Будь моим сыном

Мирослава быстро-быстро утвердительно затрясла головой:

– Да-да. Я понимаю, что это всё странно, но, поверьте, я очень хочу ему помочь.

– Если ты не врёшь, то ты, дочка, первая кому Стас открылся. Никогда никому слова не говорил, всё боялся, что в детдом заберут, – женщина присела на краешек табуретки. На глазах у неё выступили слёзы. – Значит, тебе поверил. А если поверил, ты знаешь то же самое, что и я. И что помочь мы ему не можем.

В глазах Клавдии Ивановны стояли слёзы. Они не текли, а просто стояли. И тоска, которая читалась в её глазах, как лупой приумножалась слезами.

Говорили женщины почему-то шёпотом. Но каждое слово этой милой сказочной бабушки врезалось в сердце Миры.

– … Он тогда учился во втором классе. Я выхожу на лестничную клетку мусор выбросить, а тут Стасик мне навстречу. Я у него спрашиваю, куда он собрался, а он отвечает, что в бассейн. Я подумала, может, хочет на секцию записаться, а он: «Нет, баб Клав, там по телевизору мультики идут каждый вечер». Ко мне он попроситься стеснялся. В тот день я окончательно решила его к себе забрать. Уговорила. Но толку-то: он два дня пожил, а потом всё равно к ней вернулся. Любит он её. Да так любит, как не каждый ребёнок умеёт, никогда не бросит и лучшей жизни не выберет.

Старушка промокнула уголком платка так и стоявшие слёзы.

Ещё немного посидев, Мира попрощалась и на всякий случай оставила номер телефона.

* * *

«Ну, почему так? Почему деньги на операции „звёздам“ собирают на Первом канале. А он, и так измученный, никому не нужен», – она часто рассуждала об этом. У неё даже были мысли обратиться за помощью в благотворительный фонд, объявить сбор средств. Но был бы скандал. Она понимала, что Стас перестанет ей доверять, поступи она так.

Пока она искала место для парковки, телефон, валявшийся на соседнем кресле, противно запиликал.

– Да, Анатолий Василич, – она сразу взяла трубку.

– Мир, слушай, я сейчас выезжаю к тебе за Стасом. Не знаю, что там у тебя происходит, но думаю, так будет лучше.

– Нет, подождите. Не надо этого делать, – она застеснялась. – Мы справимся. Вы и так много для нас делаете.

Мира понимала, что присутствие рядом со Стасом врача и мужчины – идеальный вариант, но ей всё равно было неудобно.

– Мир, сейчас вообще не до этого. Я не за советом звоню или твоим разрешением, я звоню предупредить, чтобы ты вещи его собрала. Ехать часов 6, ориентируйся.

– Но я не знаю, что сказать…

– Ничего не говори. Собирайтесь. Времени потом не будем, мы обратно сразу поедем.

Она повесила трубку и даже улыбнулась. Главное – Стас будет в надёжных руках.

Пассажирская дверь открылась, и он плюхнулся на пассажирское сиденье.

– Мир, ну, с кем можно столько трещать, питят раз тебе позвонил, – казалось, он доволен жизнью.

Мира наклонилась и чмокнула его в щёку. Со стороны Стас выглядел обычным подростком, у которого вся жизнь впереди. И только она знала, что времени у него мало и силы заканчиваются.

– Стас, – от напряжения голос охрип. – Мне нужно с тобой поговорить.

– Понятно, – он закатил глаза и снова улыбнулся. – Начинается.

– Послушай. Сегодня вечером тебе придётся уехать в Москву, на обследование, а оттуда, если всё будет хорошо, в Израиль – на операцию. Но… – Мирослава замялась. Она не хотела давать ему надежду, а в том, что её затея выгорит, она сомневалась, – но… это не точно. Про Израиль.

– Мир, я так и знал, что ты опять начнёшь. Ты достала уже. Я не поеду. И ты это знаешь. Не могу я её бросить, тем более сейчас, когда она снова начала бороться.

Это было правдой. Марина, мать Стаса, не пила уже четыре дня. Но насколько её хватит на этот раз, было неизвестно.

– Стас, надо. Это единственный шанс, а ты не дурак. И ради неё это сделать тоже надо. Одна она пропадёт, – голос её дрогнул. Мира никогда не показывала ему ни слёз, ни отчаянья, не хотела быть слабеё 15-летнего парня.

– Не перебивай, – она рукой остановила его, когда он попытался что-то вставить. – Я всё продумала. С твоей мамой поживу я.

Она врала. Ей самой надо будет уехать из города. Что начнётся, когда Егоров узнает о существовании копий его документов, она не знала. Но ложью, всеми смертными грехами – чем угодно – она должна его спасти. И осознав это, Мира готова была идти до конца.

– Я останусь с ней, Стас, и обещаю, что всё будет хорошо.

– Мир, это всё невозможно. У нас и денег нет. Москва, Израиль, лечение, операция, да даже дорога, представляешь, сколько на это нужно бабла.

Она сначала не поверила своим глазам, а потом его. В глубине них вспыхнул едва заметный огонёк. Это была надежда на жизнь. Стас снова поверил ей. Но он снял кепку и сказал совсем другое:

– Смотри, какой я брутальный лысый, а потом снова обрасту ведь, и буду, как маменькин сынок. Надо мне это? – он часто иронизировал по поводу своей болезни, чтобы не бояться.

– Стас, перестань, – Мира начала раздражаться. – Я всё придумала. Ты только согласись и верь мне. Сегодня вечером за тобой приедет Анатолий Васильевич, и вечером же вы уедите с ним в Москву. Там ты пройдёшь обследование. Ко времени его окончания, у меня должна быть нужна сумма. Может быть, придётся немного подождать, но деньги будут. Если у меня всё получится. Но я не уверена. Сейчас ты должен просто поверить мне на слово. С тобой я поехать не смогу, но, как только получится, я сразу приеду.

Она начала выезжать с парковки, когда телефон снова завибрировал. Номер скрыт. Мирослава открыла сообщение и прочитала: «Зря ты, девочка, во всё это лезешь. Твоя жизнь стоит намного дешевле». Она вздрогнула. Вряд ли испугалась, просто это оказалось слишком неожиданно. До этого сообщения она не осознавала, что затея может оказатьсяпо-настоящему опасной. Стас почувствовал, как она напряглась:

– Мир, ты чего. Чё случилось?

– Всё нормально. С работы пишут. Достали. А у меня вообще-то отпуск, – Мирослава улыбнулась.

«Сейчас нельзя расслабляться, нельзя, чтобы он что-то заподозрил. Какой бы он ни был взрослый, он ещё совсем ребёнок. Просто ребёнок без детства».

Стас снова устал, откинулся на спинку кресла и искоса смотрел на неё. Внутри у него начала подниматься чёрная волна – предчувствие беды. То же самое он ощущал, когда возвращался домой и уже в подъезде чувствовал, что вопреки всем обещаниям и его молитвам мать снова пьяная.

Он уже пристально смотрел на женщину за рулём. Костяшки пальцев побелели от того, как сильно она сжимала руль, взгляд устремлён вперёд, сосредоточен: со стороны могло показаться, что она просто неопытный водитель в плотном потоке. Вот только глаза ничего вокруг не видели. Она смотрела внутрь себя. Волна предчувствия в душе Стаса перерастала в панику.

Мира была очень красивая. И он не знал, кто она для него: подруга, тетя, соцработник, мать или женщина. Просто лагерный воспитатель. Они знакомы год и два месяца. Она беленькая, благополучная учительница. Она обожает поэзию Серебряного века и прозу Куприна. Она носит белые кроссовки и белые носки. А он не знает, как они остаются белыми всегда. И на что кормить мать, купить хоть какую-то зимнюю обувь себе и ей, оплатить отопление и как дожить до весны, он тоже не знает. А очень хочется. Он понимал, что толку в слезах нет, а так хотелось заплакать. Так хотелось уткнуться в её приятно пахнущую мягкую кофточку и рассказать, как хочется жить, как хочется с пацанами пить пиво на лавочке, провожать девчонок домой и целоваться в подъезде, и знать, что у тебя впереди не три месяца, а жизнь. И рассказать ей, чистенькой и беленькой, как пахнет август за три месяца до смерти.

Эти проклятые белые носки. Один раз с пенсии Стас тоже купил себе такие. Перед тем, как надеть, долго мыл полы в квартире. Не помогло: дойдя от комнаты до коридора, он согнул ногу в колене и из-за плеча посмотрел на почти чёрные стопы. Он не умел их носить. У него была мать алкашка, страшная болезнь, куртка, в которой он ходил с середины октября до середины апреля и постоянное чувство голода. Ну, как он мог поверить ей… Училке литературы в белых носках. Но поверил. А для себя решил, если она его предаст, то больше никому. Когда он принял это решение, ему стало как-то проще верить.

А ещё он стеснялся её. Не знал, как говорить при ней, не знал, как себя вести, как выразить благодарность. Ему так хотелось обнять её и сказать «спасибо». Спасибо за тот борщ у неё дома, спасибо за джемпер, которые она купила в подарок отцу, но тому не подошёл размер. За поддержку. За то, что смогла вселить в него надежду. Он не мог ей всего этого сказать, собирался, но слова так и застревали в горле.

Спустя 20 минут они парковались во дворе, где все свои 15 лет прожил Стас. Двор просто поражал изобилием зелени, нелепых фигур и построек, которые жильцы сооружали сами и жутко этим гордились. Здесь был и расписной Теремок, сколоченный из досок разной ширины, и пальмы, сделанный из коричневых и зеленых пластиковых бутылок. А прямо посередине двора, за деревянным столом, сервированным детским чайным сервизом, восседала огромная нелепая кукла-бабушка в шляпе с широкими полями. На её тряпичном лице были нарисованы чёрным маркером глаза и нос, чуть ниже красовалась красная полоска – губы, сжатые в тонкую ниточку. На первый взгляд она больше напоминала маску из «Пилы». Но «дамой» жильцы гордились больше всего. Мира припарковал машину рядом с подъездом, и уже собралась выходить, когда Стас остановил её:

– Мир, ты не обижайся, но можешь подождать меня здесь. Я быстренько соберусь и выйду, – его глаза были полны надежды, что она не пойдёт в его насквозь пропахшую перегаром и детской болью квартиру. Она постаралась сделать вид, что не придала этому значения:

– Да, сходи сам, мне позвонить надо.

Стас грустно улыбнулся и быстро вышел из машины. Ей, действительно, надо было подумать над тем, что же делать дальше. Для начала она решила позвонить дядь Мите и сообщить, что жить у неё на даче он будет не один. Она достала телефон и набрала номер, который не был записан в телефонной книге. Он не брал трубку. Мира позвонила снова.

– Алло, – раздался в трубке сдавленный хриплый голос, который больше напоминал медвежий рык.

– Дядь Мить, это я, Мира.