Дневник разведчицы

"Вот и лето прошло, словно и не бывало"… Если и есть хорошее у русских, так это песни. Завтра на работу, а в воскресенье – опять в поля. В последнее время дневник не пишется и чёрная флешка скучает в сейфе.

5 сентября, среда

Шеф позвонил: у "Трубачёва" вышла статья на сайте "Оракул". Сказал почитать, а потом отписать Саше, похвалить. Почитала, русский пишет весело. Ездил по соседним странам и сделал отчёт путешественника. Все детальки подмечает, все тонкости чувствует. Налюдательность – хлеб разведчика.

"Классная статья, Саша! Ты очень талантливый!:) Пиши, Саша, пиши!".

"Спасибо, Дарьяночка!!!".

Вот и ответил! Тщеславный ты парень, Саша. Впрочем, ничего нового: человеческая порода проста и понятна, и от этого порой грустно. Доложила Альфреду, что русский, наконец, проснулся.

13 сентября, четверг

Времени ждать нет, а "Трубачёв" опять молчит. Сто процентов другую бабу нашёл.

"Саша, привет, всё думаю, как ты? Хорошо ли закрепился в Сильвине? А самое главное, как с работой?".

"Здоров, Дарьяна! У меня ок, работаю, вид на жительство получил. Ты как?"

"Кручусь в обычном ритме, хотела бы поговорить тет-а-тет, за пивом или кофе. Завтра после пяти, что думаешь?".

"Могу хоть сегодня".

"Давай звтр, после 17 час."

"Ок".

14 сентября, пятница

Утром все мысли о Роберте. Необъезженный он и неумелый, хотя в 22 года много ли будешь уметь? Пора его сделать солидным мужчиной и вывести в люди. К обеду прислал СМС Саша "Трубачёв", напомнил о встрече. И откуда такая прыть? Похоже, соскучился за женской лаской. А может, затевает игру? Альфред прав, сашины знакомства с военными подозрительны. Когда я рядом с шефом, его мысли логичны и здравы. Но когда одна, Альфреда порой жалею. Он словно последний воин крепости, в его лице готовность идти до конца. Интересно, какой он с женой? Дать любовь и успокоить способна лишь мудрая женщина, но с женой он страдает.

К пяти вечера я на площади Свободы. Саша увидел меня издалека и подбежал, как подросток. От латгинских мужчин улыбки не дождешься, а ухаживать начинают, когда с тобой ложатся в кровать. Но русский искрится счастьем, поцеловал ручку. Бродим по Старому городу и болтаем – о самолетах, словарях, сигаретах. Наши шаги стучат по каменным мостовым, то вразнобой, то вместе, и я жду момента, когда они опять совпадут. Цок-цок-цок… Мы дошагали в запылённый квартал, где зелёные пластиковые столики стоят на тротуаре, как юные бойцы. Взяли с русским пиво и острую пиццу.

Пожалуй, Роберт спокойнее Саши, но рассказывает всегда занудно: какие-то компьютеры, друзья, подорожание бензина. Саша быстрый, говорит взахлёб, я устаю от скорости. Зато слушать его – удовольствие. Завивает кружева русских слов, будто плетёт восточный ковер. Наверное, умеет соблазнять женщин, у него их много. Роберт – землекоп-оформитель, а Саша – волшебник: взмахивает палочкой и в воздушном вихре наливаются красками картины. Но когда хочу перебить, мигом замолкает и слушает. Нечастое качество у мужчин. Может, он не самой частой ориентации?)) Дело даже не в чуткости, а в том, что молчит про секс. Даже намёка нет в разговорах. Зачем тогда встретился?

Впрочем, наша беседа и без этого неплоха. Она течёт плавно, будто широкая река, и о темах можно не думать. Щебечем то по-русски, то по-латгински. На Сильвин скоро навалится осень, вся эта серость и безнадёга. Но сегодня ловим последние светлые лучики, и наши разговоры – прекрасные проводы тепла. Лишь работа остаётся работой, а русский – русским. Если хочешь понравиться иностранцу, похвали его народ и язык. Кто у них, Пушкин? Это будет слишком банально.

– Саша, я мечтаю прочесть Пастернака на русском языке. У вас гениальные писатели. Хочу выучить русский в совершенстве!

– Приятно слышать. Купим Пастернака и я тебе помогу.

После кафе пошли в "Собеседник", взяли ещё по 2 пива. Думала отработать с Сашей и успеть на концерт. Может, написала бы Роберту или Тадеушу, кто-то бы вдруг пошёл. Но "Трубачёв" прицепился, как клещ. Впрочем, что-то в нём необычное: вижу второй раз, а ощущение, будто знакомы давным-давно. Но про его дружбу с военными не успеваю спросить, нет хорошего повода.

Пока пьём, Саша говорит, что недавно завёл роман с одной местной выдрой. Она работает в Англии, а домой приезжала в отпуск. У неё тут и молодой любовник, и ухажёр-бизнесмен, а живет с постоянным парнем в Бирмингеме. Бывают же такие шлюхи! Никакой совести. И ведь когда он не ответил на СМС, я сразу поняла, что из-за бабы. Я ведьма, всё чувствую. Но теперь его приласкаю, больше ему страдать не придётся.

На концерт идем в клуб "Респект", где играют ветераны латгинского рока, группа "Поляроид". Дают по ушам так, что лопаются перепонки. Сидеть уже негде: заняты и столики, и второй этаж. Танцуем у сцены развязно, как школяры. Саша выписывает кренделя руками и ногами, потом вдруг хватает меня и крутит туда-сюда. Люди поглядывают недоумённо: в нашем возрасте надо быть поскромнее. Но Саша не обращает внимания на чужие взгляды. И в его свободе, в его дерзости делать, что хочется, есть что-то сильное. Мне кажется, мы похожи.

"Поляроиды" затянули вечный хит "Деревья без листьев": про осень, расставание и одиночество. И Саша прижимает меня сильно и властно, и кружит, взяв меня за бедра и раскачивая в такт музыке. Ни один мужчина в жизни не позволял себе вольностей так сразу. Только Тадеуш. Помню, познакомились, когда заказал у нас колечко, и в тот же вечер в машине кое-что потребовал, а я не могла отказать. У Саши руки крепкие, как у Тадеуша или у Альфреда во время прилива страсти. Но этот диктат, хоть и возбуждающий, а всё же немного другой: наверное, в этой властности есть кусочек нежности, которого нет ни у Тадеуша, ни у Альфреда.

Оглушительная музыка тосклива, а чёрные глазницы выходов суровы, когда мимо них несётся хоровод незнакомых лиц. Лучи лазера судорожно вспыхивают в темноте и рождают цветную бурю. Иногда успеваю зацепить взглядом чёрный потолок, но он растворяется в кружении и грохоте. Поток энергии меня подхватывает и уносит в глухие глубины Космоса, где я не помню своей страны и своей планеты. Я отдаюсь сашиным рукам, я им верю и наслаждаюсь их властью, и лучшего вечера я не помню.

После концерта, вспотевшие и счастливые, идём на улицу курить, будто после секса. И пока спускаемся по лестнице, я крепко сжимаю сашину руку, переплетая его пальцы со своими. Наши ладони и наши души жмутся друг к другу. У дверей клуба кольца сигаретного дыма, вырастая и подрагивая, уплывают ввысь и вдруг исчезают. Через 2 года мне уже 50, а я в своей жизни ничего не успела, и зарплата у меня мизерная. Но когда жалею себя, Саша говорит шутку или маленькую пошлость, и грустные мысли вмиг улетучиваются. У него странная черта: произносит возвышенные красивые вещи и тут же приправляет их пошлостью.

Пора по домам, но Саша тянет меня на Ратушную площадь. В ночном ресторане берём по салату и опять по пиву. Я с легкой паникой чувствую, что плыву за буйки. Любой мужчина – игрок, у него свои интересы. Но с этим русским не нужно соревноваться, врать, хитрить. Я говорю всё как есть, будто на исповеди или в гостях у подруги. Рассказываю, что у мужа молодая любовница и потому он меня давно не любит. Что страдала, пыталась простить, потом хотела развестись. Этого не знает никто из мужчин, но теперь это знает Саша. Зачем я ему сказала?

"Трубачёв" бросает слова походя, непринужденно: "люби меня, Дарьяна. Он тебя не ценит, а я буду". Это так необычно и театрально! Я смеюсь, а моя рука незаметно ползёт по столу к его руке, чтобы встретиться. Но ведь мы видимся второй раз в жизни. Это сон, маленькое сумасшествие. В голове стреляет мысль, что я на работе, и должна понять, тот ли он, за кого себя выдает. В следующий раз обязательно этим займусь.

Идём на Кафедральную площадь, вновь наши каблуки стучат по старой мостовой то порознь, то вместе. Я пустилась в воспоминания про юность. Целоваться с парнями я начала лет в 16. Тусовала ухажеров, как карты в колоде, и ненужных выкидывала вон. От постоянных поцелуев мои губы были пухлыми и красными, так и ходила целыми днями. Но ничего кроме поцелуев не позволяла, а девственность потеряла в 19 лет, с первым мужем. Наверное, зря я это рассказываю: Саша сейчас захочет секса, а я сегодня уже устала.

Кафедральная площадь пустынна и темна. Своим простором и ровностью она похожа на космодром. Скорей бы уже добраться до кровати, скинуть платье и свалиться бревном в постель. Посреди площади Саша резко нападает и впивается в мои губы своими. Целуемся протяжно и сладко, а потом, рассмеявшись, я тыкаюсь головой в его грудь. Он меня обнимает и расстёгивает свою куртку, чтобы отдать мне. Я не разрешаю, потому что он пьяный и сейчас простынет.

Ночевать домой не поеду, не хочу видеть мужа. В общагу тоже не хочу, там сегодня совсем одиноко и тесно. Поеду на нашу с Альфредом квартиру. Пару раз бывало, что и командир там ночевал, и присылал СМС, звал. Думаю, в эти дни он ссорился с женой. Впрочем, я к нему не ездила: там облупленные подоконники и ванная без ремонта. Ночевать там неуютно, но сегодня деваться некуда.

Саша зовёт к нему, а я отказываюсь: "надо котиков дома кормить!". Он вызывает по мобильнику 2 такси. Стоп: если вызывает со своего телефона, то сможет ли потом узнать, по каким адресам они ездили? Возможно, он этого и хочет? А может, он вообще не агент? Мысли крутятся в голове, а Саше уже приходят СМС с номерами машин. Если не поеду, то будет подозрительно. Сяду, но скажу водителю другой адрес, а оттуда уже дойду. Лень шагать, но нужен последний рывок. Симпатичная жёлтая машинка подкатывает к парковке. Саша целует и я, наконец, валюсь в салон.

15 сентября, суббота

Бабушка была кладезем терпения. Нелегко ей было тянуть на себе трёх сирот, а она пахала днями и ночами. Но в деревне на советскую пенсию много ли вытянешь? В общем, когда мне было 15, она отдала меня в спортивный девичий интернат. Вот уж действительно кровавый спорт, но расскажу по порядку.

Всё началось стараниями школьного физрука. Когда мы бегали на школьном стадионе, смотрел на меня задумчиво, и молча выводил пятёрки в журнале. Однажды пришёл на родительское собрание и сказал бабушке, что у меня способности и надо не упустить шанс. Так я очутилась в интернате. Находился он в захудалом городке, Вяженапасе, но после деревни казалось, будто я попала в Париж. Впрочем, увидеть провинциальные красоты в ту пору не довелось. Почти всегда мы сидели за забором из толстых железных прутьев, покрашенных в зелёный цвет. За ними тянулась улица, вечно озабоченные прохожие на остановке, старые чадящие автобусы. Но для меня там текла настоящая жизнь, и от её созерация чувство тюрьмы было ещё более острым.

В 15 лет я не знала людей, и от чистой души стала делать в спорте всё, на что была способна. Лишь через пару месяцев поняла, что я – белая ворона, лишняя деталь чужой машины, ход которой налажен задолго до меня. Одноклассницы тренировались по нескольку лет, занимались в поте лица, а я, едва придя в интернат, побила все их рекорды в беге. Чужие успехи обижают людей, но разве я могла это знать?

Латгинец вряд ли скажет в лицо то, что думает. В Латгинии как в Японии: нужно понимать полувзгляды, полужесты, тонкие оттенки голоса. Тебе скажут "доброе утро" и улыбнутся, но в складках губ, в еле заметном отблеске зрачка можно уловить то, что действительно хотел сказать человек. Насмешка, восхищение, презрение: всё передается языком двойного дна, который мы усваиваем с молодых ногтей. Вряд ли латгиннец будет говорить тебе "нет". Он скажет: "над вашим вопросом надо подумать", и будет думать полгода. А когда ты позвонишь, то ответит: "если что-то проясниться, я вам перезвоню".

В спортивном интернате мне никто не сказал, что мной недоволен. Одноклассницы были вежливы и добры. Мне помогали, дотошно объясняя, как надо заправлять кровать и куда ставить зубную щетку в общей умывальной. Я же, наивный ребёнок, делала пробежки, приседания и отжимания. Помнится, кто-то сказал, что скоро соревнования в Сильвине, и там решат, кто попадет в латгинскую сборную. Попасть в сборную было заветной мечтой любой ученицы, ведь это значило аплодисменты, большие стадионы и вожделенную заграницу, таинственную и недостижимую. К этому готовили всех нас, прекрасных юных дам, которых было человек под 100. Но стать счастливицами должны были пара-тройка избранных. Впрочем, я об этом думала мало.

Помню солнечный день, контрольный забег, к которому все готовились с огромным волнением. Посмотреть на нас приехали большие люди, спортивное начальство из столицы! Помню суетливую разминку в спортзале, доброжелательные и ободряющие взгляды одноклассниц. До выхода остается минут 10, сижу в раздевалке, но симпатичная девчушка вдруг зовет меня в коридор. Спрашивает про свою тетрадку по математике: не видела ли я её? Конечно, я не видела. А тетрадку по латгинскому языку? Она тоже куда-то запропастилась. Я лишь пожимаю плечами.

Возвращаюсь в раздевалку и открываю свой шкафчик, чтобы взять кеды. Но их нет! Заглядываю в соседние шкафчики, ищу под лавкой, перебираю вещи в ранце. Меня прошибает холодный пот. Смотрю на девочек испуганно и жалостливо, но ничем, кроме сочувствия, мне помочь не могут. Быть может, кто-то отнёс кеды на стадион? В панике мчусь к беговой дорожке в одних белых носках. Тренер смотрит удивлённо и злобно: "Дарьяна! Где обувь?". Но вот ко мне бегут одноклассницы. Моих кед не нашли, зато принесли мне другие, почти по размеру. Нет предела человеческому добру. Кидаюсь на лавку и срочно их натягиваю. Времени разбираться нет, мой черёд бежать. Сосредотачиваюсь, беру низкий старт. Рядом на старте мои соперницы, недвижимые, словно кресты на кладбище. Сердце стучит, мир вокруг замирает… "Три, два, один", и я бешено мчусь по красному гарию, обгоняя девочек и чувствуя, как стопам становится тепло и влажно.

Кажется, финишная ленточка рядом, в нескольких секундах, но ноги движутся всё медленнее. Соперницы вырываются вперед, а я лишь дохрамываю до финиша и сажусь на дорожку. Пальцы и стопы странно щиплют, и я не пойму, отчего так случилось. Через футбольное поле ко мне бежит наша врач, затем срывается тренер. С трибуны стадиона наблюдает горстка людей в пиджаках. Врач и тренер щупают пульс, задают вопросы, но я не знаю, что им ответить. Тренер поднимает меня и я из последних сил, собрав волю в кулак, хромаю на скамейку. Вместе с ним расшнуровываем кеды, осторожно тянем, снимаем. Из кед сыплются битые бутылочные стекла. Я начинаю рыдать. Тренер уходит, чтобы провести очередной забег.

Дело, конечно, не в национальности, ведь люди злы по природе, а дети – тем более. Вам, наверное, интересно, чем всё кончилось? Ничем. Тренер, врач и директор сделали вид, что ничего не случилось. Неделю я пролежала на кровати, иногда ковыляя в медпункт, чтобы сняли старые тампоны и вставили новые. Зелёнка, зелёнка, зелёнка. Мне повезло, что стекла не проникли глубоко и не пришлось делать операцию. Через неделю раны болели меньше, я даже стала спать по ночам. Не было ни расследования, ни наказания виновных. Меня тихо списали со счетов.

Я стала затравленным зверьком, маленьким и сгорбленным, но внутри меня поселилась животная злость. Неоткуда было ждать ни помощи, ни защиты. И, сидя на стадионной скамейке, я всё хотела, чтобы кто-то из одноклассниц меня задел, и тогда я смогла бы её убить. Но меня не трогали, и даже наоборот, стали относиться ещё вежливее. Через пару недель приехала бабушка и забрала меня домой. Так окончился мой спорт.

Порой мне кажется, что я до сих пор боюсь наступить на стекло. Лет до сорока шрамы не болели, но сейчас, в пасмурную погоду перед дождем, они ноют, изматывая нервы. Иногда думаю: где же теперь эти прекрасные девочки из интерната? Среди латгинских спортивных звёзд я за всю жизнь не увидела ни одной из них. Помнят ли они меня? Хотят ли прощения? Стыдно ли им сейчас? Когда люди что-то делают вместе, то и вина за содеянное – общая, а значит, ничья. Думаю, что не помнят, не хотят, не стыдно.

16 сентября, воскресенье

Вчера напилась с моим молодым Робертом. Дело даже до любви не дошло. Ночевала в общаге, утром пришла домой, а муж невозмутим, как Будда. Сидит и сосредоточенно копается в телефоне. Но ведь от меня до сих пор пахнет! Пускай взорвётся, обругает, оскорбит Или хотя бы что-то спросит. Но ему всё равно, и я думаю, что равнодушие – самое изощрённое зло. Вчера опять ходил к своей молодой, обо мне не думает, и даже не пытается этого скрыть. Подлец, другого слова для него не найду. Не будь его мерзких измен, я была бы другой.

Впрочем, завтрак у нас вышел по-латгински милым: ели яйца вкрутую, улыбались и делали друг другу комплименты. Идиллия! И тут Альфред вдруг прислал СМС: "Я на месте". Значит, ждёт на квартире. Не поехать нельзя, ведь лучше сгинуть, чем не выполнить приказ. "У Ляны ночевала, забыла косметичку, надо вернуться", – говорю. Муж молча улёгся на диван и включил телевизор. Вот и хорошо! Если ему все равно, то мне тем более. Встречается он с молодой или нет – какое мне дело? Пусть оба летят в пропасть к чертям собачьим!

Взяла пару баночек пива, приехала к шефу. Альфред мрачный, взгляд у него тяжелый. Руку положил на колено, словно плеть. На фоне оконного стекла его чёрный профиль согнут, будто переломлен пополам. Наверное, вчера тоже пил.

– Какие новости? – спрашивает, и чувствую, что в нём бродит злость.