Фейрум

Вит позвонил врачу – заведующему отделением в клинике, куда Липа водила ее на прием. Надежда оставалась: при должном уходе больные могли прожить еще пять, а то и десять лет. Сама мутация неизлечима, но таблетки притупляли симптомы. Это все, для чего они годились, – смягчить депрессию, чтобы пациенты не думали о суициде.

Вместо этого думала Липа. Каждое утро, каждый вечер. Она спала рядом с мамой, прислушиваясь к каждому вздоху и непроизвольному стону. Не могла иначе. Потому что они были только вдвоем – мама и Липка. Всегда. А теперь она не знала, чего ожидать.

И сколько еще.

Прошлую ночь – впервые за последний месяц – она провела в тишине, глупо пялясь в потолок. Только под утро Липе удалось ненадолго задремать. Спустя полчаса она вскочила, но проверять было некого: соседняя кровать застелена, Вит спал на диване за стенкой.

Не сумев больше заснуть, она стояла на пороге и слушала его размеренное дыхание. Это было так правильно, так успокаивающе и в то же время странно. Липа не могла расслабиться и приучить себя думать о хорошем. Им пришлось уехать из Бранова: Вит не мог оставить дом надолго.

Здесь дышалось иначе. Липа забыла, каково это: после смерти деда она ни разу не была на острове.

Вит бросил музыку, чтобы подарить этому месту – и себе – новую жизнь. Иначе всё было бы напрасно. Волшебство бы рассеялось, и магия острова погасла, сверкнув на прощание росчерком звезды.

– Мы уже близко.

– Добрались до камней?

– Да.

Они отчего-то говорили шепотом, и Липе это нравилось.

Это означало, что рубеж почти пройден: они у Стоячих Камней. Змеевы зубы – так называли валуны на острове.

– Достану?

– Если постараешься. Справа. Еще чуть-чуть.

Она протянула руку и кончиками пальцев дотронулась до гладкого бока валуна, нагретого за день солнцем. Это был своего рода ритуал: прикосновение к камню, как и к поверхности воды, дарило особое чувство – будто озеро отдавало ей частичку волшебства, признавало Липу своей и позволяло остаться.

Она сомневалась, что после стольких лет получит разрешение, но, видимо, озеро было не против. Камень отозвался влажным теплом на коже, и Липа улыбнулась.

– Скажешь, когда открывать.

– Теперь можно. Мы почти дома.

До суши оставалась сотня метров, однако пролив, отделявший остров от «большой земли», где лежали рассыпанные по холмам деревни и дачные поселки, они уже преодолели.

Остров всегда был особенным – слишком маленьким для хутора и слишком красивым для того, чтобы оставаться необитаемым. Он признавал только одного хозяина. Поколения сменяли друг друга, и остров привыкал к новым владельцам: наверняка успел привязаться к Виту. Может, и Липу полюбит, если она переедет насовсем.

Строить планы – сложнее всего. Впереди у Липы поступление в университет, а дальше она не загадывала. Кто знает, что случится до осени.

В первые дни июня лето кажется долгим – целая жизнь, наполненная солнцем, искрами на водной глади и запахом земляники. И жизнь эта начиналась прямо здесь. Сегодня. Сейчас.

Когда лодка мягко стукнулась о берег, Вит спрыгнул в воду и протянул племяннице ладонь, помогая сойти на землю.

– Осторожно, тут грязь после вчерашнего дождя, не испачкайся.

– Ай! – Она прыгнула как можно дальше. Качнулась, но устояла, схватившись за сильную руку. – Да тут галоши нужны! Зря надела босоножки.

– Это точно. Ничего, привыкнешь. Подержи рюкзак, сейчас возьму.

Протащив лодку чуть дальше, он привязал ее к колышку и догнал Липу.

– Я сама, он легкий.

– Не спорь, Малёк. Что скажет мама, если узнает, как ты тяжести носишь? – Он осекся на полуслове. – Прости. Мы ведь справимся, да? Ты и я?

Он протянул ей три сложенных пальца, и Липа ответила тем же. Она больше не улыбалась.

– Ты и я, – отозвалась она негромко.

Теперь только так, а хорошо это или плохо – покажет время. Все менялось, рано или поздно. Только остров оставался прежним, словно застывший слепок.

Оставшуюся дорогу до дома молчали.

Вокруг хватало звуков и без болтовни. Все, что они могли и хотели сказать друг другу, было сказано в стенах двухкомнатной квартиры на Речном проспекте в Бранове.

Липа шагала быстро, подстраиваясь под длинноногого Вита. Идти приходилось друг за другом: тропинка, уводившая вверх на холм, была слишком узкой. По обе стороны цвела жимолость. Чуть дальше, за низкой деревянной изгородью, виднелись кусты малины и черной смородины. У дальнего берега, в низине, близко к заводи, где стоячая вода напоминала болотце, разрослась ежевика.

Солнце уходило за скалистую гряду; лягушки хохотали нестройным хором. Над ухом звенели комары. День казался долгим. Дорога вымотала, и Липе хотелось поскорее лечь в постель, перекусив чем-нибудь на скорую руку, чтобы унять голод. Завтра все станет иным, потому что с ясной головой смотришь на мир другими глазами. Утром хочется жить – об этом Липа знала не понаслышке.

Впереди показался дом. Невысокий, крепкий, с четырехскатной крышей: беленые стены кое-где облупились, ставни распахнуты, окошко в мансарде приоткрыто – именно там, под самым сводом, находилось укромное место Липы, заполненное детскими вещами и игрушками. Она гадала, что же найдет внутри: прошло без малого шесть лет, и память не давала подсказок.

– Добро пожаловать домой! – Вит обернулся, торжественно повысив голос. И добавил уже тише, с хитринкой в глазах: – С возращением, Малёк.

* * *

Половица приветственно скрипнула, когда Липа шагнула в сени. В доме было прохладно. Пахло ландышами и чем-то терпким, но приятным. При дедушке в доме витал аромат табака, пропитывающий все вокруг.

– Чайник поставь, я сейчас.

Липа слышала, как Вит зашагал по лестнице – пошел относить ее рюкзак.

– Ну, здравствуй… те… – чуть подумав, она добавила этот короткий, но важный слог, здороваясь так со всем, что ее окружало. Не мытой давно плитой, пузатым чайником, носик которого засвистел спустя пару минут, деревянными стульями и длинной, почти до пола, расшитой скатертью. Маленькая кухня была сердцем дома: именно здесь находилась печь. Летом она, конечно, без надобности, но зимой… Гостья не рискнула бы лечь в мансарде, чтобы не стучать зубами под двумя одеялами. Зимой с моря приходила непогода, и тучи разбивались о горную цепь, принося с собой град и пургу.

Пока она хозяйничала в кухне, Вит затопил баню, а после ушел во двор: разговор за чаем не клеился. Липа принялась за посуду и застыла с чашкой в руке. По воде растекалось густое черное пятно, будто кто-то пролил чернила.

– Ви-ит!

Пришлось позвать три раза, прежде чем он услышал.

– Ты чего кричишь?

– Это что такое?

Черное пятно в тусклом свете единственной лампы казалось блестящим, а в глубине словно плавали искорки. Зеленоватые, крошечные огоньки. Липа моргнула. Наверное, показалось.

– Ты где воду брала?