Делать детей с французом

Она демонстративно покинула кухню и уселась за компьютер. Гийом, глухой к невербальным сигналам, доверчиво улыбнулся ей вслед, повязал брошенный ею фартук и приступил к кулинарному священнодействию…

Священнодействие затянулось до половины одиннадцатого. До нас доносилось бренчание плошек, методичные удары ножа, грохот сковороды, шипение масла, гул вытяжки. За это время мама успела продемонстрировать весь спектр негативных эмоций, от лёгкого раздражения до проклятий. В какой-то момент – где-то около половины десятого – она не выдержала, убежала на кухню и принесла оттуда три тарелки гречки с кабачками. «Ребёнку завтра в школу, между прочим», – процедила она сквозь зубы, принялась зло есть гречку сама и с нарочитой нежностью кормить Кьяру.

Тарелка стояла передо мной и пахла одурманивающе. Но я к ней не притрагивалась. Потому что муж с женой должны быть заодно. Я с трудом дождалась, когда Гийом сервирует стол и подаст своё «очень прекрасное блюдо» – башенку из овощей и креветок, вознесенную над волнами кокосового молока – и умяла его, даже не почувствовав вкуса. Мама двулично восхищалась блюдом за двоих, и Гийом, краснея от удовольствия, думал, наверно, что тёща у него куда приветливей жены.

***

– А он что, совсем не больно, que его палки везде втыкать? – спросила Кьяра как-то вечером, задумчиво ковыряясь в «Лего».

После двух десятков уточняющих вопросов выяснилось, что речь идет о картине Перуджино «Святой Себастьян», который и правда выглядит несколько отрешённо, учитывая все вонзённые в него стрелы.

Кьяра была полна впечатлений от недавнего визита в Лувр. Там ей предстала масса обнаженной натуры и самые затейливые способы её умерщвления. Это породило у дочери шквал вопросов. Почему боги всегда голые? Как тётя оторвала дяде голову (Саломея – Иоанну Крестителю или Юдифь – Олоферну)? Почему одна тётя щиплет другую за грудь («Портрет Габриэль д’Эстре с сестрой»)?

Быстро выяснилось, что моих познаний в истории и мифологии недостаточно. У мамы знания были несколько обширней, но вот терпение уже не такое тренированное. Она вменяла мне в вину скудный дочкин вокабуляр, делающий мучительным освоение таких тонких материй, как искусство эпохи Возрождения. Список музеев был резко сокращён, а Кьяра – посажена перед телевизором.

В Школе мам при московской женской консультации нам говорили: если уж оставили ребёнка с бабушкой, не вмешивайтесь. Не прикалывайте к чаду длинный список того, что нужно, а чего нельзя с ним делать. Ребёнок и так поймёт, что существуют разные методы воспитания, и то, что можно у бабушки, у мамы запрещено. Поэтому я, словно из засады, выглядывала из-за компьютера, жевала губы и изо всех сил старалась воздерживаться от комментариев. Ведь мами? разрешила Кьяре всё запрещённое – конфеты вместо ягод, отупляющие мультики вместо обучающих раскрасок, «Кэнди сагу» на планшете вместо деревянного конструктора «Капла». А сама в это время исступлённо готовила. Она пробовала обрезки разных тканей на роль марли для заквашивания творога и, кажется, если бы смородина тут стоила подешевле, взялась бы за варку варенья.

Я, признаться, с радостью ела бы макароны с кетчупом и видела бы Кьяру с бабушкой за рисованием или чтением. Ведь никто не поможет моей дочке превратиться в действительно близкого мне человека лучше, чем женщина, которая меня же воспитала. Но к концу второй недели стало заметно, что даже короткое показательное выступление – «приезд бабушки» – мам? Алёна отрабатывает без ожидаемого артистизма. И объяснение тут выходило только одно: дочкин русский не достаточен даже для общения с близкими, и чем дальше она будет уходить от милоты младенчества, тем труднее ей будет завоёвывать взрослую любовь.

***

Поглощённая игрой «Рассерженные птицы», Кьяра вошла на кухню и, не отрывая глаз от планшета, попросила:

– Мами?, дай попить!

– Конечно, малыш. Тебе сок или компот?

Я подавила в себе сразу несколько протестных возгласов и ниже склонилась над клавиатурой. Мой разгруженный мозг, третью неделю работающий в адекватном режиме, легко сгенерировал из услышанного метафору: жизнь с мамой – это выбор между сладким и ещё более сладким.

Я сама открыла для себя, что «пить» значит «воду», только приехав знакомиться с родителями Гийома. Когда я попросила к ужину сока, на их лицах появилось странное выражение. Будущая свекровь подвинула мне графин, наполненный из-под крана, и если б я привыкла видеть в людях плохое, то непременно подумала бы, что ей жалко для меня дорогостоящего фруктового напитка.

Мне понадобились годы, чтобы понять: сок во французской системе координат ближе к фруктовому салату, нежели к воде. То есть в одном продукте мы считаем смыслообразующими разные качества: для меня принципиально то, что он жидкий, а значит им можно запивать еду; для свёкров – то, что он из фруктов, и значит его нужно смаковать в конце обеда для улучшения пищеварения.

Воду я не любила примерно по тем же причинам, что и французский язык: столько букв тратится на нечитаемое окончание! В моём желудке, усушенном уксусными заправками, как шерстяной джемпер – горячей стиркой, есть место только для самого вкусного. Зачем расходовать драгоценные миллилитры его объёма на жидкость без цвета и запаха?

Но постепенно, отвыкнув от красителей, подсластителей и консервантов, нёбо научилось чувствовать эфемерные нотки миноритарных ингредиентов – и мне открылось неисчерпаемое богатство бледных оттенков. В долгосрочной перспективе привычка пить воду убережет меня от кариеса и диабета. А раньше я об этом не думала, потому что само словосочетание «долгосрочная перспектива» вошло в мою жизнь одновременно с Гийомом. Тогда вдруг открылось, что чтобы сэкономить на авиабилетах, покупать их надо за несколько месяцев, а чтобы вместе съездить в отпуск следующим летом, откладывать надо уже с сентября. Планировать, думать о будущем, сортировать мусор, выбрасывать батарейки в специальные контейнеры, ходить в магазин с холщовой авоськой для меня было звеньями одной цепи – следствием омовения организма изнутри.

То, насколько местные методы воспитания не совпадают с нашими, можно понять на простом примере. Французские мамы, когда чем-то недовольны, делают gros yeux – «большие глаза». Моя же мама в порыве ярости, наоборот, сужает глаза до прямой линии, и сила взгляда концентрируется в лазерный луч, вырывающийся в зазор между ресниц. В детстве он натурально прожигал во мне дыру.

Но когда я решила опробовать этот воспитательный приём на Гийоме, он ничего не понял. Только прекратил ссориться и встревожено спросил: «Тебе что-то попало в глаз? Дай посмотрю».

Почти месяц мы жили параллельными жизнями и незаметно из фазы доверительного безразличия к делам друг друга перешли в фазу упрёков. Особенно я, которой на время беременности были противопоказаны подниматели настроения в виде двух пинт пива и транквилизаторы в виде коктейля «Лонг Айленд Айс Ти». Гийом перестал быть необходимым, и каждый его проступок теперь судился с утроенной строгостью.

В тот вечер он вернулся хоть и не поздно, но пропахший сигаретами. Сигареты – это символ, а не просто скрутка из бумаги и табака. Актом курения Гийом даёт понять, что на моё мнение ему в данный момент плевать, что миром правят мужчины, а слово можно как дать, так и забрать. Поняв всё это одним вдохом, я пришла в такую ярость, что хотела немедленно уйти, забрать дочь, развестись, покинуть страну… но перед этим расчленить его астральное тело знаменитым «лазерным взглядом».

Останься я в России, никакой семьи у меня бы, конечно, не получилось. Если бы мне каким-то чудом удалось выскочить замуж, то после первого же конфликта я бы прибежала рыдать маме в плечо. Она бы обняла меня, утешила, поселила у себя и помогла бы собрать документы на развод. Ведь любая мама знает: никто и никогда не позаботится о её ребёнке так, как она. И это правда. Мамы из лучших побуждений надевают дочерям венцы безбрачия. Потому что ну нельзя же на самом деле терпеть такую жизнь! Я первая скажу – нет, нельзя. Только три тысячи километров, разделяющие нас, вынудили меня стать женщиной и женой… Я поняла это вдруг, когда Гийом озабоченно заглядывал в мои суженые глаза. Я расширила их обратно и сказала:

– Ты сволочь, конечно, что опять курил и предал моё доверие. Загладить сможешь только брильянтовым кольцом. Но я по тебе соскучилась. Давай-ка возвращайся в семью!

– На кольцо денег по-прежнему нет, – вздохнул Гийом. – Но могу завтра сварить суп на неделю.

– Очень прекрасный? – уточнила я.

– Конечно, я других не делаю. Только сходи завтра, пожалуйста, на рынок, купи топинамбур, белую репу, сладкий картофель и, пожалуй, ещё кабачки. Да, думаю, с кабачками будет то, что надо. Только не абы где покупай, а на лотке с надписью «Объединённые фермеры Иль-де-Франс», о’кей? Ты бы лучше записала, а то забудешь.

11. Ад – это другие

В преддверие рождения второго ребёнка перед нами встала необходимость покупки большой семейной машины. Потому что перемещаться по стране на поездах вчетвером – разорительно, не говоря уж о том, что сопутствующий двум детям скарб легко может занять целый вагон. Тут удачно выяснилось, что папа Гийома давно хочет избавиться от громоздкого семейного «Рено» и приобрести себе что-нибудь пижонское, желательно немецкого производства, что бы характеризовало его как человека, удачно переборовшего кризис пенсионного возраста. Так мы стали обладателями машины, родившейся задолго до появления экологического стандарта Евро-5, гибридного двигателя и даже креплений детского кресла типа «изофикс».

А папа Гийома стал обладателем не только изумрудного «Мерседеса» с кожаным салоном и функцией подогрева сидений, но и малинового ноутбука с семнадцатидюймовым дисплеем (на вызывающий цвет была объявлена скидка). Поскольку родители категорически отказались брать деньги за двенадцатилетнюю машину, мы решили подарить им что-нибудь сопоставимое с ней по стоимости. К тому же мы сами давно искали повода произвести апгрейд родительского компьютера. Этот ветеран ЭВМ-движения жил в отведённой нам на время отпуска комнате, по ночам задумчиво мигал разноцветными лампочками, ухал филином и стрекотал сверчком.

Кроме того, малиновый ноутбук должен был стать моим троянским конём. Через него я намеревалась поддерживать скайп-связь с Кьярой и не позволять ей за каникулы забыть русский, с таким трудом завоёванный. Ну и шире – укреплять позитивистское мировоззрение, которое за месяц, я знала, подвергнется массированным атакам…

Беатрис очень переживала из-за предстоящего испытания: последний раз ребёнок такого возраста был под её ответственностью четверть века назад. Вечерами вместо вина она пила настойку валерианы и на большинство вопросов отвечала с досадой человека, оторванного от тяжких мыслей: «Ах, не спрашивайте!»

Обычно я нахожу тревожность Беатрис умилительной, ведь она мама моего любимого мужа. Это она вырастила его таким трепетным и пугливым. Благодаря ей я могу вселять в него уверенность и подхватывать в психологические объятья каждый раз, когда жизнь ставит ему подножки. То есть именно она устроила всё так, чтобы я с моим диктаторским характером стала для Гийома незаменимой. И вообще, это приятно, когда за тебя кто-то тревожится, пусть и не конкретно за тебя, а за тебя как за часть благополучия единственного сына.

Но когда обстоятельства заключают нас в одном пространстве на срок дольше недели, все эти аргументы теряют силу. Рефрен «Нужно быть внимательными!» разъедает слои моей веры в себя и в человечество, словно лимонная кислота – ржавчину. Мир Беатрис полон опасностей и подвохов, на которые она пытается открыть нам глаза. Отвратить от идеи смены работы, переезда в новую квартиру, покупки собаки или рождения третьего ребёнка (так, на всякий случай, ведь мы сами ни собаку, ни третьего ребёнка не планируем). На бытовом уровне – отговорить нас лежать на солнце (вызывает рак кожи), купаться в воде (в бассейне хлорка, а в реке сальмонеллёз), выходить за ворота (ну просто страшно), есть яблоки (самые нитратные фрукты во Франции) и бегать по дорожке (на мелком щебне легко подвернуть ногу). Приходится всё время напоминать себе, что Беатрис таким странным образом нас любит. Она старается удержать нас от резких телодвижений, чтобы они не привлекли к нам внимание злых сил. Но со стороны кажется, что она кувалдой крошит все наши инициативы.

В прошлые каникулы мы предприняли все меры предосторожности, оделись как для многодневного похода по горам, оставили свёкру ЦУ «что делать, если мы не вернёмся в течение трёх часов» – и отправились на послеобеденную прогулку в соседний перелесок. Я, Гийом, Кьяра и Беатрис. Во время прогулки мы обсудили диких кабанов, которые могут затоптать маленьких детей (поэтому ходить надо только по дорожкам). Охотников, которые отстреливают кабанов, но могут ненароком попасть в человека (поэтому не надо копошиться в зарослях). Соседку, которую изнасиловали во Флассане во время утренней пробежки (мораль неочевидна). Сожженный труп, который нашли прошлым летом на этой вот тропинке. Наводнение в Варе (не надо спускаться к речке, а то не все тела ещё найдены). Снежных людей, которые живут возле заброшенной голубятни и оставляют гигантские следы на пороше, когда ходят красть непослушных девочек из окон их спален (просто чтобы добавить прогулке перчику). Волка-оборотня, который рыскает по окрестным холмам и вынюхивает запах свежей заблудившейся человечинки. Фермеров, которые опрыскивают ежевику составом от клопов, от которого человек может умереть за считанные часы (собирательство – это атавизм, плоды и ягоды надо покупать у проверенных садоводов. Со значком «био», естественно).

Гийом легко подхватывал мамины зачины, ведь для него это совершенно ординарная беседа для послеобеденной прогулки.

Когда через сорок минут мы вернулись домой, я глубоко жалела маму с сыном. В каком страшном мире они живут! Как мой мир не похож на их! Ведь я верю, что люди в большинстве своём добрые, что в тёмных чащах живут гостеприимные медведи, что всё неизвестное – это, скорее, интересно, чем опасно, что лучше что-то сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть. Это мои ценности, и за неимением фамильных брильянтов я хочу именно их оставить в наследство детям.

Стаскивая с Кьяры сапоги, я тогда подумала, что где-то в её ДНК тоже гуляет бабушкин ген повышенной тревожности. Пока он сцепляется с другими генами, образует новые сочетания – восприимчивость к романсам, кожные болезни, склонность к ботанике, почерк с наклоном влево, оттенок волос «мёд с пеплом», развитие артрита после пятидесяти пяти. Но если оставлять девочку под влиянием Беатрис на долгое время, не начнёт ли этот ген верховодить?..

Когда мы уезжали из Прованса в Париж на нашей новой старой машине, дочка рыдала так, что речка Иссоль отыграла июльскую засуху. Я чувствовала себя ужасно. Ведь это из-за дурацкого прищемленного нерва в моей промежности приходится оставлять ребёнка на месяц у бабушки.

– Малыш, я буду звонить тебе каждый вечер, обещаю! – кричала я в окно набирающего скорость «Рено», и ветер сдувал с лица крупные слезы. – Не забывай включать скайп!

Но едва мы уехали, ноутбук встал в позу. Самовольно удалил скайп, расквартировал у себя несколько вирусов и, опьяненный безнаказанностью, потребовал переустановки всего пакета «Виндоуз Оффис». И пришлось звонить по старинке на телефон. За две недели, что Жан приручал своенравную малиновую машину, свёкры выучили мой вечерний репертуар из Колобка, Репки, колыбельной Умке и песни утерянного авторства «Котик серенький». Ведь шушукаться с дочерью приходилось по громкой связи – на этом настояла бабушка после очередного выпуска «Специального расследования». Почему по громкой связи? О, я просто мечтаю, чтобы кто-нибудь спросил почему. Потому что если держать трубку близко к уху, электромагнитное излучение может спровоцировать рак мозга!

***

Гийом где-то прочитал, что перед родами в женщинах просыпается дикая страсть, и они изводят своих мужей всякими непристойными предложениями. Он вообще мало читал литературы по теме беременности и родов, но в том, что читал, вычленял самое важное. Пособие советовало мужчинам с пониманием отнестись к похотливым порывам, списать внезапную разнузданность жён на гормоны и по мере сил помогать им в осуществлении капризов… Из Прованса в Париж Гийом гнал машину, совершенно не считаясь с её почтенным возрастом, и то и дело напоминал о наших добрачных опытах авто-секса.

С приближением родов мои сны и правда становились всё разнузданнее, а Гийом казался всё сексуальнее. За отпуск он похудел и отрастил пиратскую щетину. Особенной прелести ему придавало новое увлечение. Он загорелся идеей разбогатеть на коллекционировании картин, в связи с чем погрузился в новый для себя мир искусства. Насколько нов этот мир был для Гийома, можно судить по тому, что ключевое для французской революции полотно Эжена Делакруа «Свобода, ведущая народ на баррикады» он до сих пор называл не иначе как «Голая тётка, убегающая от похотливой толпы».