Я остаюсь

Франция тогда казалась мне землей обетованной, поэтому я пообещала Жульену подумать.

Вести уроки английского – серьезное дело. Я не представляла себе, с чего начну. Ну, положим, найду я детские игры и книжки на английском, чтобы хоть как-то провести первый урок… Но где взять учеников?

Я напечатала объявление «английский для детей и взрослых», написала свой номер телефона и достала клей. Идти клеить днем мне было стыдно и страшно, поэтому я вышла с утра пораньше. Спустя какое-то время я заметила, что за мной ходят дворники и срывают мои бумажки. Я решила, что это дурацкая затея и никто их все равно не увидит, отчаялась и прекратила попытки.

Но на следующий день раздался звонок. Наши соседи с шестого этажа увидели объявление и интересовались ценами на занятия. Я сжалась от ужаса, выдохнула и назвала сумму в 250 рублей за урок. Пришла к ним домой, провела занятие и, к моему удивлению, они спросили, смогу ли я приходить к ним каждый вторник и четверг. Я немедленно согласилась. Так, один за другим, у меня появились первые ученики.

Я учила всех подряд, без разбору. Брала учебники и старалась выжать из них максимум интересных вещей. Ведь каждый урок должен напоминать хорошее кино или постановку в театре. Я старательно надевала маску актера, разучивала и репетировала свою роль. Мне нужно было быть на высоте! Самому маленькому моему ученику – два с половиной года, самой старшей – тридцать пять. Во время урока люди делились со мной самыми сокровенными мыслями, переживаниями, тайнами. И я интуитивно чувствовала, что могу сделать для каждого из них. Мне не хватало опыта, но я решила делать максимум. Помогала, поддерживала, подбадривала. Я быстро привязывалась к ученикам – они становились моей семьей. И переживала за них, как за себя.

Занятия в университете продолжались. Но мы по-прежнему не учили ничего полезного. Самая дельная «лекция» за всю историю моего обучения длилась несколько секунд и состояла из четырех слов. Дело было так. На третьем курсе я подалась заниматься компьютерными исследованиями невербальной коммуникации. Нам дали абсолютно непонятное и бессмысленное, как мне казалось, задание. Нужно было просмотреть видео, записанное скрытой камерой во время пересдачи одного сложного экзамена, и разметить его в соответствии со знаками невербальной коммуникации. Вся эта история казалась мне бредовой. Отсутствие интереса вызывало раздражение. Я долго билась, а потом решила просто пойти к преподавателю и выложить карты на стол – мол, не умею, не могу, не понимаю, мне скучно, поэтому это занятие не для меня. Но он не дал мне закончить, улыбнулся и ответил: «Мы все здесь учимся». А потом объяснил, как продолжать работу над проектом.

Эта фраза запала мне в душу и здорово вылечила от синдрома перфекциониста. Раньше сомнения разъедали меня изнутри: «а что, если я не смогу?». Позже я узнала о законе больших чисел: если попытаться много раз, рано или поздно все получиться.

Урок 2. Уехать нельзя остаться

Мне было восемнадцать лет, у меня – любимая работа, учеба в престижном вузе в центре Москвы, замечательный молодой человек и мечта жизни – отправиться в путешествие в Америку. Америка превратилась для меня в ключевую точку, мне казалось, что там все иначе.

Помню, как по утрам, просыпаясь на своем стареньком раскладном диване и поеживаясь от утреннего холода, смотрела сквозь ресницы на пробивающийся через занавески утренний свет. Чуяла носом запах кофе с кухни, он прекрасен. Я улыбалась: «Америка… Я поеду в Америку». Это прекрасная страна. Я так долго учила язык, потому что мне было интересно посмотреть, как там живут люди. Хотя бы краешком глаза взглянуть. Америка была чудом; я должна была увидеть эту страну.

Когда я впервые подавала документы на поездку, мне было все равно, куда ехать. Я спросила: «А что у вас есть?», и мне дали первый попавшийся вариант – Флорида. Сказали, что там океан и тепло, и есть хорошая работа в сфере развлечений. Помню, как девушка-менеджер проекта отвела меня в отдельную комнату и осторожно спросила: «Вы такая хрупкая, милая, как цветочек, а в Америке вы окажетесь совсем одна, и должны будете быть сильной. Вы уверены, что вам это нужно?» Я удивилась ее вопросу и сказала: «Ну конечно, мне нужно там быть. Я не вижу другого варианта».

Я сходила на несколько семинаров про Америку, но все, о чем нам рассказывали, пролетело мимо ушей. Потому что мне нужно было самой увидеть, понять, прочувствовать эту страну. Мне нужно было познакомиться с ней, так, как знакомишься с новым человеком. Все остальное не имело значение. У меня в голове был образ страны, в которой все можно. Слово «нельзя» там просто не существовало. Там жили люди, которые легко говорили на языке, который я учила всю жизнь. Там все было, как в кино.

Мы летели в самолете, и стюардесса учила всех желающих жизни. Она рассказала, какой впервые увидела Америку сама. И эта Америка была какой-то другой, не такой, какой мне привычно было ее представлять. Я любила думать о свободе, просторах, о каких-то сумасшедших приключениях. Раз их снимали в кино, значит, они обязательно должны быть. А стюардесса говорила о том, как удачно выходили замуж ее знакомые, заключая фиктивные браки. Слушать это было так же противно, как пошлые анекдоты на детском утреннике. Я ехала на встречу с мечтой, а они пытались все испортить. Но я решила, что смогу это пережить. Потому что там, в Америке, все будет именно так, как я мечтала. И никак иначе. Там на улицах все должно быть как в фильмах, которые я засмотрела до дыр. С Америкой у меня ассоциировались настоящие вещи. Например, там были настоящие Барби, а не дешевые куклы-раскраски с пустыми глазами. Настоящие джинсы и одежда. Так оно и было.

Я проработала в Штатах 3 месяца и вернулась со сгоревшими волосами, лишними килограммами и мечтой никогда не жить в России. Я так привыкла общаться на английском, что русскоязычная среда меня убивала. Мне было невыносимо находиться среди русских, слушать русскую речь. Я ходила одна в кафе, на утренние сеансы в кино, смотрела на людей вокруг и поняла, что Москва как-то жила без меня и я ей совершенно не нужна.

А еще, я хотела быть свободной. Наверное, свободу начинаешь ощущать каждый раз, как только минуешь паспортный контроль. Суровый таможенник на границе ставит очередную печать и тяжело смотрит исподлобья. Когда-то я даже хотела купить обложку, на которой изображен воздушный шар, счастливый человек и бессовестно-радостная надпись «Прощайте, неудачники!» Понятно одно: ты уже не в России (хотя вроде бы и в ней).

А может быть, чувство облегчения появляется позже? Если ты летишь российской авиалинией, до свободы тебе еще несколько часов перелета. Свободу чувствуешь, когда видишь самого первого человека, встречающего тебя возле «кишки», ведущей наружу. Он стоит, безмятежный, в своей зеленой жилетке и специальных наушниках, у него нерусское лицо, и он говорит о чем-то с коллегой, тоже совершенно непривычной внешности. Они совсем другие, как инопланетяне. Ты смотришь на них и понимаешь – это не Россия. И радостно выдыхаешь: ты вырвался.

Почему каждый раз меня охватывал такой страх, что я не вырвусь? Вот сижу я уже в салоне. И вдруг по громкоговорителю объявляют мое имя и фамилию, на всякий случай на двух языках, и просят срочно покинуть самолет. А дальше берут «под белы рученьки» и ведут в отделение полиции. Там меня обвиняют в том, что я – преступница, потому, что думаю, что там жить хорошо. Я не люблю Родину! Вся эта зимняя слякоть, шатающийся рубль, политика, вечно недовольный всем русский Фейсбук, грязь с октября по апрель, все это для меня – тяжелое прошлое, все это – нелепо, я хочу уехать и начать новую жизнь. Я – предатель, потому что мой «лучший город на Земле» – это не Москва.

Как это смешно – остаться в России, потому что тебе здесь плохо. Мой папа всегда говорит, что под нагрузкой человек растет. В Америке я почувствовала свободу, но не почувствовала нагрузку. В Москве я не могла быть кем угодно и когда угодно. Быть с кем угодно. Здесь не было той свободы общения, которую может дать только английский язык. Быть свободным можно по-разному, но у меня нет другого опыта, кроме как быть свободной в Америке.

*******

Я продолжала с удвоенным упорством учить людей английскому языку и решила собрать потенциальных учеников, чтобы рассказать им о новом интенсивном курсе, который я придумала. Взяла в аренду помещение в тайм-кафе и позвала всех друзей, а еще сделала анонсы в соцсетях. Кто-то обязательно должен прийти. Но никто не пришел. Даже мои друзья, клятвенно обещавшие присутствовать, были заняты чем-то другим. Я смертельно обиделась, но постаралась не показывать виду. Моя подруга рассказала мне о том, что на концерт The Beatles сначала тоже никто не приходил, поэтому они играли только для своих. Но мне стало казаться, что все потеряно. В тот момент я твердо решила, что уеду за границу. Мои таланты в России никому не нужны, а там… Кто знает, там я вполне могу пригодиться. С тех пор, как я вернулась из Америки, у меня появилась цель – найти смысл жизни. Но пока я живу в России, этого смысла у меня нет. В моей стране интеллигенцию годами вырезали и не давали жить. Я жаждала свободы и хотела найти ее в другом месте. Я не видела ни одной причины жить в России и мечтала уехать отсюда как можно скорее. Я нашла десятки доводов, почему оставаться здесь небезопасно. Я боялась выходить на улицу, боялась людей в транспорте. Мне сложно было общаться с незнакомыми людьми.

А еще я чувствовала отчаяние – от того, что не вышло просто так взять и уехать. Приглашений из-за границы не поступало. И уехать я не могла. Нужно было хотя бы накопить на учебу. А пока я думала, как можно остаться в стране, где такая зима?! Где – электрички?! Я ездила по утрам преподавать английский к 7 утра из подмосковного городка. В электричках ко мне постоянно приставали какие-то люди, я писала об этом душещипательные посты в ЖЖ и мне казалось, что я – несчастный, беззащитный человек. И кто-то сильный, прекрасный и, разумеется, нерусский должен приехать и спасти меня.

********

Я долго думала, как мне уехать и решила, что на Америке свет клином не сошелся и можно попытать судьбу в Испании. Так следующим летом я оказалась на ресепшн испанского отеля.

Когда мы с подругой-однокурсницей приехали в маленькую деревню на западе провинции Мурсия и нашли отель, в котором нам предстояло работать, оказалось, что нас там никто не ждал. Московская компания, взявшая с нас по 2 000 евро за «языковую практику и культурный обмен», никого не предупредила о нашем появлении.

Мы стояли на ресепшн и смотрели друг на друга – мы с Катей с одной стороны, двое испанцев лет сорока пяти – с другой.

– Que quieres? – буркнула женщина лет сорока пяти в форменной одежде и с небрежно прокрашенными черными волосами.

– Somos… estudiantes… – выдавила я после долгой паузы.

В принципе, моего испанского на большее и не хватило бы, но вдруг, в авральном режиме, ожили и полезли наружу слова, которые я так долго учила. Auydar – помогать, universidad – университет, aqui – тут… После мучительных переговоров нас приняли и отправили на десятый этаж отеля.

Кнопка с номером 10 на панели лифта отсутствовала. Оказалось, это был полуразрушенный этаж, на котором жили только сотрудники. Обстановка там напоминала гетто, как в «Бойцовском клубе», только без больших луж воды. Всюду валялись обломки раковин, старые матрасы, пружины и ковры. Все, что могло сломаться в отеле, или пришло в негодность, хранилось здесь. Мы жили в разрушающемся номере с видом на свалку и спали на старых кроватях с протертым бельем. Розетки искрили, пару раз я вышла из номера с ручкой от двери.

Меня отправили работать на ресепшн, а Катю – в анимацию. В мои обязанности входило регистрировать и выписывать гостей, отвечать на все дурацкие вопросы и представлять собой лицо отеля. В первый же день оказалось, что все, что я учила в русском университете на уроках испанского, на практике совершенно бесполезно.

Мне выдали форменную одежду: две пары брюк и белые рубашки с коротким рукавом. И если рубашки нашлись быстро, то с брюками пришлось помучиться: все они были или слишком длины или широки для меня. Наконец, мы нашли две пары синих pantalones[3 - Брюки (исп.)], и я пошла к себе в номер – еще раз померить.

На брюках, которые подошли мне по росту, стояли имена разных людей, которые носили их до меня. Они были написаны шариковой ручкой на подкладке: Хавьер, Хосе, Хорхе, Хуан. А еще на брюках была большая дырка, как раз в стратегически важном месте. Месье, возможно, Хосе или Хуан, слишком увлекся за обедом. О других вариантах возникновения прорехи в таком месте я предпочитала не знать. Я размышляла о людях, носивших эту форму до меня, а еще, о том, что в Америке мои спортивные шорты и футболки были абсолютно новыми…

Потом я пошла обратно и сказала единственную фразу, которая, как мне показалось, была в той ситуации к месту: Tengo la una en la ropa[4 - У меня есть одна на одежде (исп.)]. Я готова была поклясться, что в тетрадочках, которые я трудолюбиво вела в университете, эта фраза была написана именно так и никак иначе.

Женщины-портнихи, подбиравшие мне одежду, долго не могли понять, о чем я говорю. Но я хотела сначала достичь вербального взаимопонимания, а потом уже показать дыру. В конце концов, я потом сдалась.

– Ah, roto! esta ro-to![5 - Рваное! Оно порвано! (исп.)] – портниха говорила громко, медленно и внятно.

– Joder que rara es la rusa esa![6 - …, какая странная русская! (исп.)] – уже быстрее прокомментировала она своей коллеге.

И снова обратилась ко мне, как к душевнобольной:

– Da-me-lo![7 - Дай мне! (исп.)]

Так я поняла, что все, чему меня учили, мне никогда не понадобится, и окончательно разочаровалась в своем университете. Когда я занималась с учениками, мы всегда ставили цель заговорить и двигались к ней. В университете же мне давали гору мутной теории, которую невозможно было применить в жизни. Как-то мы целый год учили фразовые выражения и идиомы с преподавателем кубинцем. Как потом оказалось, эти самые выражения употребляются только на Кубе.

Мы с Катей приступили к работе. Я ни слова не понимала по-испански, поэтому все фразы, которые слышала в течение дня, просила записать на бумажке, сопровождала их простыми минималистичными рисунками и вешала на нашу подранную дверь в номере. Слова были повсюду. Я зазубривала наизусть интонации, сторонилась русских и упорно говорила только на испанском. За три месяца я убедилась, что могу спокойно прожить и без русского, и мне стоило огромных трудов в сентябре вернуться обратно в Москву.

*********

Если по возвращении из Америки мне было просто плохо, то после трех месяцев, проведенных в Испании, жизнь дома показалась совсем невыносимой. Я раздражалась на погоду (бывает здесь, вообще, когда-нибудь солнце?), людей (нигде ни слова по-испанки!), вечную бешеную московскую гонку (знает тут кто-нибудь, что такое размеренность?), постоянный негатив (в Испании все казались счастливыми, вопреки всем жизненным неурядицам). Но больше всего я злилась на университет. Я потратила два года, с утра до ночи изучая язык, и ничего из выученного не смогла применить на практике. Чему я, вообще, могла верить, если даже моя основная специальность не давала мне надежных знаний?!

Уроки нидерландского продолжались в режиме языковой пытки дважды в неделю. В сентябре на уроке наш мистер Валле (так звали обрусевшего экспата из Нидерландов, который вел у нас уроки) радостно сообщил, что у лучших студентов университета появилась возможность поехать учиться по обмену в Бельгию на полгода. Для этого нужно было показать самые высокие отметки по всем предметам, в особенности – по нидерландскому языку.

Я находилась в тупом депрессивном ступоре, и ничего, кроме слова «уехать», из сказанного толком не поняла. Быстрее, чем я сообразила что к чему, моя рука была в воздухе:

– Мистер Валле, ik… kom![8 - Я еду! (нидерл.)].

Правда, на этом мои познания в нидерландском заканчивались. Мистер Валле округлил глаза и сказал, что из нашей группы поедет кто угодно, но только не я. Учиться-то придется вместе с первокурсниками-бельгийцами, и все они говорят на нидерландском с рождения, и этот грант на то и грант, чтобы давать его сильным студентам.

Из сильных студентов желание ехать выразила только одна девочка. Остальные засомневались в уровне своих знаний. Все же учиться на нидерландском филфаке – это тебе не косить в русском универе. И списывать там нельзя, и самого слова «шпаргалка» в этом языке не существует.

Наглость – второе счастье. Наш университет хотя и предлагал культурный обмен, но понятия не имел, какие документы нам понадобятся. Чтобы перевести наши оценки в систему баллов нидерландского учебного заведения, нам пришлось придумывать и подделывать половину справок. Какие-то формулировки и печати стали открытием даже для нашего деканата. А я помню момент, когда выводила себе 75 баллов по японскому языку. Бельгийцы требовали знание хотя бы одного восточного языка, и я решила, что японский знает так мало людей, что меня не раскусят.

Наконец, мы сочинили все необходимые документы, подписали их, заверили у нотариуса и перевели на все требовавшиеся языки. К концу последней очереди оформления я сама уже верила во все, что было написано в моих бумагах. И меньше чем через месяц, уже в октябре 2010, мы оказались в Бельгии.

Как бы мне ни нравились Америка и Испания, Бельгию я внезапно полюбила всем сердцем. Здесь все было маленьким, аккуратным и по правилам. Тихо и безопасно. А погода похожа на московскую, только никогда не холодает ниже -5. Я купила безлимитный проездной на автобус, и за первые полтора месяца изъездила сотню деревень и городов.