Паутина

– А тут и копать не надо, – невозмутимо продолжает парень. – Вот Христос – измученный, худой на кресте, ребра выпирают. Мученик, раб. Никакой победности, никакой силы. Христианство, как и коммунизм, совсем не понимало природу человека. Потому обе идеологии и проиграли. Они, эти идеологии, – рабские.

Для меня это звучит как отголоски хорошо знакомых мне мыслей Веры Николаевны.

***

После лекции я разговорилась с этим парнем. Он оказался из соседней школы, математической. Так и выглядит, как все бота?ны – тощий, с худой длинной шеей, на которой резко выступает адамово яблоко, сутулый, взъерошенный, в пубертатных прыщах и с серьёзным сосредоточенным взглядом. Плюс явное страстное увлечение хе?ви-ме?таллом, особенно группы «А?рия». Её темы апокалипсиса, ужасов битв, войны, религиозной мрачной мистики находят в нём жаркий отклик.

Внешне он мне совсем не понравился.

Замечу в скобках – у меня губа не дура. Хотя я сама далеко не модель, но мне непременно подавай красавца. Да не такого, как Макс. А красавца – умного. Тщусь, как всегда, совместить несовместимое, смиренно принимая всю безуспешность сей несуразной затейки. Опять оказалась в лапах причуд оксюморона.

Надо сказать – говорю без всякой обиды – Егору, так зовут моего нового знакомого, я тоже не приглянулась. Такие задро?ты обычно мечтают о грудастых блондинках, но с интеллектом Эйнштейна, что даже приблизительно не про меня. Да и ладно. Мне фиолетово.

Но зато он оказался интересным собеседником. И мы очень хорошо поболтали. Я легко вычислила замороченность Егора – он бунтарь со всеми возможными «анти»: анти-коммунизм, анти-меркантильность, анти-мода, анти-гламур. И у него дело совсем не в группе «А?рия» с её чёрной мистикой, всё гораздо серьезней и забористей. Он считает себя «анти-христианином», «сатанистом», и даже служил, по его выражению, «черные мессы».

– Ух ты! – слова про «черную мессу» тут же взвинчивают мою иронию.

– А кошек ты не вешал? – подстёбываюсь я. Он, несмотря на весь свой «сатанизм», в разговоре открыт и добродушен.

Он с самым серьезным видом:

– Нет, конечно. Делать мне больше нечего. Будто весь смысл – в кошках. Попсо?вые у тебя представления. Смысл всегда не во внешнем – а в том, что внутри.

– Ну ты сам себя так подаёшь, – смеюсь я, – этот ваш… как его… Энтони Ла Вэй, ну, автор вашей «философии сатанизма» – замечен как раз в своей попсо?вости. В Голливуде тусовался, несмотря на весь свой пафос основателя и жреца сатанинской церкви. И проповедовал «религию плоти и инстинктов» – это ли не попсо?вость?! Как раз – для массового обывателя.

– Меня не Ла Вэй перепахал, – морщится Егор, – хотя он на своем маленьком уровне полезное дело делал. Он продвигал наше учение в массы. Тут попсо?вость как раз нужна. А меня, так же как Чернышевский Ленина, перепахал другой чел – Джон Ми?льтон. Ты, наверно, слышала, – серьезно и с запалом произносит Егор.

– Слышала, но не читала. Кажется… «Потерянный рай»… Так?

– Ну да. Почитай, – снисходительно кривит он рот.

– А ты, должно быть, читал его в подлиннике? – опять пытаюсь язвить я.

– Зачем в подлиннике, – пожимает плечами Егор, – в отличном русском переводе. Май инглиш из бэд, из бед и огорчений.

Я хохочу. Мне импонирует болтология с этим чудаком. Под его бунтарской гримасой, чувствую, скрывается открытая добрая душа, жаждущая, ищущая. Нет у него чёрного камня за пазухой, несмотря на «сатанинский» антураж.

– И в чем там смысл у этого Мильтона? – спрашиваю, – у него же вроде сюжет из Библии?

– Да, – кивает, – из Библии. Ну, там о противостоянии падших ангелов богу, о борьбе ангелов света и демонов тьмы. А бунтарский образ Сатаны такой могучей силы, настолько вдохновенно потрясающий, словно бы автор не богобоязненный пуританин, а сам – из наших. Этот Мильтон жил в XVII веке – как его на костре не сожгли, уму непостижимо.

Мы незаметно переходим к планам на каникулы, вспоминаем всякие уморительные школьные проделки, комичные казусы. Егор, как и я, заканчивает десятый класс. Затронув эту тему, он со смешком роняет:

– Слышал я кое-что про вашу школу…

– И что же ты слышал, скажи-ка на милость?

– Да вот про Макса вашего, Мироненко – слава-то его мажорская по всему микрорайону шагает, впереди него.

– Да? – удивилась я, и добавила не без гордости. – Он мой одноклассник. И, кстати, встречается с моей подругой.

– А тебе-то чем тут гордиться? – подкалывает уже и он меня. – Ты огорчаться должна… что не с тобой такой красавчик встречается. И завидовать подруге. Наверно, и так завидуешь.

– Вот ещё! Он для меня глуп, – отмахиваюсь я, невольно задетая его словами. – У его родителей слишком много денег, и он привык, что всё валится на него без усилий его мозгов. Это делает его скучным.

– Лиса и виноград… – флегматично отзывается Егор.

– В таком случае, скорее, ты должен ему завидовать – такому красавчику и мажору.

Егор качает головой и ровным голосом равнодушно сообщает:

– Не в моих правилах завидовать пошлым глупым людям, разбухающим в своей популярности на дерьме. В моей жизни есть занятия поинтересней. Ну… например, паломничество…

Я остолбенела от слова «паломничество» у семнадцатилетнего скромняги-зау?чки: всё-таки его эксцентричность зашкаливает. А он сдержанно и терпимо мне поясняет, как бы вскользь.

– Как только каникулы… через три дня еду в Бельгию, в город Льеж. Хочу увидеть статую, о которой наслышан – Льежский Люцифер.

– Увидеть где, в городе? Или в храме? – ещё не врубаюсь я, потрясённая неожиданным ходом в его планах на предстоящие каникулы.

– В храме, конечно, где ж еще, – смеется Егор. – Католики-то – креаклы ещё те, покреативней наших православных ребят оказались. Прямо в само?м католическом соборе для верующих Люцифера и впендюрили… не взирая на святость этого места… Толерантность в действии – и к богу, и к дьяволу… А в действительности, у них получается – по поговорке: и нашим и вашим, а вернее всего – ни богу свечка, ни чёрту кочерга.

Мне любопытна парадоксальность его мыслей, хочется и своими поделиться:

– Так католики не только внутри своих храмов всякую демоническую нечисть впендюривают – у них и снаружи, на фасадах, не дай бог, её сколько…всякие гаргульи, змеи, химеры, монстры, демоны… Может, это у них игра такая для прихожан – и высокое, и низкое; и рай, и ад; и бог, и сатана… Заигрывание какое-то с нечистью, с демонами… с дьявольским… Я слышала, что даже в Ватикане, так сказать, в самом сердце католичества, есть музей Люцифера. Мрачнейшие экспонаты… И, как ни странно, общедоступны для осмотра… Двусмысленно как-то… А может, это форма подмены под прикрытием – для воздействия на подсознание, и даже для вовлечения? Может, это такой своеобразный «троянский конь» у них?

– Да, толерантность для этого удобна… она размывает всякие границы… и снаружи, и внутри. И реально сбивает с катушек…

Мы с азартом чешем языками, не задумываясь, что, возможно, кому-то со стороны может показаться, что по нам явно плачет психбольница.

– Послушай, – вспоминаю вдруг, – а ведь я тоже первого июня буду в Бельгии, только в Брюсселе. Папа едет туда на какой-то экономический симпозиум. И он нас с мамой с собой берёт. А его банк львиную долю поездки оплатит.

– Так, может, увидимся… если заглянешь в Льеж … – неуверенно предлагает Егор.

– Пожалуй, – отзываюсь я. – Хоть я и не любительница ходить по музеям и соборам.

Вот так штука! Я заинтересовалась такой седой древностью, как «Потерянный рай» Ми?льтона. Да ещё и льежской скульптурой Люцифера. А всё – Егор.

И вот через неделю я с родителями уже в Брюсселе, а через три дня собираемся в Льеж, как я и договорилась с Егором.

Из номера гостиницы общаюсь с Егором по скайпу. Он прилетит в Льеж чуть позже. Задержали какие-то дела, и он пока еще в России. Мама, сидящая со мной рядом, заглянула в монитор, и в момент, пока Егор ушёл за своей записной книжкой, шутит:

– Ухажер, что ли, новый?

Я смеюсь. Ну никак не могу представить Егора в роли «ухажера». Слишком уж он странен и невзрачен, хоть и неплохой человек.

Во время сеанса скайпа краем глаза можно углядеть тесную кухоньку типовой пятиэтажки, где обретается Егор… Мельком замечаю даже его мама?н. Пожухлую женщину с лицом-квашнёй, хотя и не толстая. Скорее, даже худая.

Папа мой, сидящий неподалёку, тоже цепко всматривается в обстановку этой кухни. Он у нас человек практический, смотрит на всё и будто прикидывает что-то в уме. Он, проглотив тарталетку с осетриной и лимоном, запив это сухим белым вином и довольно крякнув, про себя прозорливо отмечает какие-то признаки отсутствия отца в доме Егора. Едва я отключила связь, папа тут же выкладывает нам свои наблюдения о неполной семье моего приятеля, отмечает некачественный кухонный гарнитур из местного магазина хозтоваров. И, наконец, высказывается полувопросом-полуутверждением: