правду.

Мэб подняла голову. Эншо не смотрел на нее, куда больше его занимали все те же тени, удлиненные, ложащиеся на заваленный бумагами стол профессора Лазло.

– Наверное, – неохотно согласилась Мэб.

– Вы последствия понимаете?

Мэб прикусила губу.

– Это не просто афродизиак, – менторским тоном продолжил Эншо, точно разговаривал со своими студентами. – Не «Инкуб на час», превращающий вас в воющее от страсти животное. Это чары связи, леди Дерован.