Я остаюсь

В университете я взяла курсы по английской филологии (с британцами), испанской литературе (с испанцами), истории искусств (на нидерландском) и курсы нидерландского для иностранцев и приезжих.

И если на филологии и литературе я могла, по крайней мере, блеснуть умной фразой, то первые уроки истории искусств вызывали ступор. Сидишь в аудитории среди нескольких сотен человек и смотришь, как на экране проектора один за другим появляются картины Малевича, Кандинского и Пикассо. И тихо смеешься. Соседи отодвигаются подальше, считая тебя душевнобольной, а ты смеешься просто от ужаса перед происходящим: ты не понимаешь ни слова из того, что говорят. Вот действительно – ни слова на этом языке. Все, что ты можешь сделать – это только в отчаянии доедать третью плитку бельгийского шоколада. А через три месяца сдавать экзамен.

Я бесконечно ездила на велосипеде по городу и слушала речь людей, повторяя про себя новые словами. Иногда, возвращаясь домой с курсов или из гостей, я пыталась понять, на каком из четырех языков мне сейчас нужно думать, и не могла найти ответа.

Но все получилось. Или почти все. Мне удалось таки выучить историю искусств и получить даже больше баллов, чем большинство моих однокурсников. Я сдала экзамен на 15 баллов из 16 возможных, радостно рассказав о Микеланджело на нидерландском. Это казалось тогда настоящим чудом, ведь несколько месяцев назад я едва ли могла связать два слова. Правда, при этом я провалила английскую филологию и не все успела по испанской литературе. Но я сдала нидер! Теперь мне уже ничего не страшно!

Я училась в Генте 6 месяцев и все это время старалась там остаться. Я была готова делать любую, любую работу, лишь бы иметь возможность жить там и не возвращаться в Москву. Я начала искать место с октября, зная, что у меня есть срок до февраля месяца, пока действует студенческая виза. Я решила преподавать русский язык и повесила объявления в университете. Как оказалось, бельгийцы чрезвычайно способны к языкам. Исторически сложилось, что маленькая Бельгия была зажата между крупными соседями и не могла отвоевать свободу силой, поэтому ее жители с незапамятных времен научились договариваться со всеми своими соседями, причем на их родном языке. Например, мои соседи по квартире смотрели телевизор на английском, разговаривали по-нидерландски, читали французскую прессу и ругались на чистейшем немецком. Все это они делали, с легкостью перескакивая с языка на язык, и не делая при этом ошибок.

Поэтому мое тщедушное объявление об уроках русского языка не произвело ни на кого никакого впечатления. Я сделала пару попыток и отчаялась.

Тогда я стала ходить из кафе в кафе и просила принять меня на работу бариста или хотя бы официанткой на кассу. К моему удивлению, в Генте также не оказалось ни одного свободного места для русской студентки с базовыми знаниями нидерландского, несмотря на то, что я бравировала уверенным American English, хорошим castellano[9 - Кастильский язык официально признан государственным языком Испании. Кроме него, существуют еще каталанский, валенсийский, галисийский, баскский языки. Их официальный статус распространяется лишь на автономные области государства: Галисию, Страну Басков, Каталонию, Валенсию и Балеарские острова.] и даже пыталась вставлять в свою речь какие-то русские шутки. Я никому не была нужна в этой стране. И я снова вернулась в Россию.

Урок 3. Только ты… сам

И вот я по уши влюбилась в канадца. Мне казалось, что это лучшая история в моей жизни и он заберет меня из России, где мне точно не видать никакого будущего. В Канаде меня ждет совсем другая жизнь. Я стану другим человеком, и меня все поймут, примут и полюбят такой, какая я есть. Мне не нужно будет делать что-то великое, достаточно быть женой. Я рисовала в голове картины умиротворенного ничегонеделанья и представляла, как езжу за рулем мустанга. В тот момент я не могла решить, какого именно цвета должен быть мустанг, поэтому сидела в интернете и подбирала подходящий оттенок.

Мы с канадцем часами разговаривали по скайпу и пришли к выводу, что должны быть вместе. Сначала Санкт-Петербург, потом Париж и два десятка других европейских городов – наша единственная драма заключалась в том, что мы живем на разных концах света. Впрочем, это никак не мешало мне любить его, или утверждать, что люблю. Или любить придуманный мной образ, а не реального человека.

Любовь решала все мои проблемы. Мне больше не нужно думать о том, чего я хочу от жизни, мне достаточно возложить все это на моего мужчину, моего мужа, мою большую любовь. Тогда он будет отвечать за все, чего я добьюсь или не добьюсь. Я – девочка, я не хочу ни за что отвечать. Пусть это делает мужчина.

Home is whenever I’m with you[10 - Дом там, где ты (англ.)] – я убедила себя, что это простое условие счастья, напевая песню Эдварда Шарпа и его The Magnetic Zeroes. Быть счастливым только рядом с любимым человеком, и чувствовать себя постоянно, перманентно, глубоко и трагически несчастным в периоды его отсутствия в твоей жизни. Эти переживания давали возможность грустить и быть совершенно особенной. Когда тебя спрашивают, где твоя любовь, можно задумчиво закатывать глаза, вздыхать и говорить: «На другом конце света… но когда-нибудь мы обязательно будем вместе! Я в этом не сомневаюсь!»

Иметь романтический налет очень сексуально, сразу становишься недоступной и прекрасной. Люди начинают жалеть тебя и откровенно завидовать: твоя личная жизнь полна прекрасных и волнительных впечатлений, в то время как они успели уже сто раз переругаться по поводу выбора кухонной стенки для своей ипотеки в Кукуево на пятьсот лет вперед (с ежемесячной выплатной 16 999 за свое, между прочем, жилье в Москве, со сноской под звездочкой «в 20 км от МКАД»). Их, вероятно, тоже ждет сложная личная жизнь, в которой эта ипотека будет чуть ли ни определяющим фактором в вопросе о том, стоит ли оставаться вместе (конечно, стоит! одной зарплаты точно не хватит). Они скорбят от того, что эта ипотека у них есть, а я – от того, что у меня ее нет и нет даже шанса завести ее в ближайшем будущем. Они ругаются из-за того, кто будет выносить мусор и мыть тарелки в субботу утром, а я, зная, что через неделю мы расстанемся и не увидимся еще полгода, с трагическим выражением лица фантазирую о том, как мы с любимым будем жарить банановые блины и цитировать друг другу Ахматову на балконе дома у берега моря. (Кстати, для него Ахматова – такая же русская абракадабра, как и все остальное, а для меня – выстраданные строчки). Они мучаются от того, что их родители ненавидят друг друга, а я – из-за того, что наши никогда не встретятся.

Но несмотря на свой решительно-романтический настрой, я с удивлением отметила, что сам по себе канадец не приносил мне счастья, хотя старался: покупал мне пирожные в европейских столицах, скрепя сердце, сам платил за мою пиццу в ресторане и подарил мне электронную книжку, шампунь, маленькую стеклянную лису, ручку «молескин» и гору дорогих канадских открыток с многообещающими словами на каждый праздник, который мы встречали не вместе. Мой английский был если не на пике, то на подступах к нему, хотя мне все равно никак не удавалось перевести ему фразы вроде «кузькина мать». С ним я никогда не могла по-настоящему разозлиться, не могла высказаться, и если сначала это только радовало меня, то потом начало раздражать. И я потихоньку стала понимать: место, где нужно искать то самое счастье, – никак не другой человек, это – ты сам.

Мы с товарищем канадцем бродили по разным уголкам Европы и мечтали найти свой город, чтобы поселиться там. Мои мечты остаться в Генте плавно сменились фантазиями о жизни в Канаде.

*********

– Где родился там и пригодился, – учила меня мне сестра во время нашей очередной вылазки по магазинам – Погуляла и хватит, зачем ты рвешься в эту Канаду?

– Ну уж нет, – я упрямо пинала серым носком ботинка камешки. Мы ждем электричку – Ни разу не так. Я уеду в Канаду, и мне там будет хорошо. В Канаде не бывает электричек. Там не бывает преступлений.

– В Канаде вообще ничего не происходит.

– Вот-вот, там безопасно, понимаешь?

– Ты заметила, что ключевое слово ничего, а ты вечно ищешь приключения? Ты уверена, что тебе туда нужно?

– Ну конечно! – я была непреклонна.

Я узнавала себя в словах Эриха Мария Ремарка, который писал в своем романе «Ночь в Лиссабоне»: «Когда негде остановиться, когда нельзя иметь крова над головой, когда все время мчишься дальше. Существование эмигранта. Бытие индийского дервиша. Бытие современного человека. И знаешь, эмигрантов гораздо больше, чем думают. К их числу принадлежат иногда даже те, кто никогда не покидал своего угла»[11 - Э. М. Ремарк «Ночь в Лиссабоне»: http://loveread.ec/read_book.php?id=3326&p=16]. Я была каким-то мысленным эмигрантом: живя в России, я любила закрывать глаза и представлять, что я не здесь. А самым ужасным чувством было возвращение. Стоишь в очереди на рейс вместе с другими русскими там, в аэропорту, и с ужасом понимаешь, что Россия началась уже здесь. И даже если ты физически находишься еще в Бельгии или США, то эта самая аэропортовая очередь любезно напомнит тебе, откуда ты родом. Потому что в отличие от всех других национальностей, именно у русских в аэропорту за рубежом все плохо, и они не стесняются громко об этом рассказывать. Как в анекдоте: «Это твоя родина, сынок». Они не понимают объявлений на английском, уже устали от долгого ожидания, недовольны рейсом и погодой, они обгорели, простудились и, в конце концов, почти обижены на то, что срок действия их визы закончился. Они завидуют тем, кто только что приехал или просто здесь живет. Ведь вокруг по-прежнему ходят все те же испанцы или американцы, которые родились точно такими же, но куда свободнее, и им не нужно преодолевать все круги ада и переживать из-за того, что визу могут не дать. А возможно, очередь просто не хочет возвращаться в Россию? В нас до сих пор живет ощущение железного занавеса, который вот-вот захлопнется навсегда и мы больше никуда не поедем?

Я помню, как всякий раз мучительно было вынужденно стоять в этой русской очереди за рубежом пусть даже 15 минут и отвечать на вопросы соотечественников. Потому что я не хотела быть русской. Как бы ужасно это ни звучало.

Мучительным был и перелет обратно в Россию, чаще всего русской авиакомпанией, которая выдавала еду из России. Столкновение с первым кусочком влажного черного бородинского хлеба и комочками муки в бефстроганове могло повергнуть в уныние любого, даже самого эмоционально устойчивого человека. А дальше – московский аэропорт и дорога домой. Нужно сесть в машине на заднее сиденье и как можно быстрее привести себя в горизонтальное положение. Потому что иначе совсем невыносимо. Нужно закрыть глаза и представить себе, что ты не в России, чтобы не поднимать голову и не смотреть в окошко, за которым с вероятностью 95% лежит слякоть.

Причем погода в Москве бывает отвратительной вне зависимости от времени года, и это ее свойство регулярно обсуждается и подчеркивается всеми вокруг. Такое чувство, что все местные жители живут здесь первую неделю, даже если они ни разу в жизни не уезжали дальше Рязани. Погода продолжает нас поражать. Летом предметом недоумения становится холод или жара, обсуждается недавний град, прошедший по соседству. Зимой все удивляются, что начало рано темнеть. И все, все круглогодично болеют и пересказывают со смаком детали своего бедствия: какие перепады давления у кого случались, или как «у нас на работе болеет весь отдел, как бы самому не свалиться».

При этом я не знаю другой такой культуры, где разговоры о болезнях были бы так же популярны. Из трех стран, в которых я прожила в общей сложности год, нигде не говорили о погоде и болезнях так часто. Американцы постоянно пересказывают бейсбольные события и какие-то радостные новости о своих успехах, особенно на работе (даже если сами плотно сидят на антидепрессантах и гормональных препаратах). Испанцы часами готовы заворачивать тебе самокрутки, потягивая ставшим уже теплым и оттого даже каким-то оптимистичным пиво, и рассказывать о еде, в частности, о том, как вкусно они поели каракатиц в маленькой севильской таверне году этак в девяносто четвертом вместе с четвертым двоюродным братом Хосе. Бельгийцы возводят в ранг идола труднопереводимое на русский gezellig (уютный), и готовы бесконечно говорить обо всем, что так или иначе может быть связано с созданием уюта (сняли уютную квартирку; сделали камин; заказали вкуснейшее вино). В их местности большую часть года так тускло и мокро, что они спасаются оптимизмом и максимальным развитием темы gezellig.

Несколько месяцев или даже две недели, проведенные заграницей, производят сильнейшее впечатление. Вернувшись домой, ты просыпаешься по утрам, открываешь глаза, видишь совершенно русскую действительность, и в голове появляются странные мысли: если тебе снятся сны про ту страну, почему ты просыпаешься все равно в этой? И та местность кажется настолько прекрасной, что ты решаешь, что она тебе, конечно же, приснилась.

Так прошло еще два года. Два года мечтаний о том, как я уеду отсюда подальше.

**********

Когда очень сильно любишь, даже идешь в одиночку в ЗАГС. Я не смогла дозвониться до них, пришлось довериться автоответчику, который сообщил мне, что любые консультации, особенно по поводу брака с иностранцами, можно получить только на месте. Поэтому я собралась и поехала навстречу своему счастью. На улице стояла жара под 30 градусов, в уши и нос забивался тополиный пух. Я шла от метро, вынимая из носа пушинки, и разглядывала парочки, состоящие в основном из счастливых русских девушек и смущенно-радостных иностранцев из всех стран мира. Даже чурбаны женихов выглядели смущенными.

Я все же потерялась и спросила у какой-то женщины, как пройти в ЗАГС. Она показала мне дорогу и радостно спросила, когда у меня свадьба. Я и сама хотела бы дать ответ на этот вопрос, да вот, не знаю.

Некоторые едут на собственную свадьбу на метро, другие приезжают на длинных традиционных лимузинах со светомузыкой и дешевым шампанским, от которого хочется чихать и бросить пить. Но все выглядят счастливыми, мужчины чуть меньше, зато женского счастья хватает на всех с лихвой.

Я зашла в большой зал, украшенный золотом и красными ковровыми дорожками. Там даже пахло торжественной парчой. Толпы чьих-то родственников ходили туда-сюда. Я шла по коридорам, пропуская накрашенных невест, с которых от жары стекал тональный крем и отклеивались ресницы. Наконец, я нашла небольшую комнатку с загибающимся линолеумом, на котором были видны следы убитых тараканов.

– Добрый день, я хочу выйти замуж за иностранца, – робко сказала я, зацепившись за отошедший линолеум.

– Откуда ваш будущий супруг? – слегка пафосно спросил сотрудник ЗАГСа.

– Из Канады.

– А вы неплохо разбираетесь! Хороший выбор! Социальное обеспечение на высоте. Пенсии достойные. Климат похож на наш. Есть хорошее русское сообщество. Вы там быстро освоитесь, – я слышу в его голосе нескрываемую зависть. Кажется, он бы и сам женился на моем канадце.

Мне становится противно. Я убедила себя, что выбрала канадца по любви, а меня сразу вывели на чистую воду и рассказали о том, что я выбрала его по стране происхождения. Исходя из принципа «не-Россия, но чтобы у меня была там возможность жить там как в России, только лучше». Сотрудник ЗАГСа смотрел на меня пустыми глазами, и в его взгляде сквозила ненависть: «Ты уедешь, а я останусь».

Я выслушала все указания, отсканировала документы и отправила их по электронной почте своему фиансе. Потом приступила к следующему шагу и нашла платье: шестиметровый шлейф, белый корсет и французские кружева. Фату делали на заказ. Я взяла сразу 6 метров.

Я казалась себе странной в длинном свадебном платье, но, наверное, так и должно быть. Я несколько раз приезжала в салон, чтобы подогнать его по размеру. Владелица сладко улыбалась мне и услужливо спрашивала, где же мой жених. Я все так же вежливо отвечала, что он скоро приедет. Это же любовь, а когда любишь, идешь на все. Я придумала дату свадьбы, чтобы было не так стыдно смотреть ей в глаза, и сочинила текст для свадебных приглашений. Ночами я изучала красивые дома на берегу моря для медового месяца и высылала любимому скриншоты.

Я купила платье и ехала с ним домой на раздолбанном такси. У него трещал глушитель и мы постоянно подскакивали на кочках. За свадебный наряд я отдала свои последние деньги, все, что я копила на переезд куда-нибудь когда-нибудь, подальше от России и вечной зимы. Поймала себя на мысли о том, что не хочу рассказывать об этом таксисту, но ехать и молчать мне отчего-то было неудобно. Мне казалось, что если я замолчу, голос внутри меня закричит изо всех сил, и я на полной скорости выскочу из машины. Я только что поставила на кон все, что у меня было и отрезала все пути назад.

Наступил сентябрь. Я впервые не студентка и мне не нужно идти в университет. Я ждала своего канадца, который должен был забрать меня и увезти из этой страны. И меня немного напрягал тот факт, что я больше не учусь.

Когда мой суженый не приехал и попросил отложить свадьбу на пару месяцев, я убрала платье в коробку и отнесла ее в мамину спальню. В конце концов, оно не виновато. Это просто пара десятков кружев и сотня тысяч рублей. Платье здесь ни при чем.

Канадец – центр моего мира. Я убеждала себя в этом день за днем. Мне не нравилась мысль о том, что он нужен мне только для того, чтобы уехать. Я писала ему письма, он с энтузиазмом отвечал, цитировал классиков, присылал мотивирующую литературу и фотографии котят для умиления. Я верила ему и продолжала ненавязчиво спрашивать про свадьбу. Он уходил от ответа.

Тогда я решила отвлечься и еще больше работать. Ситуация со свадьбой напрягала меня невероятно, поэтому я набрала кучу учеников. В 8 утра у меня начиналось первое занятие на другом конце города. Я просыпалась в 5 часов, выстаивала под дождем очередь на маршруту, потом бежала, поскальзываясь, по мокрому железному мосту на электричку в 6-20. В дороге читала много художественной литературы, а с какого-то момента – еще и книги о саморазвитии и бизнесе.

Неожиданно для себя я подумала, что если не запишусь на какие-нибудь курсы, сойду с ума. В Фейсбуке выскочило объявление о приеме в бизнес-школу. С таким же успехом я могла бы пойти на курсы актерского мастерства, но решила идти именно в бизнес-школу, потому что это – что-то новенькое. К тому же, курс длился как раз два месяца. За это время мой канадец приедет и заберет меня из этой страны.

Я ходила на занятия, смотрела на успешные примеры разных бизнесов и на счастливых людей, которые утверждали, что зарабатывают сотни тысяч рублей в месяц. Со сцены они говорили о том, что возможно все, и называли неудачниками людей с моим доходом за репетиторство. Слушателей вынуждали выходить к микрофону по очереди и публично признаваться в своей несостоятельности.

Меня спросили, сколько я зарабатываю, и сообщили, что 75 тысяч в месяц – это не деньги. Дали совет снять помещение и открыть школу, но такая перспектива меня испугала, и я отказалась.

До этого момента я никогда не думала, что могу зарабатывать больше. Я вообще не думала о деньгах, они приходили и уходили сами. Мне было немного жаль потраченных на платье сбережений, но я держала подбородок высоко, продолжала писать своему жениху письма и носить кольцо на среднем пальце правой руки. Подруги считали дело решенным и уже провожали меня заграницу