Четырнадцать дней непогоды

* * *

Особняк Салтыкова на Дворцовой набережной, принадлежавший австрийскому посольству, одной стороною выходил прямо на Марсово поле. И сейчас там собралось такое множество карет, что широкая лестница и весь южный фасад дома были необыкновенно ярко освещены десятками двойных фонарей

Хозяйки двух родственных салонов, как называли их гости, – жена австрийского посланника графиня Фикельмон и ее мать, Елизавета Михайловна Хитрово, сегодня собрались в одной просторной зале второго этажа, устроив праздник в честь наступившего нового года.

Графиня Дарья Федоровна приветствовала Вяземского, несколько дней назад приехавшего из Москвы; первый разговор друзей после долгой разлуки был столь оживлен и продолжителен, что прием гостей взяли на себя Елизавета Михайловна и ее старшая дочь, Екатерина Тизенгаузен.

– Госпожа Хитрово – дочь Кутузова, – услышала голос мужа Евдокия, глядевшая по сторонам.

Еще не все гости собрались, а она уже была утомлена непривычной обстановкой шумного великолепия, ловкого обращения, и любопытными взглядами, то и дело посылаемыми в ее сторону. Голова болела от туго стянутых в высокую прическу волос, платье казалось невыносимо тесным, украшения тяготили, а в глазах уже начинало рябить от непрестанного мелькания лиц и нарядов.

– Михаила Илларионовича? – Евдокия удивленно подняла глаза, отчаявшись отыскать Одоевского в движущейся толпе.

– Конечно. Много ли Кутузовых? – нетерпеливо отвечал Павел – пойдем, я должен представить тебя.

Евдокия, неумело двигаясь в бальном наряде, ускорила шаг, чтобы успевать за мужем.

– Павел Сергеевич, как я рада, – поднялась им навстречу Елизавета Михайловна.

Евдокия взглянула на нее. Невысокая полноватая женщина, возраста примерно ее родителей, одета не по летам смело – открытые пышные плечи, невольно привлекающие взгляд. В лице ее было что-то сразу располагающее к себе.

– Елизавета Михайловна, позвольте представить вам мою супругу, княгиню Евдокию Николаевну Муранову, – произнес Павел.

– Как же я счастлива видеть вас, – улыбнулась Хитрово, так же разглядывая Евдокию, и протянула руку ей, неловко склонившейся в реверансе, – отчего же вы, князь, так долго таили от нас свою очаровательную супругу?

Павел хотел было что-то отвечать, но к ним подошла хозяйка дома об руку с Вяземским.

– Петр Андреевич, – обратилась к подошедшему гостю Елизавета Михайловна – позвольте представить: князь и княгиня Мурановы – князь Вяземский.

Евдокия протянула руку и кивнула. Ей улыбалось приветливое лицо с мелкими и не совсем правильными чертами, но замечательно умными глазами, глядящими из-за поблескивающих стеклышек очков. В лице этом за обыкновенною любезностью едва уловимо проглядывала какая-то ироническая усмешка, ни на кого не направленная.

– Петр Андреевич, как же я рада, – не скрывая восхищения в голосе, проговорила Евдокия.

– Моя жена очень любит ваши стихи, – счел необходимым пояснить Павел.

– Maman, кажется, все собрались – пора открывать танцы, – обратилась к Елизавете Михайловне дочь.

Павел поспешил представить жену и ей – Евдокия подала руку графине. Разглядывая ее, она заметила какое-то неуловимое, но безусловное сходство Дарьи Федоровны с ее прославленным дедом.

– Ты права, Долли (так все называли графиню) – пора начинать – сказала Хитрово и подала знак оркестру. Общество отвлеклось от разговоров, собравшиеся кружки разошлись, и начали составляться пары. Павел, ничего не говоря, отпустил руку жены и подошел к хозяйке дома.

– Князь, вы составите пару Евдокии Николаевне? – улыбнулась Вяземскому графиня Долли и, об руку с Павлом, направилась к центру залы. Петр Андреевич с поклоном подошел к недоумевающей Евдокии и подал ей руку.

– Вы чем-то удивлены? – спросил он.

– Признаться, да, – ответила она, чувствуя, что это удивление написано у нее на лице, – я впервые на столичном балу, князь.

– И, вероятно, ваш супруг по рассеянности не разъяснил вам всех тонкостей бального этикета, – улыбнулся Вяземский, и его небольшие глаза стали еще меньше. Но это только придало добродушия выражению его лица. – Дело в том, что в польском супруги никогда не танцуют вместе – moveton! – почти рассмеялся Вяземский, приближаясь под руку с Евдокией к веренице выстраивающихся пар, и ей показалось, что в голосе его прозвучала насмешка вовсе не над ее неловкостью, а над танцевальными правилами – видимо, ему они тоже казались нелепыми. Это еще сильнее расположило Евдокию к Петру Андреевичу, и она почти забыла о своем смущении, когда она заняли место в пестрой шеренге. Вскоре раздались первые аккорды полонеза.

Неторопливый и чинный танец позволял свободно беседовать, и Евдокия решила воспользоваться этой возможностью: под ободряющим взглядом Вяземского ее первая восторженная растерянность сменилась обыкновенным интересом к любимому поэту.

– Петр Андреевич, – все еще несмело начала она – в «Северных цветах» на нынешний год… – Вяземский выжидающе улыбался, и Евдокия немного оробела – спасибо за чудесные стихи:

«Как ночи сон мир видимый объемлет,

И бодрствует то, что не наше в нас,

Что жизнь души, – а жизнь земная дремлет…»

– Евдокия Николаевна, – шутливым тоном начал Вяземский – вы верно заметили самое слабое место в моем стихотворении.

Евдокия почувствовала, как вновь ее одолевает смущение.

– Что вы, Петр Андреевич, я вовсе не это имела в виду.... напротив, по-моему, это одни из лучших строк.

В ее голосе было столько искренности и неподдельного восхищения, что, вновь подняв на Евдокию посерьезневший взгляд, Вяземский уже другим тоном проговорил:

– Я очень рад вашему вниманию, княгиня. Даже неожиданно: едва опубликовал стихотворение, а его уже цитируют наизусть. А что еще вам показалось интересным в «Северных цветах»?

– «Моцарт и Сальери», несомненно. Пушкин поражает, как всегда.

– Пушкин остается верен себе, – проговорил Вяземский. А новеллу о Пиранези князя Одоевского вы читали?

– Князя Одоевского, – невольно повторила Евдокия, чувствуя, как меняется ее голос.

– Вы удивлены? Конечно, там же нет его имени, – так истолковал ее замешательство Вяземский, – да, автор новеллы – Владимир Федорович. А вот и он сам. Проследив за направлением взгляда князя, Евдокия вдруг заметила совсем близко от себя Владимира, танцующего с Хитрово. Еще в начале танца он отыскал глазами Евдокию, но не мог открыто глядеть на нее, поддерживая беседу, что с обыкновенною живостью вела Елизавета Михайловна.

– Спасибо вам, князь, – поспешила перевести взгляд Евдокия – теперь я знаю, кто автор новеллы, произведшей на меня впечатление.

– Тогда разрешите, я представлю вас князю?

– Нет-нет, Петр Андреевич, благодарю вас, мы знакомы, – сбивчиво отвечала Евдокия.

* * *

«Вальс, господа!». Едва разошедшиеся по залу гости вновь оживились, особенно молодежь, предпочитавшая вальсы за то, что старшее поколение называло в них излишнею вольностью. Пары мигом составились и закружились, как только раздались первые аккорды. Но среди обыкновенной легкости и непринужденности этого танца нашлись те, кто прямо или украдкою, но с одинаковым изумлением взглядывал на чету Одоевских, впервые на памяти общества принимавших участие в вальсе. В центре внимания оказались немного смущенный Владимир, который знал, для чего сейчас переносит все это, и гордая, сияющая Ольга Степановна, уверенная, что муж образумился, внемля ее уговорам. В круге всеобщего интереса долгий и многозначительный взгляд Евдокии в сторону этой пары не мог показаться предосудительным. Владимир встретил и понял его, прочтя нежность и благодарность, которые оказались сильнее тяжкого любопытства толпы и вселили в него безотчетную надежду на счастье.

II

Необыкновенное оживление с самого утра царило в Зимнем дворце. Придворные служащие суетились по коридорам и лестницам: одни спешили на кухню, где вовсю уже готовился праздничный обед, другие – к Большой церкви.

Утро одиннадцатого января было серым и пасмурным; давно рассвело, но ни одного солнечного луча не проникало сквозь витражные окна придворного собора. И тем прекраснее гляделось его убранство в освещении многих тысяч свечей, что горели в огромных раззолоченных люстрах и различных подсвечниках.

Хор придворных певчих, духовник и протодиакон в парадных облачениях – все были готовы. Вскоре начали подходить и гости – тот небольшой круг приглашенных, что собрался присутствовать на церемонии бракосочетания Александры Россети и Николая Смирнова. И жених, и невеста давно остались без родителей, потому среди гостей были, в основном, их друзья и знакомые.

Приглашенные со стороны Россети легко отыскали друг друга: Вяземский улыбнулся старому другу Жуковскому, которого видел впервые после долгой разлуки, тот, в свою очередь, приветливо кивнул Евдокии. Она стояла подле мужа, как на всякое официальное торжество, приглашенная вместе с ним, и разглядывала гостей. Несколько незнакомых лиц – вероятно, друзья Смирнова. Наталья Николаевна Пушкина как всегда выделяется своим ростом и красотою, подле нее – Александр Сергеевич с обыкновенною живостью быстрых глаз. А рядом… Евдокия опустила глаза, чтобы скрыть удивление: такою неожиданностью было для нее увидеть здесь Ольгу Степановну. Она боялась смотреть прямо на нее, но позади стоял Жуковский, и Евдокия невольно искала поддержки в его добрых черных глазах. Рядом с княгиней – мужчина в камер-юнкерском мундире, лица не видно – отвернулся. «Не может быть, чтобы она приехала одна, хотя я не знала о том, что ее вообще пригласили».

«Владимир Федорович, – Жуковский тронул князя за плечо – поглядите туда, вас Петр Александрович приветствует», – произнес он и указал взглядом на противоположную сторону залы, отделенную длинной ковровой дорожкой. Одоевский кивнул Плетневу, взгляд его скользнул чуть в сторону. «Почему я не знала, что он камер-юнкер?» – была первая мысль Евдокии, прежде чем ее охватил радостный порыв такой силы, что пришлось поднять голову наверх, будто разглядывая потолок храма. Ни Владимир, ни она не ожидали увидеться здесь. За приглашением для подруги, муж которой не имел придворного чина, Россети обращалась к императору особо, и Евдокия получила его лишь накануне вечером, не успев дать об этом знать Одоевскому. По-прежнему изучая роспись на потолке собора, она чувствовала на себе взгляд Владимира и такое знакомое смешение отчаяния и радости.